– Вот мне интересно, что же ты тогда делаешь, если не спишь?
– Занимаюсь. Мне нужно наизнанку вывернуться, чтобы соответствовать стандартам Лиги Плюща[24].
– Спать тоже полезно, знаешь ли.
Ты только мычишь в ответ. И я, честно говоря, не имею понятия, как это толковать.
– Ты не помогаешь мне разобраться, Флоренс, только запутываешь, а мы ведь теперь друзья.
Ты тяжело вздыхаешь, отвлекаешься от ноутбука и садишься прямо.
– А знаешь, мне приснилось кое-что странное. Только это случилось позапрошлой ночью.
– Так ты всё-таки спишь? – подкалываю я.
– Я видела тебя на сцене, – ты пропускаешь мою фразу мимо ушей, – ты был Гамлетом.
– Позапрошлой ночью? Тогда я же ещё не получил роль.
– Вот именно.
– Ой, да ты прикалываешься, – отмахиваюсь я.
– А вот и нет. Это был вещий сон и, кстати, уже не первый.
– Так я тебе часто снюсь, что ли?
– Ты это… не обольщайся слишком сильно.
– И всё равно я не верю. Ты просто вбила себе это в голову, вот и приснилось.
– Хорошо, если мне что-нибудь такое приснится, я тебе скажу до того, как это произойдёт, и мы проверим.
– Ладно, – хмыкаю я. – А теперь бросай это всё и пошли есть пирог. Я жутко проголодался.
Ты нехотя идешь со мной. И когда мы проходим на кухню, я тут же с жадностью отрезаю себе огромный кусок. Наедаюсь сам и тебя тоже заставляю поесть. Ты долго сопротивляешься, но в конце концов сдаёшься: съедаешь небольшой кусок, а потом, посидев пару минут, просишь добавки. И почему ты бываешь такой упрямой?
Ноябрь
Четвёртое ноября – день, отмеченный у меня в календаре с июня. А всё потому, что это день сдачи академического оценочного теста (АОТ)[25] для поступления в колледж, ради которого мне приходится ехать в Филадельфию, ведь в Корке нет тестовых центров.
АОТ, как известно, имеет три части (анализ текста, математика и письмо) и длится более четырёх часов, после которых я оказываюсь вымотан почти целую неделю. Именно поэтому я с самого начала решаю, что буду сдавать его лишь раз (хотя количество не ограничено), если, конечно, результаты не выйдут совсем уж плачевными.
Честно говоря, я не хочу об этом рассказывать. Уж слишком сильно начинаю волноваться. Надеюсь, я наберу приличное количество баллов, иначе будет жутко стыдно перед родителями.
Дальше пропущен приличный промежуток времени. Не имею понятия, куда делись эти записи. Ты вырвал эти листы? Они тебе не понравились? Или ты не хотел, чтобы их мог хоть кто-то прочесть? А может, их и вовсе не существовало?
Всё это время ты занимался пьесой и подготовкой к тесту, отчего сильно уставал. Но репетиции тебе нравились, несмотря на то, что отнимали много времени.
В моей жизни в этот момент мало что изменилось. После второго собрания школьного совета я поняла, что действовать законно, как я изначально и планировала, не выйдет. К счастью, для плана «Б» я уже всё подготовила.
Тем утром я заявилась в школу в чёрной блузке с чуть более низким вырезом, чем позволяла себе обычно, в мини-юбке с леопардовым принтом и в лакированных туфлях на шпильках, одолженных у Джейн. В них, к слову, ходить было так же удобно, как по раскалённому асфальту. Распахнув входные двери, я уверенно прошлась по коридору к своему шкафчику. Никто не таращился, но все глядели исподтишка, перешёптываясь за спиной. В Корке такой эффект считался фурором.
Кто-то может подумать: да что в этом такого? Так одевается каждая четвёртая старшеклассница в Америке, в Калифорнии – каждая вторая. Но в Корке всё не так. Аккуратно зачёсанные семнадцатилетние девушки, словно первоклашки, каждый день приходят в одном и том же: юбки чуть ниже колена – для тех кто посмелее, местных бунтарок, юбки до середины икры – для серой массы, юбки по щиколотку и ниже – для будущих старых дев, которые смотрят на всех глазами, полными то ли презрения, то ли страха, а может, и того и другого.
Так что да, мой прикид, не вызвавший бы в обычной школе никакой реакции, кроме всплеска гормонов у старшеклассников, тут оказался сродни модной революции Коко Шанель: «О боже! Она в брюках!» Ну, по факту я была в юбке, в короткой юбке, которая не позволяла мне даже наклониться, не показав при это окружающим, что я действительно принадлежу к женскому полу. Но и к чёрту это! И пусть моё сердце билось где-то в горле, это неважно. Я не остановлюсь.
Полиция нравов в лице Брэндона Реднера подоспела практически сразу, на что я и рассчитывала.
– Переоденься, пока я не доложил о тебе директрисе, – пригрозил он тихо, наклоняясь к моему уху.
Я стояла спиной к нему, копошась в своем шкафчике.
– На каком основании?
– Ты знаешь на каком.
Я повернулась, уставившись на него.
– Ты не можешь так одеваться в школу.
– Потому что ты так сказал?
– Существует устав. Ты получила копию, насколько я знаю. Правилам следуют все, без исключения.
– Я не стану ничего менять.
– Тогда тебя отстранят от занятий.
– Это мы ещё посмотрим, – ответила я, с силой захлопывая дверцу шкафчика, не собираясь продолжать этот разговор.
– Если к концу дня ты не переоденешься, я созову собрание.
– Валяй! – бросила я, махая ему на прощание, надеясь на то, что он сдержит свою угрозу.
В конце дня, как и обещал, Брэндон созвал школьный совет. Я, словно преступница – а по их меркам так и было, – стояла под пристальными взглядами остальных. Рядом со мной речь толкал Реднер, который осудил в моём внешнем виде всё. Наверное, не стоит говорить о том, что остальные члены совета полностью его поддержали.
– Это недопустимо, – подвела итог директриса, как только Брэндон занял место по её правую руку.
Остальные молчали. Они согласились бы с чем угодно, что сказано не мной.
– Мисс Вёрстайл, вы получили копию устава? – поинтересовалась она, уже зная ответ.
– Да.
– Получили? – переспросила она снова, отчего мне захотелось подойти и крикнуть ей прямо в ухо, а потом откусить его.
– Тогда почему вы так одеты? – взял инициативу её муж, мистер Тэрн. Из его уст вопрос звучал почти что риторически.
Я молчала. Рано. Ещё рано. Если бы я начала в неподходящий момент, то они бы не восприняли. Хотя возможно ли в этой ситуации вообще подыскать нужный момент?
– Почему, Флоренс? – прошептал Прикли серьёзно, в тот момент, когда между остальными начался спор, точнее всеобщее порицание.
Пожалуй, никто, кроме меня и Брэндона, не услышал его вопроса. Учитель смотрел на меня будто бы с жалостью, но и что-то ещё, не совсем понятное, виднелось в его взгляде.
Когда все чуть смолкли, видимо, приготовившись вынести мне вердикт, я, наконец, взяла слово.
– Я знаю, что для вас это… более чем откровенно. Но важно не то, что вы видите, а то, как это выглядит по отношению к правилам устава, – я взяла свой устав, лежащий рядом, и открыла на третьем пункте «Одежда». – Итак, давайте разбираться. Женщина не может носить брюки. Я не в брюках. Женщина не может оголять грудь. Моя грудь в целости и сохранности. Цвет одежды может быть лишь чёрным, серым, коричневым, синим, белым или зелёным – база из шести цветов. Это правило я тоже соблюдаю, даже моя леопардовая юбка содержит только оттенки коричневого. Что касается её длины, то об этом в уставе ничего не сказано. И да, на мне также нет ничего кожаного, прозрачного или блестящего, – я с силой захлопываю устав. – Так что я знаю правила и не нарушила ни одного из них.
Повисла тишина. Казалось, из того презрения, которое половина из них, включая директрису, испытывала ко мне, можно было вырабатывать электричество.
– Теперь я могу идти? – поинтересовалась я спокойно через несколько минут.
– Нет, – ответил мистер Тэрн, придя в себя, – как по мне, это всё равно нарушение и вполне заслуживает рассмотрения на религиозном собрании.
Социальный педагог согласно покачал головой. Мисс Блейк и Прикли встрепенулись.
Я читала про собрание. И понимала, что они могут отправить меня туда просто за дерзость. Но, пожалуй, я могла бы стерпеть и такое унижение, если бы это помогло им понять, что со мной нужно считаться.
– Она не нарушила ни одного существующего на сегодняшний день правила. Мы не можем наказать её даже в рамках школы, не говоря уже о рассмотрении этого случая на религиозном собрании, – вдруг стала на мою защиту Блейк.
– Я думаю, мы просто обойдёмся предупреждением и обещанием от мисс Вёрстайл, – Прикли строго взглянул на меня, – что впредь она не будет позволять себе столь откровенных нарядов.
Я невольно на него разозлилась. Мне казалось, он выше этих условностей.
Скрепя сердце директриса согласилась на безобидный исход дела, включающий клятвенное обещание больше так не делать и работу в библиотеке, которую я заслужила в качестве наказания ещё за ношение красного рюкзака в первую неделю. Позже Брэндон предложил внести поправки о длине юбок и вырезов, за что проголосовали все, кроме меня и Прикли.
Мне пришлось дать им обещание, и это было унизительно. Брэндон победно смотрел на меня. И хоть я и проиграла в этой «битве», я не жалела о том, что сделала.
– Это было сильно, но недостаточно, – заявил Реднер мне вслед в коридоре. Мы покинули собрание последними. – Ты серьёзно надеялась на то, что это что-то изменит?
– Это только начало, Реднер.
– Мы не станем терпеть подобных выходок, – предупредил он, и, приблизившись, уже тише добавил: – Если ты будешь мне мешать, я поставлю вопрос о твоём исключении из совета.
– Плевать я хотела на ваш совет, – процедила я сквозь зубы. – Какой смысл, если никто не слушает?
– А с чего ты взяла, что станут? – удивился он. И вправду, с чего? – Поверь мне, Вёрстайл, я не хочу с тобой воевать. У меня нет на это ни времени, ни желания. Но если продолжишь, то я по-настоящему разозлюсь, и тебе это не понравится.