– Что-то случилось? – спрашивает она, исподлобья глядя на меня.
Она всегда знает, когда мне, Питу или папе плохо. Не знаю, как она это делает.
Я мычу и отрицательно мотаю головой, может, хоть так смогу её обмануть, хотя маловероятно. Она кладёт нож на стол, ставит руки в боки и выжидающе глядит на меня своими серо-голубыми круглыми глазами, похожими на мои. Я продолжаю как ни в чём не бывало резать морковку.
– Сид?
– Мам? – в таком же тоне отзываюсь я.
– Ты же знаешь, что можешь рассказать мне что угодно?
Я мельком смотрю на неё, а потом молча возвращаюсь к резке.
– Расскажи мне, как прошёл сегодняшний день, – просит она, пытаясь подобраться с другой стороны. Конечно, я знаю этот трюк, но часто поддаюсь ему.
Мне хочется выговориться, но я не знаю, с чего начать. Я очень скрытен, поэтому и начал вести эти записи. Мне трудно делиться своими мыслями и переживаниями с другими людьми, но если я кому-то что-то и рассказываю, так это маме. Говорят, что у сыновей отношения прочнее с отцами, но у нас не так. Потому что нашего отца мы видим лишь за ужином по вечерам и на выходных и всё, что его волнует, – это лесозаготовки и церковь.
– Сегодня были физика, французский и английский…
– А когда будут результаты прослушивания? – оживляется мама, заслышав об английском.
– Не знаю. Через пару дней, наверно.
– Не волнуйся. Даже если тебя выберут и ты провалишься, я всё равно буду сидеть в первом ряду и хлопать громче всех, – говорит она, пытаясь не смеяться.
– Спасибо, мам, я всегда знал, что ты в меня веришь, – язвительно отвечаю я, кивая. И мы оба усмехаемся. – Только хлопать тебе придётся кому-нибудь другому. Я не ходил на пробы.
– Не ходил? – она чуть сникает. Ей нравится театр, поэтому она хочет, чтобы я принял участие. – В таком случае где ты пропадал вчера весь вечер?
– Гулял.
– С кем же? – интересуется она.
– С Флоренс и её сестрой Молли.
– Флоренс? – спрашивает она каким-то странным тоном, словно знает о моих чувствах к тебе. – И давно вы встречаетесь?
– Мы не встречаемся, – тут же протестую я.
– Я имела в виду как друзья.
– Мы не друзья. Она меня скорее терпит.
– Пригласи её к нам. Я хочу с ней поближе познакомиться
– Может быть, – отвечаю я, как делал уже не раз. Естественно, я не стану.
Нашу беседу прерывает звонок в дверь. Мы с мамой удивлённо переглядываемся, так как не ждём гостей.
– Открой, пожалуйста. Мне надо следить за пирогом, – просит мама, вытирая руки о передник с ярко-жёлтыми подсолнухами.
Лениво открывая двери, я мечтаю поскорее их закрыть и вернуться на кухню.
Но это желание тут же улетучивается, когда я вижу тебя. Ты стоишь на нашем крыльце, одетая страннее некуда: на тебе серый дождевик, из-под которого выглядывает нарядное бело-золотое платье длиной до колен, на ногах ярко-розовые резиновые сапоги с желтыми утятами, а в руках салатовый зонт. Волосы аккуратно уложены.
Мне дико хочется что-нибудь съязвить касательно твоего прикида, но я настолько удивлён и в то же время слегка обижен, что могу только холодно смотреть на тебя.
– Я знаю, что ты на меня злишься, но мне нужно где-то перекантоваться пару часов.
– Кажется, это ты заморозила нашего Толстого и заодно наши отношения, – говорю с нескрываемой обидой в голосе.
– Если ты ждёшь, что я извинюсь, то, боюсь, ты обречён ждать целую вечность. Так что либо впусти меня, либо пошли к чёрту, только не отчитывай.
Я недовольно закатываю глаза: порой твоя прямота выводит меня из себя.
– Сид, кто там? – кричит мама из кухни.
– Ладно. Я впущу тебя, но только при одном условии: ты ведёшь себя тише воды, ниже травы. Мой дом не поле боя. Поняла?
– Ты предельно ясен, – отвечаешь ты, ничуть не обидевшись.
Я приглашаю тебя зайти, после чего ты закрываешь зонт.
– Кто там пришёл? – мама выходит в коридор с полотенцем. – Флоренс!
– Здравствуйте, миссис Арго. Извините за такой неожиданный визит.
– Ох, ну что ты, – она улыбается тебе. – А ты что стоишь как вкопанный? – тут же обращается она ко мне. – Помоги Флоренс снять дождевик и проводи её в гостиную, а я минут через пятнадцать позову вас к ужину, – она уходит.
Мы молча повинуемся. Я помогаю тебе с зонтом и дождевиком. Потом ты не слишком ловко снимаешь розовые резиновые сапоги. Я веду тебя в гостиную.
– И что случилось? – интересуюсь я, когда ты аккуратно усаживаешься на диван перед телевизором. Невооруженным взглядом видно, что в этом платье тебе жутко неудобно.
– Мне нужно… укрытие, – говоришь ты, глядя в пол.
Я становлюсь прямо напротив тебя, облокачиваясь на каминную полку, а ты продолжаешь сидеть. И в этот момент я кажусь себе очень взрослым, а ты, словно провинившаяся первоклашка, даже посмотреть на меня боишься.
– От чего?
– От кого, – поправляешь ты, горько усмехаясь.
В этот момент мне жутко хочется упасть перед тобой на колени, чтобы заглянуть тебе в глаза, чтобы дотронуться до тебя. Но я не двигаюсь с места, продолжая возвышаться над тобой.
– Ты когда-нибудь прислушивался к тому, что говорят люди? – вдруг спрашиваешь ты, поднимая на меня взгляд. Сейчас твои глаза тёмно-серые, а ещё сегодня днем сияли зелёным. Как это возможно?
– Вероятно, – отвечаю я неуверенно, совсем не понимая, к чему ты клонишь.
– Меня мутит от этих разговоров.
– Почему же?
– Потому что они ни о чём не говорят. Каждый раз одно и то же.
– Что произошло, Фло?
– Сегодня у Джейн день рождения, так что она решила, что это будет отличным поводом собрать у нас всех соседей.
– Зачем ей это?
– Корк – её родной город. Она прожила здесь бо́льшую часть жизни. Позже, когда уехала, о ней, конечно, подзабыли. Так что теперь тешит себя надеждой вернуть прежнюю репутацию местной Мелани Гамильтон[20].
Я удивляюсь этому ранее неизвестному мне факту. Так вот почему мне знакомо её лицо. Скорее всего, я видел её, когда она жила здесь, но это было очень давно. Так давно, что уже и не кажется правдой.
– Так что же произошло? – интересуюсь я, решая оставить свои мысли по поводу Джейн при себе.
– Я знаю, что это глупо и наверняка жутко инфантильно, но я вдруг почувствовала себя настолько лишней там, что мне стало трудно дышать. Меня тошнит от самой себя и тошнит от них. От их ограниченных идей и желаний.
– И чего же ты хочешь?
– Найти место, где мне будет хорошо, где я, пусть и не без трудностей, смогу прижиться.
– И это место – среда Гарварда?
– Нет. Я так не думаю… Я не знаю, – честно признаешься ты, глядя в сторону.
– Я правда хочу тебя понять, но мне это ужасно трудно даётся.
– Я хочу чего-то добиться, чтобы сделать жизнь Молли чуть лучше. Похоже, это единственное, что я сейчас могу. Но иногда я чувствую, что мои желания больше меня самой, и тогда становлюсь такой бессильной.
– Если ты уедешь, ей это не поможет.
– Мне хочется… быть полезной для неё. Чтобы у неё было всё, что она желает, потому что сейчас у нас ни черта нет. Ты не представляешь, каким ужасным человеком я себя чувствую, когда снова и снова отказываю ей в чем-либо.
Я становлюсь перед тобой на колени, опираясь руками о диван с двух сторон от тебя. Ты не отодвигаешься, поэтому наши лица теперь в нескольких дюймах друг от друга.
– Ты не ужасный человек, Флоренс Вёрстайл, а потерянный. Это не одно и то же.
– Ты тоже себя так чувствуешь?
– Нет, кажется, нет. Я не до конца понимаю, чего хочу, но у меня ещё много времени, чтобы это выяснить и чтобы найти свое место. Так же как и у тебя. Но прежде всего мне нужно окончить школу, а для этого выжить здесь. Поэтому я хожу в церковь, терплю правила и не пытаюсь ничего исправить. Я так выживаю. Все так выживают. Ведь наш город, несмотря на всю его грязь, ничем не хуже остальных. Потому что люди, так или иначе, везде одинаковы. Дело только в том, как ты воспринимаешь ситуацию. А ты воспринимаешь её слишком остро.
Ты подвигаешься ближе. Я чувствую твоё тёплое дыхание. И почему эта близость так болезненна?
– Для меня это трудно. Я не могу притворяться. Меня это злит, я становлюсь сама не своя и в итоге начинаю себя ненавидеть, а потом успокаиваюсь и ничего не чувствую.
– А если я тебя сейчас поцелую, ты тоже ничего не почувствуешь?
Ты усмехаешься.
– Ты не сделаешь этого, Арго.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что ты… слишком хорош для меня.
Я абсолютно не ожидаю такого ответа. Ты бы могла назвать меня трусом, уродом, глупцом (да кем угодно), и я бы поверил, и даже согласился, но это… Я цепенею от неожиданности.
Я понимаю, что ты не говоришь мне всего, что, будь дело просто в гостях, которые пришли к вам домой, ты бы так не расстроилась. Есть что-то ещё. Болезненнее. Глубже. То, что продолжает грызть тебя изнутри. Но я не могу представить, что это.
Ты, не моргая, смотришь на меня. В твоих глазах стоят слёзы. Кажется, ты готова взорваться. Я уже давно понимал, что когда-нибудь это случится. И вот мы сидим в тишине, я молча гляжу на тебя, а ты на меня. Всю жизнь я считал, что человек, который умирает внутри, должен кричать и биться в агонии, но ты этого не делаешь, и тишина пугает меня куда больше, чем крики. Я почти физически ощущаю, как ты захлёбываешься в своих переживаниях, медленно рассыпаясь на кусочки.
Вдруг в тишине раздаётся вопль. Ненормальный. Нечеловеческий. Сначала я даже не понимаю, что он твой. Ты закрываешь рот ладонью, чтобы никто не услышал. Я тут же прижимаю тебя к себе. Это получается инстинктивно. Ты не сопротивляешься.
– Знаешь, ты чертова психопатка, Вёрстайл, – вырывается у меня тихо от испуга.
Я сжимаю тебя так крепко, как только могу, будто это защитит тебя от любых неприятностей. Ты не плачешь, но я чувствую, как дрожишь всем телом.
После минутной паузы ты высвобождаешься из моих объятий, словно ничего и не произошло. Как же ты меня пугаешь.