– Да, – Кеннел поглаживает раскрасневшуюся щеку. Если повезет, у него останется синяк. – Это было ожидаемо.
– Ты самодовольный, напыщенный, двуличный садист. Повязал шнурок на запястье и думаешь, этого достаточно? Ты заставил меня верить, что я умру, семь гребаных дней. Если посмеешь солгать еще раз – даже для моего чертового блага, – больше никогда меня не увидишь. Умолчишь, схитришь, притворишься, и я убегу так быстро и так далеко, что даже твой хваленый Бог не поможет тебе найти меня. Я знаю, кто ты. Я знаю, что ты. Если ты не хочешь потерять меня, ты пообещаешь быть честным. В противном случае я исчезну. И исчезну навсегда. Скажи «да», если понял.
Он молчит. Молчит несколько ужасных секунд. Я повисла на волоске. Я готова свалиться в обморок, но я не блефую, решительность при мне, и я не отступлю.
– Да, Флоренс.
– Госпожа.
– Да, госпожа.
– Вот и отлично.
– А теперь садитесь в машину, я отвезу вас, – как ни в чем не бывало просит Кеннел.
– Мы? – удивляется Пит, хлопая глазами, – еще не отошел от моей сцены. – Я не могу. Я… Отец?
– Все в порядке. Я велел ему идти домой. Будет лучше, если ты уедешь.
– Я не хотел бежать – лишь помочь Флоренс.
Я подхожу ближе к нему и провожу по щеке.
– Я не могу.
– Если дело в деньгах, то мы справимся…
– Нет, не в деньгах. Дело никогда не было только в деньгах. Здесь мои родители – моя мать. Я не могу оставить ее.
– Чем дольше ты тут останешься, тем сложнее будет выбраться в тот мир.
– Я давно в него не выбирался. Сид тоже хотел выбраться… Может, в этом наше проклятье.
– Не говори так.
– Я нужен тут.
– Знаю. Но и мне ты нужен.
Он целует меня в лоб, а потом шепчет на ухо:
– Классно ты его.
Я прячусь в его объятиях. Я и забыла, что он уже вырос, все еще вижу его мальчишкой на похоронах Сида.
– Ладно, у нас нет на это времени – разберемся позже, – говорит Кеннел. – Иди домой – никому ни слова. А ты, – кивает он мне, – полезай в машину.
Я еще раз обнимаю Пита, целую в висок, совсем как маленького, и шепчу так, чтобы услышал лишь он:
– Я люблю тебя, Питер Арго, не как Сида, Кеннела или Нила. Я люблю тебя особенной любовью, которая никогда не угаснет и которую ты сможешь почувствовать, даже когда я буду за мили отсюда. Ты совершенно удивительный человек и заслуживаешь искреннего и сильного чувства. И оно у тебя будет. С той, кто любит тебя больше жизни.
Дрожащими руками он утирает слезы, но это бесполезно, как пытаться потушить церковь Святого Евстафия из детского водяного пистолетика. Сид, это не должно быть так сложно! Этот мальчишка не представляет, как мне плохо. Кеннел запихивает мое безвольное тело на переднее сиденье и заводит мотор. Я поворачиваюсь, вцепляясь в кожаную спинку. Питер машет на прощание. В лучах солнца его волосы отливают рыжиной, совсем как…
– На кого из братьев ты сейчас смотришь?
– На обоих.
Церковь Святого Евстафия – пепелище, что от нее осталось, – тоже провожает меня в путь. Питер все уменьшается, превращается в точку и вовсе исчезает. Дома и школа, заколоченные кафе и бывший магазин «У Барри», поля и сараи проносятся за окном и молят остаться. Мне так больно отпускать все, что я люблю здесь, что я готова сдаться.
Кеннел достает из бардачка бутылку с водой и льняной мешок – в нем хлеб.
– Тебе нужно поесть.
Я выпиваю полбутылки – жажда мучает страшно. Есть не хочется, но я отламываю маленький кусочек и запускаю в рот.
– Где Молли? – спрашиваю я, когда дома за окнами сменяются деревьями. Я до сих пор боюсь, что нас могут подслушать.
– Там, где мы и условились.
Я качаю головой.
– Ты слишком хороший лжец, чтобы быть священником.
– Может быть, поэтому я и священник.
– Это было жестоко, Кеннел. Я поверила. Почти.
– Почти? Значит, не такой уж я хороший лжец.
Я перевожу взгляд с пейзажа за окном на него.
– Не дал мне ни намека…
– Не мог потерять доверие Йенса.
– Это ты его застрелил?
– Он сам застрелился. Ты же видела.
– Просто ответь мне!
Некоторое время он молчит, смотря только на дорогу.
– Наш план с королем, ферзем и ладьей был правдой. Я хотел ему следовать и следовал, но он пошел прахом – Йенс обнаружил пропажу Молли гораздо раньше, чем мы на то рассчитывали. Думаю, он пробрался в ее спальню – дьявол знает для чего – и не нашел ее там. Он поднял тревогу, и я был вынужден помогать ему. Сказал, что видел кого-то в лесу, когда выезжал в город. Собственно, ради этого я и вернулся раньше – он верил, что я не отъехал далеко. Я указал направление и предложил машину – я сделал все, чтобы они нашли вас как можно быстрее, чтобы подозрения не пали на меня.
– Он поил меня травами насильно, пытался выведать правду, но не сработало. Почему не сработало?
– Потому что трав там не было.
– Как это?
– Позволь, я начну сначала. Когда вас схватили, я дни напролет ломал голову, как вас спасти, и не придумал ничего лучше, как вломиться в дом Йенса и убить его. Взял нож, пробрался под покровом ночи…
– Ты? В его дом?
– Это было проще, чем кажется. Когда вершишь чужие судьбы и веришь в собственное бессмертие, не заботишься о плотно закрытых окнах. Да и я так отчаялся, что был готов на убийство, но Хелен меня остановила – стыдно вспоминать, но я сидел в их кухне и рыдал у нее на груди, как мальчишка, молил ее… сохранить тебе жизнь. И она услышала меня. Она боялась, что ты расскажешь правду о местонахождении Молли, поэтому подменила травы в настое, которым тебя поил Йенс. И идея с револьвером тоже ее. Йенс доверял ей безоговорочно, лишь из ее рук он принял бы что угодно, ничего не заподозрив.
– Он и тебя поил?
– Да, когда я приехал в Корк. Он понимал, насколько важным звеном в его цепи я могу стать. Мы проговорили всю ночь, точнее, он задавал вопросы, а я отвечал. И выдал ему все: о моем детстве, об учебе в семинарии, о моих наклонностях, обо всех злодеяниях. Мне хотелось покоя, я не намеревался становиться серым кардиналом религиозного культа. Я был в ужасе, но не знал, что сделать. Не думал, что могу что-то сделать. К тому же поначалу я поверил в его речи про мирную общину, работающую на земле, из его уст это звучало отлично, это и было бы отлично, если бы он не отрезал нас от мира.
– Ты должен был сказать мне, Кеннел. Ты… я поверила тебе, черт возьми. Все, что ты говорил о своем прошлом, правда?
– Да.
Я зажмуриваюсь и долго молчу. События последних дней пробегают перед глазами немым фильмом. Пламя, поглотившее церковь, обжигает. Безымянный палец пульсирует и стреляет. Но его нет.
– Это ты поджег церковь?
– Нет. Технически это сделал Том, идея принадлежала Ленни. Я лишь дал на это добро.
– Зачем?
– Мы не успели починить револьвер, найти ключи от твоей машины и отремонтировать ее – Йенс перестраховался. Сара, Дин и Джонатан очень помогли нам.
– Джонатан? Он все знал?
– Он хотел помочь – все же Питер его сын.
– Тогда к чему было это представление в церкви?
– Йенс ждал этого. После трагедии с Прикли вера горожан пошатнулась – они стали не просто уважать его, но и смертельно бояться, и Йенс ожидал сопротивления. И мы оказали его. Знали, что он ничего не сделает, ведь был уверен, что револьвер неисправен.
– Почему он набросился на тебя?
– А вот это мне неизвестно. Вероятно, что-то заподозрил. Это было в моем плане, в одном из них, но я не ожидал, что это в самом деле случится.
– Ты… ты позволил им сжечь твою церковь.
Он не сводит взгляда с дороги, с силой сжимает руль.
– Я позволил бы ему сжечь себя, если бы это спасло твою жизнь.
– Это одно и то же.
– Ты не представляешь… – его голос срывается, – не представляешь, чего мне стоило позволить ему отрезать тебе палец.
– Когда-то мое бьющееся сердце вырвали из груди и растоптали, а это всего лишь палец.
– Нет, Флоренс, я неправильно выразился… Ты не представляешь, чего мне стоило уговорить его отрезать только палец.
Я обращаю на него долгий взгляд. Нет, он не шутит. Йенс был способен на это.
Прижимаю колени к груди, чтобы стать меньше, чтобы этот мир не смог меня найти и причинить боль снова. Мы едем в полной тишине, а потом он глушит мотор. Футах в десяти виднеется знак, приветствующий гостей Корка.
Я выхожу из машины, закрываю дверцу и опираюсь на нее. На грудь словно кладут камень – не выдохнуть. Кеннел огибает машину, укрывает мои плечи старым пальто, пахнущим в точности как он. На нем ни куртки, ни пальто – лишь пиджак.
– Ты замерзнешь…
– Я в порядке.
Я поднимаю рукав его пиджака – запястье обвязано шнурком, на который нанизано кольцо с демантоидом. Он показал мне его в пристройке, за несколько секунд до того, как Йенс пустил себе пулю в висок. И я поверила. Поверила, что он на нашей стороне.
– Откуда ты знал, что этого будет достаточно?
– Валькирии, Флоренс. Им даруется право решать исход битвы. И я даровал его тебе. Я поставил перед тобой все шахматные фигуры, чтобы узнать, как ты ими воспользуешься.
– И как успехи?
– Они есть.
– Я потеряла твой компас в лесу.
– Теперь он мне не нужен.
– Так чего ты хотел от него?
– Что?
– В церкви ты сказал, что убедил Йенса в том, что хочешь власти, а потом сказал, что то, чего ты истинно хочешь, он не может тебе дать. Что это было?
По его лицу пробегает тень улыбки.
– Ты.
Я набираю в легкие больше воздуха, чтобы осмелиться задать следующий вопрос.
– Поедешь с нами?
– Нет.
Он точно вонзает в меня нож. Все начинает плыть, кружиться. Марево ложных надежд. Приходится приложить нечеловеческие усилия, чтобы сдержать слезы.
– Ты не поступишь так. Ты не поступишь так со мной.
Он берет мое лицо в свои руки.
– Я уеду, если ты попросишь. Но мы оба знаем, что ты этого не сделаешь.
– Я хочу этого, но в том городе… – я указываю на дорогу, откуда мы приехали. – В том городе есть хорошие люди, которые заслуживают быть счастливыми. И ты можешь сделать их счастливыми.