И как я был обрадован, говоря недавно с одним человеком об обстоятельствах, слагающихся тяжелым бременем на наших спинах! Я посоветовал ему молиться Богу так: «Ты, Господи, защити нас. Ты видишь наше бессилие противостать против этих волн космических страданий». Я сказал ему: «И когда вы молитесь за себя, за монастырь, за братьев-сестер, то молитесь до того предела, чтобы говорить уже: Господи, защити НАС!». Потому что во многих отношениях мы вполне имеем право сказать, что ад — это есть нечто производимое отсутствием любви в людях. Люди живут не любовью, а ненавистью. И тогда я сказал этому человеку: «Молитесь за монастырь, за всех нас: защити нас, Господи, дай нам маленький угол на Земле, где мы могли бы совершать Тебе Литургию, приносить Тебе молитву Гефсиманскую. И только до этих пор молитесь: Защити нас, потому что мы не можем пожелать ничего дурного кому бы то ни было».
И радовался я ответу: «Но естественно, если мы здесь стараемся молиться за всего Адама, за все человечество, то как в то же самое время мы будем желать что-либо недоброе творящим нам смертельную скорбь?» Смотрите, как соотносятся тот афонский старец, который мне говорил: «Ты здесь, в этой четке», и современный человек, который говорит: «Если мы молимся за всего Адама, то как и кому мы можем пожелать недоброе?»
Я молчу, ищу слова — объяснить величие этого момента. Мы неспособны к тем подвигам, о которых написано в «Добротолюбии». Но мы должны построить наше спасение также во всей полноте, — спасение, принесенное нам Христом и Духом Святым.
В самом начале моего монашества я был раздавлен страданием мира как последствием мировой войны. Теперь эти страдания увеличились. И уже к той форме исихазма — безмолвия, в которой пребывали наши отцы и деды, мы менее способны. И это показал современный опыт. Когда мы останавливаем наш интеллект на одном и том же призывании имени, то он утомляется стоянием в этой форме молитвы.
Итак, если мы неспособны теперь к такому безмолвию, к такому монашеству, то значит ли, что мы потеряли спасение? — Нет. В начальные годы своего монашества я читал о пророчествах отцов древнейших времен III–V веков. В одном из пророчеств говорилось, что люди в последнее время станут неспособными к аскетической жизни, подобно людям древних веков. «Но, — добавляет один из отцов, — монахам будут посланы великие скорби. И кто претерпит эти скорби, будут в Царстве большими тех, которые в древности воскрешали мертвых». [177]
Сила зла современного организованного мира так велика, что при всей молитве, при всем напряжении нашего духа мы не достигаем победы над этим духом мира. Мы раздавлены страданиями, находящими на нас извне. Но такую форму страданий, может быть, дал Господь только теперь, а не раньше.
Молитва за всего Адама — по завету старца нашего, прославленного святого, — возносит нас в различные сферы. В те дни, когда я приехал на Афон, образованных людей там было очень мало. С трудом некоторые могли читать и писать, когда приезжали на Афон, и потом развивались, читая святых отцов. Но, будучи так мало осведомлены о делах всего мира, они молились за весь мир. И тот старец не хотел прекратить молитву ради просьбы одного послушника. В какой сфере пребывал этот старец и в какой сфере пребывает современный интеллектуально развитый человек? Если мы сравним уровень духовного состояния, то в чью пользу будет сравнение? Они жили меньше событиями этого мира, не зная современных достижений науки, техники и так далее, но дух их пребывал в вечности, и молитва их была о вечном спасении. И если ум современных интеллигентов даже на несколько мгновений или минут не может устоять в вечном, то кто живет в более высоком мире?
Что есть состояние духа человеческого, который живет всего Адама естественным образом, призывая постоянно Имя: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго»? — Такая личная молитва выливается в молитву космической силы, как мы видим на примере прп. Серафима Саровского. И теперь мы живем в мире несравненно более богатом технически и образованном, но выше ли эта форма жизни? Так что если сравнить, то в конечном итоге мы должны признать, что древние отцы наши стояли выше нас не только в области умной молитвы, но и в общем состоянии духа. Через призывание имени Христа мы вводимся в этот мир страдающий, и это есть великое дело.
Итак, помните: мы должны построить свое спасение в иных условиях, и мы строим его, как нам кажется, разумно, а не легкомысленно.
На смерть одного поэта другой поэт русский писал в XIX веке: «...но не найдет отзыва тот глагол, что страстное земное перешел». [178] Мы живем в мире удивительно образованном, но в сфере духа люди слишком далеки от того состояния, в котором они должны были бы быть. Чтобы понять состояние безмолвного старика, который молится за весь мир, надо жить это состояние. Для интеллектуального человека представляется богатством большая осведомленность о событиях, о достижениях научных и т. д. при страшно низкой культуре сердца. Господь говорит, что оскудеет любовь в последнее время (Мф. 24:12). И мы не видим, чтобы мир богател бы любовью. «Наоборот, — говорит Он, — умножится скорбь и страдание» (ср. Мф. 24:21). Итак, когда вы вступаете в эту монашескую жизнь с большим терпением и смирением, помните, что вы входите в страдания Самого Христа Бога нашего в Гефсиманском саду. И те, которые не живут эту молитву, которые не рыдают глубоким плачем в молитве за весь мир, нас считают сумасшедшими: для них это безумие.
Итак, окружающий нас мир сделал колоссальный прогресс в смысле техническом, но не в культуре сердца в христианском смысле — сердца, открытого для страданий всего человечества, и во времени и в пространстве.
Те догматические и теоретические формулы, которые мы употребляем в нашем разговоре, нужны для осознания разумного конца нашего подвига. Кто-нибудь, действительно мудрый, может сказать мне: «Отче, вы безумный человек! Новоначальным вы говорите о таких вещах. Этот „Огонь“ принес Господь с небес (см. Лк. 12:49), и когда Он пришел на Землю, то единственно Он был носителем этого Духа. Как вы новоначальным монахам говорите об этом?!» Да, я знаю, что это немножко безумно — говорить об этих состояниях новоначальным. В первые дни христианства, когда были так свежи слова Христа, апостол Павел сказал, что «Он, Христос, вошел за завесу» Восьмого дня и там, где Он, должен быть наш ум (см. Евр. 6:19). Так что вы видите, и апостол Павел делает ту же «ошибку», что я: он говорит новоначальным людям и называет «молоком» то, что, по существу говоря, мы переживаем, как огонь небесный.
Но все равно будем молиться за весь страждущий мир, готовые и сами переживать эти страдания. Молитесь за меня тоже... Думайте и о том, в каких духовных сферах должен вращаться наш ум.
Так вы, дорогие мои братья и сестры, держите крепко эту линию молитвы. Помните всегда Христа, Который в свое время один восходил на Голгофу, неся всю скорбь всего мира.
Беседа 28: О сыноположении [179]
Всякое место — во спасение. Смысл иконографии «Лествицы». «Ныне начах». О разных духовных возрастах в одном монастыре и трудностях. О предложенной молитве. Наш принцип — заповеди Христа. О сыноположении: «Твой есмь аз». О двух сокрушенных сердцах. О гонении на совершенство. Наш путь — сострадание и единство.
Да будет имя Господне благословенно и прославлено во веки веков!
Снова я благодарю Бога, дающего мне возможность говорить с вами. В нашей свободе духовной самым лучшим сегодня будет говорить о том, что нам нужно и что нам может понадобиться в будущем. В каком-то смысле это чисто практические проблемы, стоящие пред нами, — проблема избрания места, где мы можем строить наше вечное спасение во свете Бога нашего. За это время я имел несколько встреч, одна из которых навела меня на мысль говорить с вами об очень важной проблеме: где и как нам спасаться?
Конечно, самое главное, чтобы то место, которое мы избрали или куда нас «пихнули», было бы именно тем, которое соответствует нашим желаниям и нашей потребности удобно строить свое спасение. Придя в какое бы то ни было место, мы можем оказаться в обстановке, которая во многих своих аспектах нам непонятна. Но если мы не понимаем, то это совсем не значит, что место, которое нам дал Бог, не соответствует нам. Ибо в самом начале нашей жизни мы никак не можем надеяться на свое собственное рассуждение. И если мы не способны в самом начале разобраться, то надо с плачем упасть пред Богом и сказать: «Ты меня наставь на землю праву, где я смогу строить мое спасение». И Господь всякое место может устроить так, что оно будет ко спасению. Так препобеждаем мы в самом начале наши колебания. Но когда жизнь наша прогрессирует во всех планах, тогда встает очень серьезный вопрос: насколько далеко позволено пойти в духовном преуспеянии именно в данном месте? — Одной из вечных книг для монашества нашего является «Лествица» святого Иоанна Синайского. В иконографии есть изображения, где Господь протягивает руку достигшему высшей степени, последней ступеньки лестницы. На других иконах той же «Лествицы» мы не видим того, чтобы наша рука была уже в руке Христа Спасителя, как спасенных. Есть в этом какая-то сдержанность — невозможно человеку-монаху достигнуть этой степени совершенства. И, практически говоря, если мы обойдем все монастыри земли, мы увидим разные степени дерзновений у «водящих» — игуменов. Где границы дерзновения? На самом деле этих границ нет, но в этом безграничном океане иногда ставятся какие-то ограничения.
Я говорю сегодня об этом вовсе не потому, что кто-либо из вас носит в себе сомнение: ошиблись ли они в выборе места. Нет, но хочу, чтоб у вас, которые соприкасаетесь со многими приходящими сюда людьми, были возможности опереться на какие-то принципы и дать нужный ответ. Вы заметили с самого начала, что наш принцип — все время держать в уме своем: «Ныне начах» — только теперь я начинаю жить по заповедям Христа (см. Пс. 76:11), делая первые шаги по духовным ступеням, указанным нам в Евангелии Самим Христом. И здесь возникает необходимость уяснить, где нам позволено остановиться или докуда нам позволено идти.