– Которому я был верен последние шесть лет и буду, пока не окажусь под толщей земли за церковью Святого Евстафия. А на что ты рассчитывала? Думала, заявишься в чужой монастырь со своим уставом и все тут же кинутся к твоим ногам, рискуя жизнями? Ты неисправима, Вёрстайл. – Он склоняется надо мной и шепчет: – Хотя та ночь была фееричной, отрицать не буду. Кто бы мог подумать, что за таким холодным фасадом столько огня?
Он наклоняется еще ниже, чтобы накрыть мои губы своими. Я подпускаю его и кусаю за губу – вкус крови во рту. Дергаюсь в попытке ударить его, но он отскакивает, трогает прикушенную губу и смотрит на кровь, оставшуюся на пальцах. Это вызывает у него улыбку. Он достает из кармана платок с вышивкой Молли и вытирает рот.
– Зачем ты разыграл этот спектакль? Король, ферзь…
– Мне нравилось с тобой забавляться. Эта игра в повстанцев и мятежников – в этом есть что-то занимательное. Йенс знает, я люблю заводить зверушек, и он так добр, что позволяет мне потакать моей маленькой слабости. Но со временем все стало слишком сложно. Ты красива настолько же, насколько больна. Твои вечные стенания, самокопания и сомнения. Сид Арго, Патрик, Сид Арго, Патрик… Если бы ты знала, Флоренс Вёрстайл, как ты мне надоела.
Я сглатываю комок в горле.
– Зачем тебе все это? Корк и…
– Власть, Флоренс. Я жажду власти. В том мире – в твоем мире – я был никем, одним из тысячи священников, выслушивающих грязь таких же грешников, как ты. Я был никем, и меня вышвырнули. Но больше такого не повторится. Этот город у меня в руках. У меня и Йенса. И мы знаем все о тебе.
– Зачем я вам?
Он усмехается и прячет окровавленный платок.
– Да не нужна ты нам, господи! Можешь ты хоть на секунду предположить, что мир не крутится вокруг тебя? Нам нужна была чистая девушка, которая исполнила бы роль матери нового мессии. И мы нашли ее. Мэри соответствовала всем требованиям, но, когда Джейн слегла, мы поняли, что ты вернешься за сестрой. Мэри скучала по тебе, хоть и отрицала это. Мы решили действовать на опережение, поэтому я и вызвал тебя. Доктор надеялся, что ты впишешься и смиришься. Я говорил ему, что этого не будет – не с такими, как ты, – но ты ему нравилась. К тому же нам не помешала бы молодая кровь. Я завоевал твое доверие, кидал жалкие подачки, снова и снова доказывая ему, что ты не будешь верна нам – ты проваливала все испытания. Одно за другим. Раз за разом.
– Испытания?
– Ты поддалась мне в тот миг, когда пришла за письмами Патрика. Они помогли мне многое понять о тебе. О твоей непокорности и стремлении к самопожертвованию. Ты рыскала в доме Йенса, стремилась раскрыть его секреты. Ты попирала церковь и Бога. Вышла за мужчину, которого отвернула от общины, а после вынудила священника нарушить святой обет.
– Ты не слишком сопротивлялся.
– Флоренс, ты вела свою игру, а я – свою. Ты не можешь на меня злиться только потому, что я выиграл.
Перед глазами встают воспоминания о дровах в его камине.
– Та ночь тоже была испытанием? И ничего не значила?
На миг я вижу его таким, каким знала до этого дня.
– Та ночь была исключительно моей прихотью.
– Все, что ты говорил о детстве, неправда?
– Конечно, нет. Бедный сиротка, который приходит к Богу через боль и страдания, чтобы получить немного любви, – так банально и обыденно. Но вы, женщины, жалостливые создания. Видишь ли, Флоренс, я плохой священник и дрянной человек, но я мужчина, а ты… Твой инфантильный бунт и неповиновение поистине очаровательны. И мне очень хотелось тебя попробовать, прежде чем окончательно покончить с тобой. У меня есть привилегии, помнишь?
– Что с Питером?
– Не переживай. Пуля не задела жизненно важные органы. Хелен подлатала его.
– Вы не убьете его?
– Убьем, но не так. Он был полезным членом общины, но он глуп и сам подписал себе приговор.
– Что вы с ним сделаете?
– То же, что и с тобой. Ты ведь понимаешь, что мы не оставим все как есть. Мы могли убить вас в лесу, но не стали лишать общину важного урока: подобная безрассудность и самодеятельность наказуемы. И так будет с каждым, кто предаст нас.
– Я не верю. Не верю тебе. – На глаза наворачиваются слезы.
Он выдыхает.
– Значит, я все-таки перестарался. Но что поделать? Я предан общине и старейшине. Я не собирался бросать все, что у меня есть, ради тебя. Господи, какой наивной и самолюбивой дурой нужно быть, чтобы в это поверить? Ты думала, что будешь бегать в дом священника и крутить с ним роман, и никто не заметит? Этот город знает все обо всех. Йенс – наш мессия, он вездесущ. Если бы ты строила козни, а я поддерживал тебя, он узнал бы об этом в тот же день и устранил по щелчку пальцев. Мы это и сделали бы, если бы не Мэри… Видимо, качество обучения в Гарварде сильно снизилось в наши дни. Но не переживай, мы найдем Мэри и обучим как следует. Я об этом позабочусь.
Он идет к выходу. От гнева и негодования я срываю шнурок с шеи и кидаю ему под ноги. Я носила его крестик у сердца все это время…
Он оборачивается, присаживается на корточки и рассматривает крестик как произведение искусства или научный экспонат, а потом прячет в карман.
– Я же говорил, в тебе есть огонь.
Я до боли сжимаю челюсти.
– Но не советую показывать его, когда с тобой будет говорить Йенс. В отличие от меня, ему такое не по нраву.
13
Кеннел не смотрит на меня – теперь он никогда не смотрит. Он усаживает Питера рядом со мной. Его запястья связаны, выглядит он очень плохо: измотанный, измученный, с бескровным лицом, – но по крайней мере он жив.
– Говорил же, он предатель, – шепчет Пит.
Кеннел с силой давит на его плечи.
– Еще слово, и следующая пуля попадет промеж глаз.
Питер замолкает, но во взгляде читается гневное презрение.
– Даю вам последнюю возможность признаться, – говорит Доктор, выпрямляясь в скрипучем кресле во главе стола – царапины, потертости, паутина – вся мебель в комнате выглядит так, словно ею не пользовались долгие годы.
– И зачем нам это? – спрашивает Пит. – Вы же все равно нас убьете.
– Затем, умник, что Мэри тринадцать и она в лесу уже почти два дня.
– Стоило раньше думать о ее возрасте, – говорю я.
– Богородица была ее ровесницей, когда родила Иисуса. Еще раз, Флоренс, даю слово, с ней ничего не будет. Мы знаем, что она жертва вашего заговора.
– Ваше слово? С каких пор оно что-то значит?
Йенс переводит взгляд на Питера.
– Я позволю тебе попрощаться с ней, если скажешь, где она. Мы позаботимся и о твоей матери. Она не будет нуждаться.
Я прикусываю щеку. Что, если отправить их по ложному следу, чтобы выиграть время? Но какой след ложный? Она любила ходить к источнику, который когда-то освятил преподобный, и к озеру в скалистом ущелье. Но сейчас там ничего нет. И пусть стало теплее, на улице все же зима. Молли не выживет там одна, и она тоже это понимает.
– Верни его в комнату, – приказывает Доктор. Кеннел тут же хватает Питера и уводит.
– Отпусти меня! Отпусти! Псих, черт…
Кеннел пинает его в живот, и Питер затихает. Я сжимаю челюсти.
– Не причиняйте ему боли.
– Тогда давай говорить по-взрослому, Флоренс.
– То есть до этого были игры? Вы, как жестокий мальчишка, отрываете крылья мухам и смотрите, как они мучаются. Вам это доставляет удовольствие?
– Ничуть. Я делаю это не ради удовольствия. У меня есть цель. Я веду мое стадо по пути Божьему.
– Оно просило вас об этом? И что это за бог, который позволяет насиловать детей?
– Это не было насилием. Это моя миссия. Господь выбрал меня, чтобы я воплотил его замыслы. Для этого он и отправил меня сюда.
– Вы сами приехали сюда. Сбежали из внешнего мира… Я знаю, что ты делал, Оскар Алвер. Семьи тех, кого ты погубил, жаждут отмщения. И ты знаешь это, именно поэтому ты приехал сюда, создал общину людей, которые до ужаса боятся тебя. Ты никогда не стремился к добру, и не будет никакого рая ни для тебя, ни с тобой. Ты убийца. Именно поэтому ты не позволяешь никому покидать это место, фотографировать и отправлять письма. Ты боишься. Ты в ужасе, но ужасает тебя не Бог и не дьявол, а люди, потому что ты никакой не святой и не мессия – ты преступник. И они знают это.
Уголок его рта насмешливо поднимается.
– Думаешь, умно говорить такое человеку, способному на убийство?
– Ты все равно убьешь меня. Так какая разница?
– Ты мне нравишься, Флоренс. Знаешь почему? Ты тоже убийца. Пусть и по воле случая, но ты способна на убийство, в отличие от сестры.
– Не смей впутывать ее в это!
– Как вы решились сбежать? Ты не так глупа, чтобы бежать в лес, не имея плана. Кеннел помог вам, верно?
– Сказал, что поможет, – я сглатываю – мне больно даже произносить его имя, – но не помог.
– Это правда?
– Что, не можешь читать меня как открытую книгу без своих магических трав?
– Никакой магии, только ботаника, биология и психология. Где Мэри, Флоренс? Мое предложение в силе. Я убью тебя безболезненно и быстро. Ты умрешь святой. Я позабочусь об этом.
– Я лучше поживу греховной.
– Но это вряд ли.
– Я не стану есть, не стану пить твои травы. Я ничего не скажу – ты ничего мне не сделаешь и никогда не найдешь ее.
Он с такой силой и норовом ударяет по столу, что я вздрагиваю.
– Разве я похож на шута?
Я замираю под гневным взглядом.
– Тогда почему ты так недооцениваешь меня, Флоренс Вёрстайл? Если ты не скажешь сама, я выбью правду силой.
– Мне нечего терять.
Его рот трогает улыбка.
– Как насчет конечностей?
14
Сколько я здесь? День? Два? Йенс приходит каждый день. Каждый день посылает свою ищейку. Но они не могут ничего сделать. Сухая голодовка, обет молчания – существую ли я? Без еды я обошлась бы, но жажда мучительна. Боль. Я ощущаю ее, просыпаясь и засыпая. Голова постоянно раскалывается. Я и не помню, как жить без свиста в ушах. В моей темнице не бывает светло даже днем. Все становится размытым, зыбким. Я лежу на краю обрыва. Меня придут столкнуть, но я не знаю когда.