– Она была вся в крови. Это было так страшно…
– Это всё не взаправду.
– Я даже не знала, что делать. Просто смотрела…
– Тише-тише. Это неважно. Я здесь. И никто не умер.
Ты отстраняешься, серьёзно заглядывая мне в глаза.
– Что будет, если она действительно умрёт? Не просто уйдёт, но умрёт.
– Ты говоришь о матери?
Киваешь.
– Я не думаю, что она умрёт. Это сон. Тебе не стоит переживать.
Снова киваешь, но не потому, что веришь мне, а просто чтобы прекратить этот разговор. Какое-то время ты сидишь не двигаясь, глядя куда-то перед собой.
– Давай ты попытаешься снова заснуть, – предлагаю я, устраиваясь на прежнем месте.
Ты поворачиваешь голову в мою сторону. Щёки всё ещё блестят.
– Я понимаю, что это сон, но никак не могу перестать плакать, – признаёшься с усмешкой и снова заходишься. – Наверно, мне просто нужно поплакать.
Я притягиваю тебя к себе и обнимаю за плечи.
– Хорошо, только помни, что это всего лишь сон.
Как бы глупо это ни звучало, но именно мой кошмар послужил причиной тому, что на следующий же день я снова пришла к Патрику. Я вернулась в церковь, не в силах найти себе места. Когда я зашла в зал, то увидела священника, стоящего на коленях у алтаря. Он молился. На скамьях сидели верующие. Некоторые открыто молились, сложив руки, другие просто смотрели на распятие. Может, говорили с богом про себя.
Я тихо подошла к Патрику и встала на колени рядом с ним, сложив руки для молитвы. Но я не собиралась ничего просить у бога.
– Вы же не молитесь? – глупо поинтересовалась я, хотя было очевидно обратное.
– Молюсь, – ответил он спустя время, почти не своим голосом.
Я старалась не смотреть на него, чтобы не привлекать внимание прихожан к нашему разговору, но голова инстинктивно повернулась в его сторону.
– Богу? – поморщившись, снова глупо прошептала я как можно тише.
– Да, Богу, – ответил он просто, не открывая глаз.
Я явно выбрала не лучший момент даже для краткой беседы. Но мне нужно было с ним поговорить. Сейчас.
– Можно мне немного прервать вашу божественную линию?
Я ждала ещё с минуту, позже он перекрестился, видимо, закончив молитву, открыл глаза и посмотрел на меня.
– Вы говорили, что я могу обращаться, если нужна помощь. У меня к вам есть одна просьба.
– Слушаю.
– Я… – голос дрогнул, – вы сказали, что мама больна, и я хочу, чтобы вы отвезли меня к ней, – эта просьба далась мне с большим трудом, словно я вытягивала каждое слово клещами.
– Я попытаюсь это устроить, – ответил он, задумавшись. – Но я ничего не обещаю.
– Спасибо, преподобный, – ответила я в полный голос, поднимаясь с колен, а он так и остался стоять у алтаря.
Почти вся следующая неделя прошла в мучительном ожидании. Но уже в четверг Патрик сказал, что может отвезти меня к маме. Я сначала обрадовалась этому, а позже испугалась. Я не виделась с мамой почти полгода.
Мы с Патриком договорились поехать в будний день: в пятницу. Чтобы никто ни о чём не узнал, особенно Роберт. Я не хотела ему говорить. Он бы тут же сорвался и поехал к ней, а я считала, что он должен остаться со своей настоящей семьей: с Молли и Джейн. Однако скрыть от всех этот секрет не получилось, ведь Джейн узнала о болезни мамы от Патрика. Именно поэтому мне пришлось рассказать ей о поездке. Она не противилась и пообещала молчать.
В тот день я вышла из дома в полвосьмого. В это же время я обычно выходила в школу. Подойдя к церкви, я увидела машину, за рулём которой сидел Патрик. Как мы и условились. Он надел обычный чёрный костюм и даже не стал обозначать особый статус белым воротничком.
Дорога до женского монастыря занимала около часа. Мы ехали молча. Окно с моей стороны было открыто. Я жутко волновалась, даже больше, чем перед тестами и интервью в Гарвард. В конце концов, я могла принять отказ от университета, но от мамы… Я не выдержала бы этого снова. К тому же мы с ней так давно не виделись.
Остановив машину у здания монастыря, Патрик сказал, что не пойдёт со мной дальше, предупредив, что мама знает о моем приходе и после утренней молитвы ждёт меня в саду. Выбравшись из машины, я медленно отправилась в сторону кованых ворот, которые мне открыла одна из служащих монастыря.
Пройдя по вымощенной тропинке вдоль старого здания, я углубилась в тенистую аллею. За ней как раз находился сад. Я всё ещё помнила это. Некоторые монахини возились с землёй, подрезая старые растения. Другие сажали новые. Никто не обратил на меня внимания. Они жили в своём мире, и мне в нём не было места.
Маму я нашла поодаль от остальных, сидящей на скамейке. Она так постарела, осунулась, скукожилась. Даже под головным убором виднелось несколько седых волос. Их не было прежде. Когда я видела её в последний раз, она выглядела намного лучше, не великолепно, но всё-таки лучше. От этого у меня сжалось сердце.
Когда я подошла ближе, она не взглянула на меня, лишь продолжила перебирать свои чётки. Я села на другом конце скамейки. Мы обе молчали. Она никогда не начинала говорить со мной первой.
– Мам, это я, – я украдкой поглядела на неё, скромно положив руки, собранные в замок, на колени.
– Здравствуй, – только и сказала она.
– Как ты себя чувствуешь? Я слышала, ты болеешь.
Она немного помолчала, но потом всё же ответила:
– Хорошо. В начале месяца слегла с ангиной, были небольшие осложнения, но вот как неделю уже всё хорошо.
Я с силой прикусила губу, чтобы не выплеснуть тут же своё негодование, и прежде всего на Патрика, солгавшего мне о том, что мама серьёзно больна.
– Я рада, – только и выдавила я. Хотя, кажется, я ничего не почувствовала, узнав, что она выздоровела. Мы стали слишком чужими за это время.
– Мы сажаем новые цветы. Маки, – вдруг сказала она, подняв на меня глаза.
Я натянула на лицо улыбку, почувствовав, как к горлу подкатывает комок. Мне всегда было больно видеть её.
– Мне пока не позволяют работать. После болезни. Но я бы тоже хотела посадить цветок.
– Мам, я приехала сюда, потому что мне сказали, что ты болеешь. Я думала, – мой голос дрогнул, – я думала, я тебя больше не увижу.
Она на это ничего не ответила, лишь спрятала взгляд.
– Я знаю, ты ничего у меня не спросишь, поэтому я расскажу сама, раз уж приехала, – я вздохнула, чтобы набрать в грудь побольше воздуха. Мне так много всего хотелось ей рассказать. – Осенью я сдала тесты для поступления в Гарвардскую юридическую школу. Недавно я узнала, что меня приняли, но я не смогу поехать – у нас нет денег. В школе Корка я познакомилась с новыми людьми, многие из которых очень хорошие. Например, мистер Прикли. Он бывает довольно строг, но он замечательный учитель.
Мама заулыбалась. Я давно не видела, чтобы она улыбалась.
– Да, Нил такой.
– Ты… ты его помнишь?
– Да, мой лучший школьный друг, – ответила она серьёзно. Я молчала в ожидании какой-либо информации, но она больше ничего не сказала о нём.
– Ещё мисс Блейк, наша учительница французского, а из ребят Синтия Милитант и Кевин Рэм. Они оба очень талантливые. У Синтии золотые руки. Она сшила мне платье для выпускного. А Кевин – самый лучший баскетболист, которого я когда-либо видела, – не то чтобы я видела слишком много баскетболистов, но она же об этом не знала. – А ещё… – разговор о тебе я оставила напоследок, словно десерт, – …я познакомилась с одним парнем, Сидом Арго. – Я полностью повернулась к ней, потому что это было, пожалуй, самым важным. – Он мой друг. И он… Мама, я люблю его, я так люблю его, – я сама поразилась тому, как легко я это сказала, и от осознания этого чувства на глаза навернулись слёзы радости. – Он самый лучший человек, которого я только встречала. Когда я думаю о том, что чувствую к нему, то мне становится почти больно, потому что я люблю его слишком сильно. Но с ним мне хорошо. Когда он рядом, даже Корк не кажется таким отвратительным. Когда он рядом… весь мир становится светлым и ничто не может изменить этого.
Она с минуту смотрела на меня своими тёмными глазами, а потом, так ничего и не сказав, встала со скамьи. Я тут же поднялась за ней.
– Мама… – позвала я вслед, но она не слушала.
Я хотела задержать её, но она, быстро обогнув грядки, скрылась в аллее, из которой я пришла. Она снова это сделала. Она снова оттолкнула меня. Позже я осознала, что в этот раз я не чувствовала такой боли, как прежде, а всё потому, что любви в моём сердце было куда больше, чем обиды.
Выйдя из ворот, я тут же помчалась к машине. Патрик стоял, закрыв глаза и подняв лицо к солнцу, опираясь на капот. Я села в машину, не сказав ни слова, и с силой захлопнула дверь. Он стоял ещё пару секунд, а потом сел рядом.
– Как все прошло? – спросил он, понимая, что при любом раскладе эта встреча не могла пройти успешно.
– Поехали, – выдавила я в тишине под пристальным взглядом. Патрик не стал настаивать.
Минут двадцать мы ехали молча. У меня внутри всё кипело то ли от боли, то ли от обиды, то ли и от того, и от другого. Но злилась я, как ни странно, не на маму – от неё я не ожидала ничего хорошего, а на Патрика, ведь он соврал мне. Именно из-за него я сейчас ехала в этой машине, с трудом сдерживая слёзы.
– Останови, – тихо попросила я, когда мы ехали по мосту. Он не послушался. – Останови! – крикнула я так громко, как никогда в жизни не кричала.
Патрик начал замедляться. Я, не дожидаясь, пока машина полностью остановится, открыла дверцу и мигом выбежала из салона. Я прошла футов тридцать вперед. Вокруг не оказалось ни одной живой души. Запустив руку в волосы, я стояла, глядя в землю. Патрик вышел за мной.
– Ты соврал мне, – спокойно начала я, повернувшись к нему. Он находился в паре футов от меня. – Ты сказал, она серьёзно больна.
– Она и была серьёзно больна.
– У неё была ангина, – отчеканила я.