– Не ожидал, что ты начнешь использовать настолько избитые клише.
– Но это правда!
– А что, если мне нравятся сумасшедшие?
Ты отрицательно качаешь головой.
– Ты не знаешь, о чём говоришь.
– Так объясни мне.
– Я… – ты прикусываешь губу, словно коришь себя за то, что делишься со мной, – я устала.
– От меня?
– От себя. От жизни. От навязчивого желания копаться в старых воспоминаниях, безумных мыслях, несуществующих диалогах и несбыточных мечтах. Я задыхаюсь. Мне нужен отдых, потому что я катастрофически устала от компании самой себя.
– Это не делает тебя сумасшедшей.
– Это далеко не всё.
– Что ещё? Я хочу узнать больше.
– Я не могу рассказать тебе больше.
– Не можешь или не хочешь?
– Не хочу.
– Почему? – я ставлю локти на стол, чуть подаваясь вперёд.
– Этот город… я покину его рано или поздно. Лучше, конечно, рано. И я не хочу, чтобы ты или кто-то ещё держал меня тут.
– А я могу тебя удержать?
Ты переводишь взгляд на окно. И в этот момент ты становишься другой, не похожей на себя, такой, какой я и хотел увидеть тебя: человечной.
– Надеюсь, что нет.
– Но я тоже поступлю куда-нибудь и уеду, так что если вдруг ты захочешь меня увидеть, если такое вообще возможно, то тебе не нужно будет возвращаться в Корк.
– Я не думала об этом, – признаёшься ты.
Оказывается, это больно. В моей голове не укладывается, что когда-то мы не были знакомы. Но если раньше я мог спокойно жить, так как не знал тебя, то что будет со мной, когда закончится школа? Неужели после этого я тебя больше не увижу?
– Я понимаю, что не нужен тебе, но, к сожалению, ты нужна мне. И я не знаю, что с этим делать.
Ты смотришь на меня с жалостью. Это отвратительно. Я не хочу вызывать жалость. Мне нужна не жалость.
– Ты меня даже не знаешь. Всё, что ты видишь, – это моё лицо. Поверь, я знаю, как выгляжу. И я вполне могу поверить в то, что тебя привлекает это чёртово лицо. Но ты не знаешь, что у меня внутри.
– Так расскажи мне! – с досадой прошу я.
Возможно, ты и права, потому что мне безумно нравится твое лицо: твоя ровная кожа, высокий лоб, чуть изогнутые тёмные брови, постоянно меняющие цвет глаза, длинноватый, слегка вздёрнутый нос и сухие губы, к которым я хочу прикоснуться с тех пор, как увидел твоё лицо вблизи. Но это не всё, что мне нужно. Мне нравится в тебе не только это. И я действительно хочу узнать тебя. Что бы там ни было.
– Я тебе не верю. Я тебя совсем не знаю.
– Я открыт для вопросов.
– Как мне убедиться, что тебе можно доверять? – спрашиваешь ты после довольно продолжительного обдумывания.
– Лучший способ узнать – можешь ли ты доверять кому-то – это доверять ему[19].
К этому времени Молли сосредоточенно доносит мороженое до нашего столика, плюхается рядом с тобой и, довольная проявленной самостоятельностью, начинает уплетать за обе щеки. После того как Молли доедает мороженое, мы ещё некоторое время сидим и играем в «авторов», потому что ей это нравится.
Я становлюсь ужасно рассеянным, погружаясь в себя, и сосредотачиваюсь лишь на той мысли, как важна ты стала для меня за этот месяц. И я, как бы ни хотел, ничего не могу с этим поделать.
В четверг мы договариваемся идти к тебе продолжать работу над проектом про Толстого. Мне нравится это задание, а все потому, что оно даёт возможность видеть тебя чаще, быть наедине, смотреть на тебя и иногда даже говорить с тобой.
После занятий, перед тем как отправиться к тебе домой, мы заходим в библиотеку.
– И что нам тут нужно? – интересуюсь я, пока ты перебираешь книги на полке британской литературы.
– Что-то, что поможет написать мне хорошее сочинение, – отвечаешь ты, сосредоточенно продолжая поиск, проводя пальцами по корешкам книг.
– По Гамлету?
– Да. Завтра сдавать, а у меня… ничего не готово.
Я хмыкаю.
– Как это, у тебя и не готово?
Ты тяжело вздыхаешь.
– Я же говорю тебе, я не такая зануда, как ты думаешь.
Через пару минут ты находишь потрёпанный томик, предназначенный только для использования в читальном зале (ввиду древности), и забираешь его.
– Что? – удивляешься ты. – Я верну.
Я фыркаю, но ничего не отвечаю.
Ты кладешь книгу в рюкзак, надеваешь его на спину, и мы как ни в чём не бывало покидаем библиотеку. На улице к этому моменту начинается ливень, под который идти я, конечно, не собираюсь.
– У меня нет зонта. Что будем делать? – спрашиваю я.
– Пойдём, – отвечаешь ты просто.
– Под этот дождь? Ты шутишь?
– Это всего лишь дождь, – ты пожимаешь плечами.
– Нет, я-то, конечно, понимаю, что ты, даже если заболеешь, пойдёшь на занятия, но я к таким подвигам не готов.
– Да брось. Будем двигаться перебежками, раз уж ты такая кисейная барышня. Вон до того дома, – ты показываешь пальцем на здание из красного кирпича через дорогу.
Я тяжело вздыхаю, пытаясь придумать хоть что-нибудь, чтобы убедить тебя не идти под ливень. Но я и сообразить не успеваю, как ты сбегаешь вниз по лестнице.
– Кто последний, тот дурак! – кричишь ты, несясь вперед. Это чересчур громко для улицы и звучит так, словно ты переняла это у Пупса. Больше не у кого.
Я мешкаю, но в итоге бегу за тобой, на время забывая о своём больном сердце. Оказывается, что бегаешь ты невероятно быстро. Странно, что физкультуру прогуливаешь, из тебя бы вышла отличная бегунья.
Ты добегаешь до того самого дома из красного кирпича через считаные секунды. Я нагоняю тебя через минуту, проходя почти всё расстояние быстрым шагом. Ты смеёшься, прислонившись к стене здания. Я становлюсь рядом, чуть ли не задыхаясь и от пробежки, и от смеха.
Там, где мы стоим, крыша от дождя нас практически не спасает. Ты поднимаешь голову и пьёшь дождь. Я повторяю за тобой, вытягивая руки вперед. Как ни странно, вода не такая уж и холодная. Мы продолжаем смеяться. Я прекращаю, когда у меня начинает колоть сердце.
– Я больше не побегу, Фло, – хриплю я, видя, как ты поправляешь слетевшие с плеч лямки рюкзака для нового забега.
– Что, испугался проиграть, Арго?
– Нет, но я не могу, – отвечаю я серьезно, прижимая руку к груди.
– Что такое? – спрашиваешь ты, видя, что я не шучу.
– Я не просто так не хожу на физкультуру.
– И что с тобой?
– Я… я не совсем здоров, – говорю я и тут же глупо добавляю: – но на реальной жизни это почти не отражается, – это ложь.
– А что может быть реальнее этого? Что реальнее этого дождя? Этот момент самая что ни на есть реальность.
– Не только у тебя есть секреты, о которых не хочется говорить.
Теперь мы квиты.
Ты молча киваешь. Я задел тебя, я знаю это. Ты не говоришь ни слова, понимая, что не можешь претендовать на правду, когда сама отказываешься её давать.
– Мы не пойдём ко мне сегодня, – вдруг говоришь ты без каких-либо эмоций.
Дождь чуть успокаивается, но мы всё равно уже вымокли до нитки.
– А когда пойдём?
– Никогда, – отвечаешь ты коротко.
– Что-то я не понял. Ты хочешь, чтобы мы делали эту работу у меня?
– Нет, я хочу делать эту работу у себя… в одиночку.
У меня вырывается непонятный нервный смешок.
– Почему? Этот проект такой же мой, как и твой! – возражаю я, будто меня волнует это чёртово задание.
– Я этого и не отрицала! Тебе же лучше: я сделаю всё сама и скажу, что работали вместе. Никто не узнает.
– Я так не хочу.
– Почему?
– Потому что это нечестно, – выпаливаю я, хотя мне плевать на честность. Единственная причина, по которой я хочу делать эту работу, – это ты.
– Ты ходишь в церковь, ненавидя её, учишься в этой школе, ненавидя её. Каждый день ты делаешь то, что терпеть не можешь, и при этом убеждаешь всех, что это не так, и после этого ты будешь говорить мне о честности?
– Это здесь вообще ни при чём.
Ты молчишь. Дождь снова усиливается. Только сейчас я ощущаю, насколько сильно замёрз. Меня трясёт.
– Думаю, нам нужно сделать перерыв… – говоришь ты, направляясь вперёд по дороге. Я за тобой.
– От чего?
– От кого, – поправляешь ты. – Друг от друга.
– Так ты… замораживаешь наш проект?
– Можно и так сказать.
– Но ведь Толстой сам про себя не напишет.
Ты снова останавливаешься.
– Прошу, не ходи за мной. Мне нужно побыть одной.
– Я не за тобой, просто мой дом в той же стороне, – оправдываюсь я.
Ты начинаешь идти, а я назло опять иду за тобой.
– Арго! – ты ускоряешься, так что мне трудно за тобой поспеть.
– Давай будем честными, дело не в этой дурацкой работе. Я тебе либо не нравлюсь, и ты хочешь от меня отвязаться, что маловероятно. Либо я тебе нравлюсь, и ты боишься, что могу понравиться ещё больше.
– Никогда не подумала бы, что ты такой самоуверенный болван.
– Но я прав?
Ты не отвечаешь.
– Пытаться делать вид, что я для тебя ничего не значу, то же самое, что читать «Каренину» и верить в то, что она не кинется под поезд просто потому, что ты этого не хочешь.
Следующие десять минут мы идём в тишине, если, конечно, не учитывать шума дождя. Когда мы подходим к моему дому, у меня возникает желание пригласить тебя к нам домой, ведь ты, как и я, промокла и наверняка замёрзла. Но ты не даёшь мне сказать ни слова. Быстро уходишь, даже не попрощавшись. Глядя тебе вслед, я порываюсь догнать тебя или хотя бы окликнуть, но не делаю этого. Ты ошиблась: я не самоуверен – я труслив.
Я прихожу домой, а за окном дождь, переодеваюсь в сухое – дождь, думаю о тебе – дождь, чтобы не думать о тебе, спускаюсь вниз помочь маме с ужином – и всё равно дождь. Я не люблю дождь, он меня раздражает, а в таком количестве, как сегодня, ещё и вводит в депрессию.
Уже со второго этажа я чувствую, как пахнет мамин фирменный пирог с клюквой. А когда я спускаюсь на кухню, мама говорит, что ей не нужна помощь, но я настаиваю, и тогда она, тепло улыбнувшись, разрешает мне нарезать овощи. Я живо приступаю и всё равно думаю о тебе. Это так глупо, если честно.