Я больше не пытаюсь допрашивать тебя, потому что понимаю, что ты не готова открыться. В последнее время мы общаемся несколько реже, по большей части из-за того, что ты меня избегаешь. Но я знаю, что рано или поздно ты вернешься, хотя бы из-за проекта по литературе, поэтому не паникую.
После уроков я иду на спортивную площадку, где ребята играют в баскетбол. Я помощник тренера, а попросту говоря, мальчик на побегушках. Не то чтобы мне слишком нравилась эта работа, но зато она даёт возможность присутствовать на городских чемпионатах бесплатно и играть в баскетбол, пока никто не видит, к тому же это запишут в мою школьную активность, а это важно при поступлении в колледж.
Я устраиваюсь на ступенчатых сиденьях возле тренера, который наблюдает за играющими, время от времени вскакивая и крича на них. Начинаю писать черновой вариант сочинения по «Гамлету». Иногда поглядываю на ребят из команды. По правде говоря, мне нравится смотреть, как они бегают по площадке, передавая друг другу мяч и закидывая его в корзину. Просто потому, что мне кажется, будто на какое-то время я бегаю вместе с ними. И только по дороге домой я понимаю, что это невозможно. Причина тому – больное сердце, с которым, как говорили врачи, я могу не дожить и до пятнадцати, но вот мне семнадцать, и я всё еще тут.
Баскетбольная команда в нашей школе существует сравнительно недолго, около десяти лет. И вот уже на протяжении четырёх лет капитаном, разыгрывающим защитником и лучшим игроком этой команды, гордо именуемой «Соколы», является мой старый «друг» Кевин Рэм, получивший негласное звание местного Коби Брайанта[12].
Также в составе наших «Соколов» на позиции атакующего защитника играет и Брэндон Реднер, который из кожи вон лезет, чтобы стать лучшим. На баскетбольной площадке они с Рэмом постоянные соперники, из-за чего команда проиграла несколько игр. Брэндон ни в какую не хочет давать Кевину возможность забить победный мяч. Тренер пытается исправить ситуацию, но у него мало что выходит.
Я не понимаю, зачем Брэндон пытается стать лучшим игроком. Ему не нужен спорт, чтобы поступить в колледж. У него и так, судя по всему, будет с десяток предложений, включая два университета «Большой тройки»: Принстон и Йель, о которых он так мечтает. Да и в спорте он на порядок ниже Кевина. Ведь скауты[13], приходящие на игры, смотрят именно на Рэма, потому что, как бы плохо он ни учился, в баскетболе он довольно неплох. Настолько неплох, что, вероятно, сразу после школы начнёт карьеру в НБА[14] или получит спортивную стипендию и поступит в колледж. Возможно, даже в приличный, если, конечно, подтянет свой средний балл. Я стараюсь не думать об этом – если бы у меня не было проблем со здоровьем, я бы тоже мог получить такую стипендию.
– Готовишься к прослушиванию? – интересуешься ты, опускаясь на сиденье рядом. Задумавшись, я не заметил, как ты подошла.
– Реднер, передавай! Передавай, чёрт тебя дери! Да что же это такое? – тренер вскакивает, подходя ближе к площадке. Он переживает даже за тренировочные игры так сильно, что иногда я всерьёз начинаю беспокоиться о его здоровье.
– С чего бы это?
– Оно разве не сегодня? – удивляешься ты.
– Да, кажется, – отвечаю я нарочито неуверенно, хотя точно знаю, что сегодня, – я отметил этот день в календаре.
Ты вопросительно поднимаешь брови.
– Я не пойду, – говорю я, опуская взгляд в книгу. Пытаюсь сосредоточиться на чтении первой попавшейся строчки: «Век расшатался – и скверней всего, что я рожден восстановить его!»[15]
– Что с вами сегодня творится? – кричит тренер. – Вы что, хотите тут до ночи сидеть? Никто не уйдёт, пока я не увижу нормальной игры.
– Но ты хочешь, – это не вопрос, а утверждение.
– С чего ты взяла? – фыркаю я в ответ, делая вид, что погружён в книгу: «Век расшатался… и… расшатался… я рождён…» Чёрт!
– Да брось, я же видела, как загораются твои глаза, как только Прикли заводит разговор о прослушивании.
Я пару секунд молчу, думая, что всё же смогу игнорировать эту тему, но, не выдерживая твоего пристального взгляда, с силой захлопываю книгу.
– Я не пойду, – выпаливаю я.
– Почему? Это ведь то, что ты хочешь, так иди и получи это.
Качаю головой.
– Нет. Такое пристальное внимание убьёт меня.
– Откуда ты знаешь? Ты даже не пробовал.
Я снова молчу, потому что, будь ты хоть на двести процентов права, я туда не пойду. Ты понимаешь моё состояние и больше не пристаёшь.
– Как знаешь, Арго, но всё же подумай ещё раз. Твой Гамлет тоже не сразу на убийство решился, – ты впервые называешь меня по фамилии. Меня это слегка коробит.
– А что ты тут делаешь? Разве вы не занимаетесь? – у девушек в это время должны быть занятия на стадионе.
– У меня освобождение, – объясняешь ты, и во взгляде тут же появляется хитрый блеск.
– И кто же тебя освободил?
– Я сама себя освободила.
– И это говоришь мне ты, ученица с максимально высоким средним баллом, которая не пропустит уроки, даже получив пулевое ранение?
– Да ладно тебе, они выбирают новых болельщиц. Я им по определению не подхожу.
Исходя из физических данных, я думаю, ты вполне могла бы стать болельщицей, но я не решаюсь сказать тебе об этом.
– Когда мы продолжим работу над проектом? – интересуюсь я, переводя тему.
– Сегодня не получится. Среда – день Молли, так что мы, наверное, пойдём по магазинам, где она будет до самого закрытия мерить платья.
– Можно с вами? – тут же вырывается у меня.
– Ты шутишь? – твои брови от удивления ползут вверх.
Я молчу в ответ. А что я могу тебе сказать? Мне не нравятся магазины и тряпки, но мне нравишься ты и Молли. Что непонятного?
– Как хочешь, – заключаешь ты, в конце концов.
– Спасибо за позволение, госпожа, – саркастически покорно благодарю я.
– Это только из-за Молли, – говоришь ты серьёзно, – ты ей нравишься. Не знаю почему.
– Может, у неё просто хороший вкус? – предполагаю я, сардонически глядя на тебя.
Ты чуть задумываешься, не пытаясь ответить на мои ироничные замечания.
– Иногда она меня пугает, – вдруг говоришь ты. – Она такая светлая, наивная…
– Ей шесть. Какой, по-твоему, она должна быть?
– С виду она обычный ребёнок, но это не так, и я говорю это не потому, что она моя сестра. Она многое замечает, возможно, сама этого не осознавая. Хотя это не то, что меня в ней пугает…
Я молча смотрю на тебя.
– Её отношение к церкви. Боже, никогда в жизни я такого не видела. Иногда дети хорошо ведут себя на службах просто потому, что боятся наказания, или потому, что за это им обещают сладости или что-то ещё, но Молли… Ты хоть раз замечал, как она ведёт себя в церкви?
– Тихо.
– Она полностью поглощена процессом, внимает каждому слову Патрика. А её взгляд? Как только она оказывается в церкви, в её взгляде появляется такое благоговение, что мне становится страшно от того, что творится в это время в её голове. Она ребёнок, чистый лист, на котором можно написать всё что угодно. Я боюсь, что такие, как Патрик, повлияют на неё не лучшим образом.
– Пита мы начали водить на службы с шести, то есть он во всём этом варится года четыре, но церковь терпеть не может. Да и я туда хожу больше десяти лет, и, как видишь, не слишком религиозен. Так что дело не в возрасте.
– Я не хочу, чтобы Бог был единственным, во что она верит.
– Если она действительно придёт к вере, то это только её выбор. Попытавшись навязать своё мнение, только навредишь.
– Я не хочу навязывать своё мнение, только хочу понять, откуда эта вера. Я знаю, что верить неплохо – плохо, когда вера – это единственное, что у тебя есть.
– У неё есть ты, а значит, с ней ничего не случится.
– Я ничего не значу.
Ты снова погружаешься в размышления и долго молчишь. Я не трогаю тебя, выжидая.
– Мы выйдем сегодня в три, – говоришь ты, встрепенувшись.
– Я подойду без десяти.
Ты киваешь, всё ещё находясь где-то в своих мыслях.
– Не переживай. Я не знаю Молли слишком хорошо, но, судя по тому, что я видел, она куда сообразительнее, чем ты думаешь. Она справится, и вера ей только поможет. Знаю, ты не веришь в Бога, и поэтому я не хочу говорить, будто из-за её отношения к церкви Бог будет к ней благосклонен. Совсем нет. Но это нужно не для него, а для неё. Иногда вера и надежда, к сожалению, единственное, что у нас остаётся, но пока они есть, ничто не потеряно.
Уж не знаю почему, но мой совет вызывает в тебе лёгкую усмешку, но глаза всё равно остаются печальными.
– Не забывай мои слова, – прошу я, зная, что ты и не забудешь. Ты, как мне кажется, никогда ничего не забываешь.
– «Я их замкнула в сердце,
И ключ от них уносишь ты с собой»[16].
И всё-таки ты не упускаешь момента уколоть меня по поводу пьесы. Я недовольно морщусь, а ты хитро улыбаешься. На этом и расходимся.
– Шалтай-Болтай[17] сидел на стене, – начинает Молли, ужасно довольная сама собой.
– Шалтай-Болтай свалился во сне, – подхватываешь ты.
– Вся королевская конница, – снова продолжает она.
– Вся королевская рать, – добавляешь ты наигранно солидно.
– Не может Шалтая.
– Не может Болтая.
– Шалтая-Болтая.
– Болтая-Шалтая, – говоришь ты таким тоном, будто поправляешь её.
– Шалтая-Болтая собрать!
– Не может! – подтверждаешь ты серьёзно.
– Нет! – хором заключаете вы, давая друг другу пять. Это кажется чуть более громким, чем можно, но зато это весело.
Молли радостно убегает вперед. Не знаю почему, но ей нравится этот стишок.