Глава XVII. С Иисусом Христом, чтобы служить
Если, дойдя до конца этих страниц, столь несовершенных и неполных, посвященных духовности Общества Иисуса, мы попытаемся сделать из них вывод, мы вновь вернемся к мысли, так много раз уже звучавшей.
Обращение св. Игнатия было, в сущности, открытием величайшего и притягательнейшего из всех вождей, Господа нашего Иисуса Христа, отказом от всякого служения царю земному ради безраздельной и страстной преданности служению единственному Царю царей и Господу господ. Первоначально идеал этого служения заключался в том, чтобы жить в Иерусалиме, дабы служить Иисусу там, где Он Сам служил, трудился, страдал за нас, дабы крепче связать себя с Ним, теснее примкнуть к Его нищете и унижениям. Но перспектива отбытия в Иерусалим становилась все более отдаленной, и осенью 1537 г. Игнатий отправился в Рим, чтобы там, когда придет время, осуществить вторую часть монмартрских обетов. Видение же в Ла Сторте уже бесповоротно закрепило в его сознании второй идеал, который придет на смену первому: служить Христу в лице Его наместника, сначала в Риме, затем везде, где скажет Папа, который станет, тем самым, настоящим вождем маленького объединения реформированных священников и Общества, которое из него родится.
Игнатий высказывал Деве Марии пламенное желание, чтобы она попросила «поместить его рядом с Иисусом». Излиянные дары, щедро расточаемые его душе, непрестанно будили в нем жажду служить, вдохновлявшую всю его жизнь. Это желание и эта жажда также представляют собою, как мне кажется, два самых глубинных, самых общих, самых постоянных и главных элемента духовности его сыновей. Эту черту можно выразить так: пребывать с Иисусом, чтобы служить Ему. А значит следовать Ему и Его примеру; служить Ему и Его Матери; служить с Ним и в Нем Пресвятой Троице; служить искупленным Им душам под внимательным руководством Его видимого представителя здесь, на земле.
На протяжении всего становления этой духовности различие характеров и обретенных даров влекло за собой разнообразие образов жизни и способов наставления. Но над всем этим разнообразием всегда царила преданность Иисусу, Богочеловеку, тесно связывающая воедино все эти духовные проявления. Несомненно, эта любовь ко Христу – ко Христу-Человеку, явленному нам в Евангелиях, в тайнах и наставлениях Его земной жизни, – ни в коей мере не носит исключительного характера и свойственна не только иезуитской духовности. Нежная и пламенная преданность нашему Господу, присущая св. Бернарду, св. Франциску Ассизскому и их сыновьям, была ей сродни. И под воздействием благодати Божией она всегда была основным земным источником преданности иезуитов. Здесь мы пытаемся не противопоставить одну духовность другой, но выделить то, что представляется наиболее глубинным и существенным в духовности иезуитов, если рассматривать ее саму по себе. И с этой точки зрения не подлежит сомнению, что для сыновей, как и для отца, средоточием духовной жизни воистину является преданность Христу. Если бы тому потребовалось подтверждение, то мы могли бы найти его в почитании Святейшего сердца Иисусова. То место, которое оно заняло в духовной жизни и апостольстве Общества сразу после откровений в Паре-ле-Мониале, лишний раз могло бы подтвердить и подчеркнуть, что вся духовность Общества сосредоточена на Христе.
С Иисусом, чтобы служить. Любовь ко Христу принимает в душах многочисленные формы. Это любовь возлюбленной, соединяющейся со своим Возлюбленным в тишине молитвы, любовь учителя, являющего величие Воплощенного Слова, любовь художника и поэта, которые идут по свету, воспевая прекраснейшего и милейшего из сынов человеческих, любовь жертвы, продолжающей своими страданиями жертвоприношение Главы в терновом венце, для Которой она – член, любовь священника, приносящего себя Христу, дабы per ipsum, cum ipso, in ipso[1353] поклониться Отцу. Среди всех этих форм любви, которые можно дополнить и другими, в преданности иезуитов Христу главенствует любовь служителя. Иезуит должен быть служителем, без остатка преданным труду и усердию во имя личности, дела и интересов Господина, покорным Его распоряжениям и замыслам, служащим Ему, где Он пожелает, как пожелает и сколько пожелает. В этом глубокий смысл четвертого обета Общества, обета, который, собственно говоря, не налагает на иезуитов никаких дополнительных обязательств, но передает весь орден целиком, с его телом и членами, в полное и абсолютное распоряжение наместника Иисуса для всякого служения, каким бы оно ни было.
В этом также одна из важнейших причин подчеркнутого самоотречения иезуитов. Самоотречение является особой добродетелью служителя, который, по определению, существует не для себя, но для господина. Это добродетель безраздельного и безусловного служения. Таким образом, самоотречение – великая добродетель иезуита, и воплощается она, прежде всего, в послушании, наиболее полном проявлении самоотречения. Послушание иезуита должно обладать всеми свойствами, превращающими его в отличительную черту совершенного служителя. Оно должно быть лишено полной пассивности, низменной корысти, низкой лести; должно быть разумным, деятельным, исполненным любви, достойным и мужественным, основанным на самом глубоком и сердечном приятии всех мыслей вождя и его намерений, не боящимся ни страданий, ни жертв, ни ответственности, которые могут быть сопряжены с вверенным служителю делом.
Одна черта этого служения, также унаследованная от св. Игнатия, явственно отличает всех иезуитов, в особенности самых типичных их представителей. Это сочетание пылкой любви ко Христу, вдохновенной преданности Ему со здравым суждением твердого и практичного разума, сочетание духа размышления «О Царе небесном» с духом «Начала и основания». Совершенно ясно, что мы без труда найдем у духовных авторов Общества, даже самых популярных, самые разные точки зрения на этот предмет. Сюрен считает, что первенство принадлежит чувству и страсти, у ле Годье первое место занимает разум, а у Шоррера и вовсе выступает, так сказать, в чистом виде. Но если мы попытаемся вывести некий общий знаменатель, истинный, прежде всего, для самых характерных и самых влиятельных иезуитских духовных авторов, то мы найдем именно эти два элемента, явно и прочно взаимосвязанных: глубокую любовь ко Христу и ко всему, что с Ним связано: к Его Матери, Его Церкви, Его наместнику, человеческим душам – любовь скорее верную, чем неистовую, но великодушную и пылкую – и в то же время твердый и отчетливый взгляд на цели и средства, очень реалистичное чувство своих возможностей, чувство взаимосвязи между всяким средством и поставленной целью.
Эта твердость суждения будет учить иезуитов, как уже было сказано, сосредоточивать свои усилия на главном, не теряться во второстепенном, не отвлекаться на забавы. Иезуиты не будут бояться ни тактических расчетов, ни технических и методических ограничений, если будут видеть их пользу для окончательной цели. Они не будут позволять себе обольщаться видимым или поверхностным успехом, но всегда будут стремиться найти твердую почву для истинного освящения, для истинного возрастания в освящающей благодати, цели всего земного.
Поэтому, без сомнения, в большинстве своем эти авторы в чем-то менее блистательны, менее волнующи, менее артистичны и поэтичны, в некотором роде подобны той мебели в доме, которая предназначена скорее для практического применения, чем для украшения. Но по той же причине духовность иезуитов замечательно приспособлена – или может быть приспособлена – к разным формам апостольской жизни и жизни миссионерской и даже к тем ситуациям, когда апостолам и миссионерам приходится смело бросаться в самую гущу событий или отправляться на самые отдаленные аванпосты. Эта духовность, вопреки самым косным предрассудкам, остается крайне гибкой, способной сообразовываться с самыми разными ситуациями. Есть искушение сказать, что это духовность неприхотливая и прочная, как те автомобили, которые способны пройти везде и могут ездить бесконечно без мытья и тщательного ухода. По той же причине эту духовность способны усвоить самые разные, не похожие друг на друга души. Ее основные и важнейшие элементы доступны даже душам простым и необразованным, но способны питать и самые утонченные и глубокие души. В ней нет ничего от духовного аристократизма, недоступного массам, требующего изысканных условий и предназначенного только для интеллектуальной и художественной элиты.
Значит ли это, что данное духовное учение обладает только достоинствами, что оно не подвержено, как всякое человеческое достижение, особым опасностям, проистекающим из возможных его искажений и преувеличений? Конечно, нет: и оно обладает многими сторонами, особенно подверженными подобным опасностям.
И, прежде всего, легко обмануться в отношении того, что сообщает этой духовности ее широту и, тем самым, ее сузить: остановиться на методах, на самых внешних ее средствах, на самой рассудочной ее стороне и не вникать в глубину ее души, оживляющей все эти ее стороны. Многие из тех, кто писал и говорил о духовном руководстве иезуитов извне, совершали эту ошибку, вследствие чего выступали с несправедливой критикой. По меньшей мере, несправедливой в целом. Ведь иногда, что неизбежно, та же ошибка совершалась и внутри Общества, и сами иезуиты выказывали узкое понимание воспринятой ими традиции.
То же касается и упрека в аскетизме. Думается, я показал, сколь незаслуженно такой упрек адресуется иезуитам в целом, в особенности тем, которые обладают способностью и властью руководить духовной жизнью своих собратьев. Однако же необходимо признать, что некоторые руководители и отдельные авторы, несомненно, подавали повод для подобного упрека, всецело отдаваясь заботе об активном применении средств в ущерб живому и плодотворному видению цели. Тем самым они чрезмерно преуменьшали роль движений благодати и покорности им в Упражнениях, столь значительную в самом тексте и в его истинно традиционных истолкованиях.