Мы больше не говорили на подобные темы, пытаясь вести себя как обычные тётя и племянница. И в какой-то момент у нас это действительно получилось.
После часовых поисков в одном из магазинов в центре мы нашли идеальное платье для Синтии: светло-голубое, длиной в пол, струящееся, без бретелей и рукавов, с корсетом, украшенным блестящими кристаллами.
– Она выглядит как принцесса, – прошептала Пупс так, что услышали все, включая Синтию, стоявшую напротив зеркала, расположенного в примерочной. Я в этот момент находилась позади Синтии слева, а Джейн – справа.
– Ты знаешь, – я демонстративно скрестила руки на груди, – я не позволю тебе идти на бал. Ты слишком красивая.
Она чуть смутилась, улыбнувшись моему отражению в зеркале.
– Она как Эльза из «Холодного сердца», – заметила Молли, сидевшая рядом с манекеном в куче платьев. Это был её любимый мультик. Она заставляла меня пересматривать его раз пять. Лично мне нравился Олаф.
– Только не холодная, – отозвалась я.
– И её голова определённо меньше, – продолжила Джейн, на что у Молли нашлось возражение.
– Спасибо, – одними губами произнесла Синтия, глядя на моё отражение, пока Пупс и Джейн о чем-то шутливо спорили. Я пожала плечами, глядя на то, как чудесно она выглядела в этом платье.
– Я никогда раньше не носила ничего подобного.
– Тебе стоило бы, – ответила я, – ты самая красивая девушка, которую я когда-либо видела. Я серьёзно.
Она снова улыбнулась комплименту, продолжая с восхищением осматривать саму себя. И тогда я поняла, что передо мной не Эльза. Передо мной была Грейс Келли.
Я сижу на кровати в твоей комнате. Как ни странно, нахожусь здесь законно, ведь зашёл через дверь, а не окно. Мы обсуждаем выпускной бал.
– Знаешь, я хотел пойти с Синтией, – говорю я, но тут же осекаюсь, – в смысле, я хотел пойти с тобой. Конечно же, я хотел пойти с тобой. Но подумал, что после всей этой истории со смертью Милитанта ей нужна будет поддержка. Да и зная тебя, я был уверен, что ты точно не захочешь участвовать в чём-то вроде выпускного бала.
– Ну, ты был прав, – ты усмехаешься, – но с тобой я бы пошла.
Я довольно улыбаюсь.
– Серьёзно?
– Да… Но если ты решишь официально пригласить Синтию, то это не значит, что ты не сможешь пригласить меня потанцевать. Раза два, а может, три, – ты придвигаешься ближе, и я чувствую запах твоих волос. Что-то свежее, еле уловимое.
– Или даже четыре, – продолжаю я, сдерживая улыбку. – Ты действительно не будешь против, если я пойду с ней?
– Нет. Я тебе доверяю.
Ты ложишься на кровать, и я укладываюсь рядом, глядя в твои чудесные глаза. Сегодня они ярко-янтарные. Когда луч солнца падает тебе на лицо, правый глаз становится светлее, почти что жёлтым, а второй на его фоне смотрится намного темнее и чуть зеленее. Это зрелище поистине завораживает, словно прямо здесь и сейчас совершается волшебство.
– У тебя очень красивые глаза, Флоренс Вёрстайл, – говорю я тихо, глядя прямо в них, – самые красивые, что я видел. Лучше, чем у кого бы то ни было. А всё потому, что они умные, мудрые и тёплые.
– Когда ты смотришь на меня так, как сейчас, то становится почти что страшно, – с иронией признаёшься ты.
– Когда ты выглядишь так, как сейчас, мне тоже становится страшно, – отвечаю я серьёзно.
– Как так?
– Недосягаемым идеалом.
Ты лишь качаешь головой, не отвечая на эту, как тебе кажется, лесть. Ты не считаешь себя слишком красивой. Я знаю это. Но ты красива. В этом споре тебе никогда меня не победить.
– Какого цвета будет твоё платье? – спрашиваю вдруг я после минуты тишины.
Ты смотришь в потолок, хитро улыбаясь.
– А ты угадай.
– Не знаю. Я думаю, тебе что угодно пойдёт.
– Нет, я ужасно смотрюсь в светло-персиковом, – отвечаешь ты деловито, словно модный эксперт.
– Правда?
– Честно говоря, понятия не имею, – усмехаешься ты, – не то чтобы у меня было слишком много возможностей это проверить.
Снова тишина.
Я этого не показываю, но у меня на душе скребут кошки от того, что ты не поедешь в Гарвард. Не поедешь со мной. Ещё недавно казалось, что всё будет наоборот, что это ты покинешь меня.
– Чем займёшься, когда придёшь домой?
– Как обычно, семейный ужин, помощь маме с уборкой, помощь Питу с домашкой, может, покидаем с ним мяч в корзину на заднем дворе. В целом, как видишь, моя жизнь – полнейшая скукотища.
– А я бы с удовольствием пожила в такой скукотище, – признаёшься ты.
Я знаю, что ты говоришь вполне серьёзно, и от этого мне становится немного не по себе.
– Тогда приходи к нам как-нибудь на ужин, – отзываюсь я. – Желательно в пятницу. Познакомишься с моим отцом.
– Спасибо, – благодаришь ты, снова поворачиваясь так, что один глаз освещает солнце, – ты не знаешь об этом, но ты лучший, Сид Арго.
– Знаю, – отвечаю я горделиво, а в душе ликую от такой простой, но важной для меня похвалы.
В последнее время мне нечасто удавалось зайти в «У Барри». Однако как только мы с Тритоном оказались в магазине, показалось, будто в нём жизнь остановилась. Здесь всё было таким же, как и пару месяцев назад: касса, холодильник с мороженым, стенд со сладостями у входа, колокольчик над дверью и во главе всего этого ничуть не изменившийся Барри. Правда, на стене висел рисунок Молли в рамке: увидев его, я улыбнулась.
Барри сидел у кассы и смотрел телевизор. Всё то же шоу про мужчину, который должен выбрать из десятка женщин одну.
– Здравствуйте, – я подошла к холодильнику и по-хозяйски достала из него одно мороженое для Молли.
Барри не двинулся с места. Он слишком увлёкся шоу, хотя и считал его абсурдным. Я тоже уставилась на экран. Осталось всего пять девушек.
– Некрасиво было её выгонять, учитывая её состояние, – буркнул Барри, не отвлекаясь от экрана.
– Да какое состояние? У неё сломан нос. А нос – это просто нос. Он срастётся.
– А вдруг неровно срастётся? Кривой нос для девушки – большая беда.
– Не бо́льшая, чем кривой ум, – ответила я в том же тоне.
Он перевел на меня взгляд, смутившись, что всё-таки увлёкся этим шоу.
– Давненько ты не появлялась, – сказал он, вставая со стула.
Я кивнула, протянув ему деньги.
– Ещё не нашла себе мужа по моему совету, Флоренс из дома с фиолетовой крышей? – поинтересовался он иронично.
– Неа, я не собираюсь замуж в ближайшие лет двести.
Он в открытую засмеялся, из-за чего его лицо стало чуть моложе.
– Ну да, я тоже говорил, что вовек не женюсь, – на его безымянном пальце поблескивало золотое обручальное кольцо, – лет тридцать назад.
После службы в воскресенье Патрик сказал, что мама серьёзно заболела. Он навещал её время от времени с тех пор, как она начала жить в монастыре, поэтому знал больше, чем я. Эта новость меня расстроила, ведь я до сих пор не до конца смирилась с Гарвардом, а тут новый удар. Но я ничего не ответила Патрику, молча выслушав его рассказ. Но именно он снова заставил вспомнить о маме. Хотя я отчаянно пыталась прогнать мысли о ней прочь.
Когда я была маленькой, мне часто снились кошмары. Я просыпалась с криками посреди ночи, после чего ещё долго не могла прийти в себя. Мама заходила ко мне в комнату и успокаивала. Она не говорила ничего особенного. Иногда и вовсе ничего не говорила, но рядом с ней мне становилось лучше. Она обнимала меня и гладила по волосам, а я прижималась к её груди и слушала размеренное биение сердца. Мы могли так сидеть всю ночь напролёт. Я не помню, как она уходила, значит, она делала это только после того, как я засыпала снова.
Когда она ушла от нас, никто больше не успокаивал меня, хотя я точно так же продолжала в слезах просыпаться от увиденного во сне. В такие моменты я ненавидела её ещё сильнее. Я считала себя обманутой. Меня предал самый дорогой человек. Это казалось каким-то особенно неправильным.
Я не помню, сколько раз мы виделись после того, как она перестала жить с нами. Вероятно, не больше десятка. Но несмотря ни на что, я любила ее. Так уж вышло, что из детства у меня сохранилось гораздо больше хороших воспоминаний о ней, нежели плохих. Именно поэтому её уход оказался таким болезненным.
Теперь, когда я вспоминала о ней, я почти никогда не плакала, но это всё равно было тяжело, потому что я всё ещё что-то чувствовала к ней. Это даже не любовь. Это что-то иное. Будто у меня отняли вторую руку. Конечно же, можно жить и с одной, но я всё равно вспоминаю о том, что у меня когда-то было, и из-за этого сердце начинает неприятно побаливать.
И сейчас проблема лишь в том, что я привыкла жить с одной рукой. Давно привыкла. Вероятно, это ненормально, но я не хочу возвращать вторую. У меня лишь одна перчатка, и никакого желания искать ей пару. Именно поэтому в последнее время я отказывалась ездить к маме. Мои раны затянулись. Я не могла снова искалечить себя.
Однако когда Патрик сообщил о том, что мама заболела, я забеспокоилась. Я не осталась равнодушной, хотя, может, мне и хотелось бы. Но почему же? После стольких лет. Я не должна. Забудь об этом, Вёрстайл. Забудь.
Ты просыпаешься с криками глубокой ночью. Сперва я не могу понять, что происходит. Тут же сажусь в кровати, пытаясь увидеть твоё лицо, закрытое спутавшимися волосами. Когда я неловко убираю их назад, то вижу, что твои щёки блестят от слёз, хотя комнату освещает лишь слабый свет луны. Я прижимаю тебя к себе, аккуратно гладя по голове. Ты сперва сопротивляешься, но не слишком долго. А после и вовсе хватаешься за мои руки, словно за спасательный круг.
– Она умерла… Она умерла, – шепчешь ты сквозь слёзы.
Ты рассказывала мне о том, что тебя иногда мучили неприятные сны, но я и не подозревал, что всё так серьёзно.
– Все хорошо, – я целую тебя в макушку, – это просто сон. Ужасный сон.