– Ты знаешь, какую боль приносишь мне тем, что абсолютно ничего не рассказываешь?
– Я рассказываю тебе больше, чем кому бы то ни было. Большего не проси.
– Клянусь, Вёрстайл, ты сведёшь меня в могилу.
– К ужину! – доносится мамин голос из кухни.
Тут же слышатся шаги Пита. Он живо несётся вниз по лестнице со второго этажа. Аппетит у него всегда отменный, хотя по нему и не скажешь, ведь он такой же худощавый, как и я.
Мы не шевелимся пару минут.
– Нет аппетита, – тихо говорю я, пытаясь оправдаться.
– Точно, – в таком же тоне отзываешься ты.
Я встаю с колен и живо отряхиваю невидимую пыль. Делаю это скорее для того, чтобы не смотреть тебе в глаза, нежели потому что испачкался.
Ты продолжаешь сидеть.
– Ужин готов, – снова объявляет мама, останавливаясь у порога гостиной.
Ты смотришь на неё через плечо. Она как-то странно обводит нас взглядом, потом улыбается, еле заметно заговорщицки мне кивает и снова удаляется на кухню.
– Она думает, что ты моя девушка, – объясняю я саркастически.
Ты встаёшь с дивана и идёшь к выходу. Я – за тобой.
– Тебя это не волнует? – спрашиваю я.
– Нет, мы же знаем правду.
– И какая у нас правда? – интересуюсь я, идя вровень с тобой.
Ты останавливаешься в коридоре и поворачиваешься ко мне.
– Ты бегаешь за мной, а я тебя игнорирую, – заявляешь ты, явно пытаясь меня подколоть.
– Ну, бегаю, слишком громко сказано, – я усмехаюсь, – да и ты не так уж и игнорируешь, раз пришла.
Ты ничего на это не отвечаешь, лишь двигаешься на кухню. Я выжидаю, пока ты пройдёшь и усядешься, чтобы мама снова не смотрела на нас, как на новоиспечённых молодожёнов. Через пару минут захожу следом. Тут запахи пирога и овощей перемешиваются в нечто необычное, но в то же время очень приятное.
Ты сидишь напротив Пита, который горящими глазами смотрит на вкусности, заставляющие стол. Мама всё ещё хлопочёт вокруг, но, видя меня, наконец усаживается. Я устраиваюсь напротив неё, рядом с тобой, потому что это единственное свободное место, если не учитывать места отца, которое я никогда не решусь занять.
– А папа не придёт? – интересуется Пит.
– Нет, дорогой. Он сегодня задержится.
Пит строит недовольную мину. Он всегда расстраивается, когда отец не приходит к ужину. Мама пытается сгладить ситуацию.
– Ну что ж… – она улыбается и смотрит поочерёдно на всех нас.
Обычно она всегда так делает перед молитвой. Я предупреждающе поглядываю на тебя. Не знаю, понимаешь ли ты, что значит мой взгляд. Честно говоря, ужасно боюсь твоей реакции. Ты можешь и заплакать, и засмеяться. Не знаю, что хуже. Когда мама начинает, я тут же прекращаю на тебя смотреть и перевожу взгляд на пока пустую тарелку, словно отказываюсь отвечать за любую твою реакцию.
– Благослови, Господи Боже, нас и эти дары, которые по благости Твоей вкушать будем, и даруй, чтобы все люди имели хлеб насущный. Просим Тебя через Христа, Господа нашего. Аминь.
Когда она заканчивает, Пит сразу начинает есть. Только тогда я осмеливаюсь посмотреть на тебя. В этот момент мы оба выглядим как запуганные звери, не имеющие понятия, чего друг от друга ожидать. Замечаю, как ты вся цепенеешь.
– Флоренс, – обращается к тебе мама.
Ты отзываешься не сразу.
– Да, миссис Арго?
– Угощайся, – просит она вежливо.
– Спасибо, – ты для приличия кладешь себе пару ложек салата. Я делаю то же самое.
– Расскажите мне про свой проект, – она поочередно смотрит то на тебя, то на меня. Я решаюсь взять всё на себя.
– Мы делаем фильм про Толстого, – говорю я.
– О, Толстой? Я читала его. Мне понравилась одна его книга. Как же она называлась?.. – она потирает подбородок, – вроде бы «Преступление и наказание».
– Это Достоевский, мам.
– Правда? – она отмахивается. – Он ведь тоже русский? И книга мне очень понравилась.
Ставлю все свои карманные деньги на то, что мама никогда не читала «Преступление и наказание» и вообще никаких русских писателей.
– Так что там с Достоевским? – после неловкой паузы интересуется она.
– С Толстым, – напоминаешь ты, еле заметно улыбаясь.
– Ах, ну да, ну да…
– Мы написали сценарий, подготовили рисунки, но всё равно ещё много работы, – говорю я.
– Я уверена, что вы справитесь. Надеюсь, вы покажете мне этот фильм, когда он будет готов.
Ты ей улыбаешься, кивая.
– Ох, Флоренс, так приятно с тобой поближе познакомиться, а то Сид мне почти ничего о тебе не рассказывал. Да и я уже с месяц прошу его пригласить тебя к нам, а он всё отнекивается.
– Я всё забывал. Да и времени как-то не представилось, – оправдываюсь я смущенно.
– Ничего, – отзываешься ты спокойно.
Я пытаюсь перевести тему на что-нибудь другое. Спрашиваю у Пита, как у него дела. И он сначала без особого энтузиазма, а потом живо рассказывает, как дергал Китти Коллин за косички, и как она была недовольна, и как он подрался с мальчиком вдвое больше него и при этом победил, за что мама, конечно же, его тут же отчитывает. Мы смеемся над этим, но все равно чувствуется, что оба непонятно от чего напряжены.
После того как все доедают салат, курицу и клюквенный пирог, мама снова произносит молитву, на что ты никак не реагируешь, по крайней мере, не подаёшь виду.
– Покажи Флоренс свою комнату, – предлагает мама, вставая из-за стола.
– Может, помочь тебе с посудой?
– Мне Пит поможет, – тут же находится она.
Пит начинает канючить.
– Идите, идите, – подгоняет она, – только дверь оставьте открытой, – предупреждает она издевательски.
– Мам! – ворчу я, раскидывая руки.
Она кивает, и мы выходим. Пит недовольно смотрит нам вслед. Перспектива мытья тарелок его совсем не радует.
В мою комнату мы поднимаемся молча. Я волнуюсь. Ещё никогда в моей комнате не было девушек. Ты будешь первой, и это совсем неожиданно. Никогда бы не подумал, что ты вообще окажешься в нашем доме: будешь сидеть на нашем диване, на нашей кухне…
– Мне нравится твоя мама, – говоришь ты внезапно, когда мы оказываемся на втором этаже.
– Она клёвая, – подтверждаю я. С этим трудно поспорить, даже несмотря на то, что иногда она заставляет меня заливаться краской.
Я открываю двери в свою комнату и пропускаю тебя вперёд. Ты чувствуешь себя здесь как дома: тут же усаживаешься за мой стол и крутишься на кресле. Я устраиваюсь на кровати.
– Полседьмого, – говоришь ты, глядя на часы над дверью, скорее самой себе. – Наверно, гости скоро уйдут, и я смогу вернуться домой.
– Я тебя не гоню.
– Спасибо.
– За что? – я усмехаюсь.
Действительно не понимаю. Я ничего такого не сделал.
– За то, что терпишь меня. И прости за этот выпад в гостиной и не переживай. Я в порядке. Это было просто минутное помутнение. Я справлюсь.
Сейчас я этому верю. Ты выглядишь почти что хорошо, когда глаза перестают быть чересчур красными. Неужели ужин с моей семьей так благотворно повлиял на тебя?
– Тебе не нужно передо мной извиняться… и переживать я не перестану. Ведь ты странная, но ты мне правда нравишься.
– Как ты можешь быть таким наивно всепрощающим? – удивляешься ты. – Если рай существует, то ты, скорее всего, именно оттуда.
– Нет, я не оттуда и не стремлюсь туда, – признаюсь я, снова усмехаясь, – я просто я. По крайней мере, с тобой я могу себе это позволить. Вероятно, поэтому мне и нравится с тобой общаться.
Пока я говорю, ты берёшь в руки гитару, стоящую у письменного стола, укладываешь её к себе на ноги и проводишь по струнам.
– Я и не знала, что ты музыкант. Сыграешь мне что-нибудь?
– Вообще-то я паршивый музыкант, а это гитара моего отца. Он пытался научить меня, когда я был в средней школе, но у меня совсем нет музыкального слуха. Так что вся надежда на Пита, хотя сейчас отец слишком занят, чтобы учить его.
– А я всегда мечтала научиться играть на пианино, но у меня не хватало времени на музыкальную школу.
– А на гитаре ты умеешь играть?
– Нет, – ты ставишь инструмент на место. – Пожалуй, стоит признать, что я абсолютно бездарна.
Я с усмешкой кошусь на тебя.
– Нет, правда, – тоже улыбаясь, говоришь ты, а потом уже серьёзно добавляешь: – Я люблю читать, я ценю силу слова. Мне нравится музыка. Видя красивую картину или скульптуру, я понимаю, что моя душа каким-то образом отзывается на эту красоту. И знаешь, мне так много хочется выразить, но у меня нет таланта, чтобы это сделать. Мои чувства больше меня самой, но я не способна превратить их в нечто восхитительное. Я могу только созерцать. Это очень печально…
– Созерцание – тоже талант, – уже тише добавляю я. Ты это никак не комментируешь.
Повисает небольшая пауза, которую, к моему удивлению, снова прерываешь ты:
– Твоё зеркало…
– Что с ним? – отзываюсь я нехотя, так как знаю, что ты имеешь в виду.
– Оно стоит лицом к стене.
– С недавних пор мне не нравится на себя смотреть.
И действительно, моё зеркало стоит так уже довольно давно, примерно с той ночи, когда я спал, накрывшись с головой, когда понял, что ты никогда не посмотришь на меня так, как я на тебя.
– Почему?
– Как ты, вероятно, заметила, я не самый красивый парень на планете. Не то чтобы это была такая большая проблема, но иногда это меня всё же несколько расстраивает.
Ты пожимаешь плечами.
– Не знаю. Как по мне, ты симпатичный.
Я смотрю на тебя, мысленно прося не издеваться надо мной. Но ты, кажется, говоришь серьёзно.
– Не смотри на меня так, Арго. Я не слишком хороша в утешении.
– Мне не нужно утешение.
– Но ты же вроде как жалуешься.
– Да нет же. Это ты спросила о зеркале.
– И правда, – ты хмыкаешь, – но знаешь, это всё бесполезно. Тебе нужно поменьше думать о том, что о тебе думают другие люди. Потому что, как бы ты ни выглядел, всё равно не сможешь всем нравиться. Люди всегда будут чем-то недовольны. Такова человеческая природа. Но это их проблемы. Не твои. Просто смирись с тем фактом, что ты не самый красивый, не самый умный, не самый-самый, но и чёрт с этим.