туда, где разлад, я вносил единение;
туда, где заблуждение, я вносил истину;
туда, где сомнение, я вносил веру;
туда, где отчаяние, я вносил надежду;
туда, где тьма, я вносил Твой свет;
туда, где печаль, я вносил радость.
О Владыка, дай мне искать не столько того,
чтобы меня утешали,
сколько того, чтобы я утешал;
не столько того, чтобы меня понимали,
сколько того, чтобы я понимал;
не столько того, чтобы меня любили,
сколько того, чтобы я любил.
Ибо отдавая, мы получаем;
забывая о себе – находим;
прощая – обретаем прощение;
умирая – воскресаем к жизни вечной.
После молитвы Патрик строго произнес:
– Пока ты обвиняемый религиозного собрания, ты не можешь произносить молитву. Но скоро ты очистишься, получишь прощение и сможешь присоединиться к нам, – Патрик посмотрел в зал. С одного из ближайших мест встал коренастый мужчина, кажется, чуть старше моего отца, но я не могу сказать точно, так как плохо его видела. К этому моменту я промокла насквозь. Глаза застилала вода.
Мужчина встал рядом с отцом.
– Я никогда не думал, что окажусь на этом месте. Вот уже сколько лет живу в Корке, а никогда не стоял перед всеми, – он помялся, – но этот человек, – он показал пальцем на отца, но не взглянул на него, – он прикоснулся к моей жене. Мы с ней в браке более пятнадцати лет. Ранее такого никогда не было.
– И чего же ты хочешь?
– Я хочу… хочу, чтобы его наказали, – сказал он неуверенно, но позже под пристальными взглядами остальных четко добавил: – Он должен понести наказание.
– Я помогал ей, чёрт бы вас побрал! – воскликнул отец.
– Роберт, ты не можешь говорить, – отметил Патрик спокойно.
– Я имею права объясниться, раз уж судят за такое по всей строгости.
– Не нужны нам твои объяснения! – восклицает кто-то из присутствующих, его поддерживают одобрительными возгласами.
– Это дело решённое, – заявляет муж «пострадавшей». – Есть с десяток свидетелей, которые видели, как ты прикасался к моей жене.
– Тогда они видели и то, что я сделал это, чтобы помочь ей.
Мужчина хотел ему ответить, но Патрик остановил его поднятием руки.
– Не нужно, Сэм. Не нужно. Очевидно же, что он не в себе.
Тот согласился, кивнув.
– В нём дьявол! – крикнули из глубины зала.
– Убить дьявола!
Патрик молчал, ожидая тишины.
– Что ж, я думаю, мы поступим следующим образом… – он затих, глядя вдаль, а потом на Сэма.
– Забить его камнями!
– Привязать вверх ногами!
Одно предложение хуже другого.
– Пятнадцать раз. За каждый счастливый год, проведённый с твоей женой.
– Пятнадцать, – шепнул Сэм и весь затрясся, складывая руки для молитвы, – пятнадцать… – он повторял это число лишь губами ещё с минуту, словно молитву.
Что пятнадцать? Пятнадцать раз перекреститься? Пятнадцать раз предстать перед религиозным собранием? Что?
– Но для начала произнесём молитву о спасении души. Он должен избавиться от дьявола и исцелиться.
Патрик окинул всех окружающих всевидящим взором и выдержал продолжительную паузу.
– Повторяй за мной, – сказал он отцу. – Господь Иисус, я признаю, что я – грешник…
Отец попытался освободиться от верёвок, которыми связали его руки, озлобленно прорычав.
– Его держит дьявол!
Пожалуйста, скажи, что они просят. Пожалуйста!
– Господь Иисус, я признаю, что я – грешник… – произнес Патрик снова уже настойчивее, укоризненно, но спокойно глядя на отца.
– Господь Иисус, я признаю, что я – грешник… – повторил отец, невидящим взглядом смотря вперёд. Это было унизительно и в то же время грустно.
Вдали раздался гром, от звука которого я вздрогнула. В здании пропал свет, поэтому зал на время освещали лишь свечи. В их свете этот обряд «очищения» выглядел ещё более жутким. Патрик даже не обратил на это внимание.
Я скукожилась у окна, пытаясь не стучать зубами от холода и ужаса.
Дальше отец говорил за священником, не сопротивляясь.
– Прости меня за все грехи, которые я совершил в жизни….
– Прости меня за все грехи, которые я совершил в жизни….
– Я верю, что Ты умер на кресте за мои грехи и воскрес для моего оправдания перед Богом Отцом….
– Я верю, что Ты умер на кресте за мои грехи и воскрес для моего оправдания перед Богом Отцом….
– Я приглашаю Тебя в мою жизнь….
– Я приглашаю Тебя в мою жизнь….
– Я открываю мое сердце для Тебя….
– Я открываю мое сердце для Тебя….
– Войди в него…
– Войди в него…
– Я принимаю Тебя моим Господом и Спасителем….
– Я принимаю Тебя моим Господом и Спасителем….
– Веди меня по этой жизни…
– Веди меня по этой жизни…
– Я отдаю мою жизнь в Твои святые руки…
– Я отдаю мою жизнь в Твои святые руки…
– Аминь.
– Аминь.
Все остальные тихо перекрестились. Свет загорелся, а потом пару раз потух, но в итоге полностью восстановился.
Патрик тяжело выдохнул, открыл глаза и поднял руки, сложенные в молитве так, что кончики пальцев касались рта. В тот день преподобный надел абсолютно обыкновенный чёрный костюм, и лишь белая колоратка[31] выдавала его принадлежность к священнослужителям. Он всегда выбирал простую одежду.
Украшение у него имелось всего одно: перстень с большим изумрудом на безымянном левом пальце, который в тот вечер зловеще поблескивал в свете свечей и ламп. С минуту Патрик о чём-то думал, а после резко перевёл взгляд на Сэма. Тот только и ждал знака. Преподобный кивнул ему и тихо удалился. Сэм с силой ударил отца по лицу. Остальные вели отсчёт.
Пятнадцать ударов. Ударов!
– Один! – слышался смешанный хор мужских голосов.
Патрик больше не вернулся.
Как только Сэм ударил его в первый раз, я вздрогнула, потому что ожидала чего угодно, но только не этого.
Отец не мог сопротивляться, даже если бы хотел. Как же предусмотрительно они связывают заранее руки. Он молчал, тихо и гордо снося побои, поднимаясь после каждого удара. Меня захлестнула жалость к нему и в то же время я восхищалась тем, как стойко он себя вёл.
– Два!
Инстинктивно отпрянув от окна, я поскользнулась, наступив на мокрый камень, и упала, вскрикнув от боли, так как что-то острое впилось мне прямо в позвоночник. Из глаз хлынули слезы, тут же смешавшиеся с дождём.
– Три!
Я не знаю, услышал ли кто-то мои крики, но так перепугалась, что, встав на колени, постанывая, медленно поползла по камням, время от времени утопая в мокрой земле.
– Четыре!
Я исполосовала себе все колени, но боялась встать и снова упасть. Кожу пекло нещадно. Ливень не унимался.
– Пять!
Добравшись до ровной земли, я, несмотря на боль, поднялась на ноги.
– Шесть!
Мне очень хотелось обернуться, но то ли от страха за отца, то ли от страха, что выходящий из здания Патрик меня заметит, я этого не сделала. Сначала я побежала к церкви, а после по дороге. Домой.
Колени саднили. На полпути я уже не могла бежать, а лишь идти, согнувшись пополам из-за боли в спине.
Как только я залезла в дом в то же самое окно в туалете, через которое выбралась, я упала на кафельный пол и тихо заплакала. Теперь осознанно, не от физической боли, а от душевной. В доме стояла тишина. После уличной темноты свет от лампы бил по глазам. Я встала, не давая себе времени на истерики. Страх сменился ненавистью, которая меня уже не покидала.
Я посмотрела в зеркало и не увидела себя, потому что от боли, испуга, страха и злости превратилась в страшное животное с красными глазами, в озлобленного зверя, дьявола. Это был кто угодно, но только не человек.
Тихо выйдя из туалета, я прокралась к гостиной. Джейн всё ещё спала. Я поднялась в комнату и переоделась в сухое, оставив мокрые грязные вещи в ванной, также я осмотрела спину. К счастью, никаких серьезных повреждений не обнаружила, только красноту и царапину. На следующий день появился огромный синяк. Кажется, я легко отделалась.
Выйдя из ванны, я увидела, что часы показывали без двадцати трёх десять. Значит, я не нарушила комендантский час, а следовательно, никто не мог меня ни в чём обвинить, даже если увидел. Или мог? Так же как обвинили отца?
Сев на кровать, я обработала колени перекисью, отчего защипало ещё сильнее, и неумело замотала бинтами. Из глаз катились слёзы.
Отец вернулся домой через сорок минут. Я точно знаю, потому что ждала его, сидя на лестнице в полной темноте. Он зашёл тихо. Весь мокрый и избитый. Сперва на его лице почти не было крови – её смыл дождь. Я тут же привстала, и он увидел меня. Он понял, что я выходила, по моим всё ещё влажным волосам. Я подбежала к нему и крепко обняла. Он не произнес ни слова, ни единого звука, лишь обнял меня в ответ.
Я отвела его наверх, чтобы для начала умыть. Я смотрела на его раны, успевшую слегка запечься кровь и припухлости у глаз и не могла поверить, что это он. У него всегда было не идеальное, но мужественное, смелое лицо и спокойные голубые глаза, а теперь в нём ничего этого не осталось.
– Ты не должна была это видеть, – сказал он хрипло, останавливая мою руку, которой я вытирала его кровь.
Разве?
– Я приняла бы все пятнадцать ударов за тебя, если бы могла, – ответила я чуть обиженно, снова дотрагиваясь до его лица.
Его неяркий голубой глаз покосился на меня, другой не был виден за моей ладонью. Отец не стал спорить, пожалуй, даже не удивился моей осведомлённости. Он знал меня слишком хорошо.
Обработав кое-как его раны, я отпустила его прилечь. Джейн проснулась за полночь и, увидев отца, начала плакать. Она так и не узнала, что я выходила в тот день, что я всё видела.
Перед тем как уйти в свою комнату, я зашла к Молли, уснувшей среди рисунков и карандашей. Я всё убрала и накрыла её одеялом.
До самого утра я лежала без сна, желая услышать хоть звук из спальни отца и Джейн. Но звуков не было.