нами — наша реакция на все, что бы ни встретилось нам в жизни, должна была бы быть согласной с заповедью Христа, но, где бы нас ни «открыли», мы видим, что этого нет. И мы начинаем страдать от этого и ищем выхода, но выход вот в чем: не в том, что мы видим себя лучшими, а выход в познании, что таков наш путь. И если раньше мы не беспокоились о каком-то грехе, даже на деле совершенном, то в монастыре мы беспокоимся о том, что к нам прикасаются мысли недобрые: мысли тщеславия, превосходства, иногда самодовольства и так далее. Читая жития святых, вспоминайте слова отца Ювеналия, который был моим соседом на Афоне, в монастыре. Он мне сказал так: «Отец Софроний, я люблю читать жития святых. Мне приятно видеть, и слышать, и узнавать, как они спаслись из греховного состояния». Итак, в монастыре, в этом благословенном учреждении Духа Святого, утончается наше восприятие вообще всякого отступления от закона любви Отчей. Если мы созданы по образу Бога Любви, Любви абсолютной, то мы ждем в самих себе проявления этого «образа и подобия» и страдаем, если мы еще не в том состоянии, когда всякая наша реакция естественным образом соответствует этому Богу Любви.
Как мы можем сделать наш дух обнимающим все в своем движении любви ко всей твари и к Богу и плачущим в молитве? — Мы знаем из чтений житий святых, из их поучений и писаний, что никто из них не прошел свой путь без временных отступлений, падений или скольжений во грех. Все без исключения спасались покаянием. Так что, когда появляется у нас чувство, что мы действительно — порождение тьмы адской, это есть должный результат духовной науки. И, как вы знаете, в молитвах Великого поста есть постоянная просьба о том, чтобы Бог открыл нам «двери покаяния» — сей царский путь из мрака греховного и смерти к Богу Отцу в Его Царство, освященное незаходящим Солнцем.
Вот мы с вами беседуем, и в моем сердце бьются слова: мы должны быть благодарны Богу за то, что нам дано покаяние через явление во плоти Сына Божия, без Которого ничто не было создано, то есть, иначе говоря, Бога и Творца нашего. В Символе веры сказано: «Имже вся быша», как и в начале Евангелия: «...и без Него ничтоже бысть, еже бысть» (Ин. 1:3) — через Него все получило жизнь. Парадоксальное явление: покаяние — по ощущению своему — есть болезнь, болезненное сожаление о том, каковыми мы являемся и проявляем себя на каждый день. Чем болезненнее оно становится, тем больше действует оно в перерождении нашем в «нового человека» (см.: Кол. 3:10) и в возвращении к совершенному образу создавшего нас Бога. И хотя это есть болезненное ощущение, но оно как-то странно удовлетворяет покаянный дух грешника, и мы начинаем любить это состояние покаяния.
Мы все время идем путем обвинения нас самих, и если в нас обнаруживается место, то Бог Сам спускается в наш «подвал», темный подвал (не говорю «этаж», а «подвал»), и возносит нас к Себе. И когда Он спускается в наш «подвал», то странным образом Его присутствие делает все блаженным Царством Отца.
Вот мне приходит мысль такая: возьмем дерево и стукнем по нему. Этот звук есть его реакция, естественно свойственная его природе. Если мы возьмем другой предмет, какой-нибудь металл, то получится другой звук, другая реакция. А наша реакция на всякое явление в жизни должна быть той, которая предписана нам заповедью. Стать человеком, реакции которого подобны реакциям Бога, — вот цель нашего подвига. Итак, если происходит процесс, когда мы видим себя все хуже и хуже, то это Бог Премудрый (в молитвах древних сказано «хитрый») так устраивает, что мы действительно страдаем, болеем этим и хотим освободиться.
Дух наш пребывает в постоянном движении и так живет, как будто бы бестолково, без всякой логики, подобно моему слову. Но эти колебания нашего духа внутри нас иногда могут принимать страдальческий и трагический характер. Несмотря на весь наш подвиг, на все наше старание, нам ничего не удается: наши реакции не такие, как у предметов, — свойственные их естеству. А наше естество должно быть подобным Богу.
Но почему беспорядочно слово, когда я ищу единого слова? — Если мы будем говорить серьезно, то коснемся очень важного явления, что мы — инодвижные существа: какая-то другая сила двигает нами. И вот та сила, которую вы представляете здесь, отражается в моем слове. И само слово есть отражение того, что дни наши проходят так же бестолково, как я говорю. Мы все время кружимся autour du pot («вокруг да около»), мы все ищем. А моя попытка — собрать dans le pot... чтобы все происходило уже внутри этого pot, этого сосуда. И это autour du pot естественно, покамест мы не переживем действительного пришествия Духа Божия в нас. Тогда все соединяется...
Молитва именем Иисуса заповедана Им Самим: «Просите во имя Мое» (см.: Ин. 16:26). Но применение этого образа молитвы в жизни нашей повседневной требует большой осторожности. На Афоне духовная жизнь очень удобна, потому что она обеспечена извне. Там монахи могут посвящать этой молитве восемь, и двенадцать часов, и больше... Но это не для всех, далеко не для всех. И даже когда постоянно действует молитва, она действует иным путем, без ясного участия нашего мозга. Молитва двигается как бы в самом сердце, а ум наш может быть занят чем-нибудь другим. И тогда мы можем исполнить заповедь Апостола — всегда молиться, «непрестанно молиться» (1 Фес. 5:17).
Для всех и каждого — своя мера. На Афоне в одном монастыре чуть ли не четыре часа надо повторять эту молитву, помимо богослужебных часов. И опыт показал, что даже при отсутствии нужд житейских не может выдержать человек такой молитвы. Лично я с самого начала предложил три часа утром и три часа вечером, а потом свел это до двух часов утром и двух часов вечером. То есть, по правилу монастырскому, четыре часа посвящены этой молитве. «Именем Моим бесов ижденут», — говорит Христос (Мк. 16:18). Настолько действенно сие великое Имя! И Бог относится к нам с большой деликатностью, потому что могут быть даны часы молитвы, когда не может произнести человек имя Христа, потому что оно слишком грандиозно. Это немножко похоже на то, когда мы молимся и говорим: «Отче наш». Бог может дать такое сознание, когда дальше этих двух слов — «Отче наш» — дух уже ничего не может сказать. Так, когда произносит человек это имя — «Иисусе Христе, Сыне Отечь, вземляй грех мира, помилуй мя грешнаго», — переживание этих слов может и должно быть потрясающим и увлекающим все наше естество. Наверное, так будет на Небе. Но на земле, в этом теле, мы не выдержим этого и, конечно, скоро покинем сей мир. Поэтому делание молитвы продолжается годами, десятилетиями, с терпением и ожиданием, когда Сам Бог придет в нас жить Его имя. Конечно, таинство имени Божиего велико. Каков смысл слов Христа: «во имя Мое»? Получается какое-то разделение Его Самого и Его имени? Но, так или иначе, мы молимся именем Самого Христа, и говорим в церкви: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас», и повторяем то же самое. Но это есть не бессмысленное повторение, а молитва — одна и та же, чтобы удержать ее силу целиком с нами. Некоторым кажется бесполезным это повторение: «Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй...»
На Афоне один монах, который был раньше губернатором, спросил меня:
— Отец Софроний, не кажется ли Вам излишним, что сорок раз говорят «Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй»? Ну скажи три раза, и довольно!
Я говорю:
— В Церкви принято, что иногда повторяют только один раз, иногда — двенадцать, а иногда сорок — на разные вкусы людей. Потому что есть люди, которые хотят говорить это день и ночь... Так что надо терпеть, не все молятся одинаково: Церковь молится по-разному.
Но, правда, технически эта молитва выполняется всегда как-то, я бы сказал, «дефективно». Какой недостаток в этом есть? Один старец говорил «Κύριε ἐλέησον», ускоряя: «Ки́рие эле́йсон, Ки́рие эле́йсон, Кир... сон, Кир... сон». И, конечно, так не должно быть. Но как выработать способ сказать сорок раз «Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй...», чтобы удержать ум? Что значит «помилуй»? — «Исцели мой грех, сделай меня способным воспринимать Твою волю». Вот что такое «помилуй»! Говорится слово «помилуй», потому что я прошу Бога о милости — снизойти до меня.
Эти слова «Κύριε ἐλέησον» по-гречески и по-русски звучат немножко иначе, чем по-французски: «Seigneur aie pitié», или по-английски: «Lord, have mercy». Французы не любят слово «pitié», и что с ними делать?
Но может прийти молитва в такое состояние, когда Бог с нами и произнесение Его имени действительно как огонь пожигает нас. Так надо было бы произносить и «Отче наш». По существу говоря, если мы один раз за всю нашу жизнь скажем эти слова с их подлинным смыслом, соответствующим реальности самого бытия, — «Отче наш» — довольно этого. В этом тайна, как переродиться из нашего состояния греховного в такое, которое ожидает от нас Господь.
Так, вопрос молитвы именем Иисусовым занимает очень важное место в жизни Церкви, ибо это есть вопрос спасения мира, потому что Христос есть Спаситель мира. Очень многое не зависит от нас, но можно сказать и обратное — от нас зависит многое. В Церкви установилось молиться так: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», — прежде как покаянная молитва. Но «грешнаго» мы говорим, только когда молимся в одиночку: мы не можем сказать, что наш брат грешный. Поэтому, когда говорим: «помилуй нас», слово «грешный» не произносится. Мы делаем согласно Посланиям Апостолов, где все члены той или иной поместной Церкви — святые. И чем глубже наше болезненное ощущение присутствия в нас греха, тем больше получается результат от каждого призывания имени Божиего. Но еще многие-многие годы надо говорить эту молитву, пока не срастется все наше существо с именем Христа, Спасителя нашего.
В статье «О молитве Иисусовой» [215] целью моей было удержать многих людей от доверия к некоторым писаниям, которые извращают традицию Церкви. В этой статье я хотел подчеркнуть то, что несомненно принадлежит к традиции. Это очень сжатое, короткое описание. Но тайна этой молитвы, так же как тайна Христа, — необъяснима, и дается жить ее, эту тайну, опытом.