обходим процесс самоопределения с нашей стороны по отношению к Богу: «Скажи нам, как мы можем Тебе уподобиться?»
На нашей иконе Моисей изображен следуя традиции Церкви — великой традиции, в которой мы хотим пребыть. Внизу вы видите маленькую икону, с Синая, где было явление Бога Моисею в несгораемой купине: «Азъ есмь Сущий». Здесь этот момент явления изображен немножко иначе. Если вы посмотрите, на нашей иконе у Моисея запечатлено выражение предельного напряжения к Богу: он как бы замер и видит небесные сферы, внимая тому, что говорит ему Дух: «Азъ есмь Сущий» (Исх. 3:14).
Отсюда началась наша Церковь и вера. По вере Отцов, это был Христос, Кто сказал: «Азъ есмь Сущий». И начал Свое самооткровение, указав на персональный характер Бога. Тем самым Предание исповедует Живого Бога, а не метафизику отвлеченного мышления философа. Отношения наши с Богом — отношения любви. Любовь может принимать многие виды, и мы не сможем за короткий час коснуться всего.
Картина, открывающаяся во Христе, превосходит все, что знает человек. Подобно тому как родившийся на суше впервые подходит к океану: он не видит концов. Так из этого «океана» мы возьмем маленькой чашкой какую-то долю этой животворящей воды и будем говорить об этой чашечке.
Если Бог есть Персона, то как нам быть? Куда стремиться? Как мы можем построить нашу жизнь, чтобы быть чадами Такого Бога? И этот вопрос стоит перед нами в монашеской школе. У нас нет никакой карьеры мира сего, но каждый ищет путей к наиболее глубокому познанию о Боге. И опять вспоминаются чудные слова нашего благословенного великого старца Силуана: «Иной есть царь, иной — патриарх, иной — какой-нибудь деятель, а иной есть простой рабочий-столяр». И Силуан говорит: «И это неважно». [241] Какой подход у этого человека! Даже о таких положениях, как императора или патриарха, он говорит: «И это ничего не значит... это — послушание в земной жизни. А вся соль в том, что кто больше любит Бога, тот в Царствии Его будет ближе к Богу в силу своей большей любви, а не в силу своего иерархического, социального или церковного положения». Я хотел бы, чтобы это сообщилось нашему сердцу. Наша жизнь простая и скромная. Мы служим гостям, как staff[242] служителей в отеле; мы служим им и как священники; и когда они принимают слово наше, то служим им словом; мы готовим для них пищу. И все это имеет очень скромный вид. И вся «карьера» наша никуда не выходит. Видите, здесь — стены, и окна — высоко, не долезешь, убежать невозможно!
Итак, как мы можем стать персонами, образом персонального Бога? Я все время подчеркивал вам то, чему сам научился: мы начинаем с самых маленьких вещей. Но, когда каждый в своем служении терпеливо делает так, держась установки — сохранить жизнь по заповедям евангельским, — он приготовляет себя для восприятия благодати Бога. Мы есть существа тварные и живем силою, исходящею от Бога Творца, и сами не можем создать этой жизни, из самих себя.
Причем что характерно (и я хочу это подчеркнуть) — в вопросе спасения, или, по церковной терминологии, в сотериологии нашей христианской, на первом месте стоит не какое-то научное познание — богатое или малое, а этика: наше спасение определяется этическим началом. Мы повторяем молитву на каждый день: «Сподоби, Господи, в день сей без греха сохранитися нам». В этих словах выражается весь смысл нашего предстояния Богу.
Как мы можем не согрешить? — Когда в плане этическом мы живем согласно с евангельскими заповедями, тогда мы приготовляем себя — и как сердце-любовь, и как мышление-ум — к восприятию откровения от Бога. Непрестанное напряжение — «получить от Бога милость» — должно определять наш характер. Так, на иконе — Моисей, онемелый, смотрит в напряжении... Библия ничего не повествует о пророке в тот момент, а только о Боге, как Он заговорил из огненного куста. Но мы знаем, что Моисей, как и другие пророки, жил в напряженном стремлении узреть Бога, как Он есть. Он искал ответа: «Что есть бытие? Откуда оно? Кто виновник?» — и так далее. И как человек, он не мог создать себе правильного представления о Боге. Но Господь открыл ему: «Азъ есмь Сущий» — в ответ на его молитву. — «Да, ныне ты говоришь со Мною, и знай, что бытие все исходит от Меня», как сказано в Евангелии от Иоанна: «И без Него ничтоже бысть, еже бысть».
Так, в монашеской школе нашей, очень скромной на вид, по существу, заложено то же стремление: мы хотим устроить нашу жизнь так, чтобы, подобно Моисею, мы все время были в этом состоянии напряжения. Какую бы работу я ни делал — император ли я, патриарх, ученый, столяр или простой рабочий, это не важно, а важно мое устремление к Богу. И это устремление должно быть смиренным, то есть исполненным сознания, что мы сами не в состоянии даже постигнуть Божественного Бытия. Но мы просим Бога: «Открой нам Лицо Свое... Дай мне увидеть Тебя, как Ты есть! Мое сердце влечется к Тебе, но я не знаю Тебя! Итак, дай мне познать Тебя, как Ты есть!» Это есть наша основная жажда: знать нашего Бога.
Как всегда, я говорю с вами, братья мои и сестры, о том, что мне Господь благоволил показать в лице нашего покровителя небесного — великого Силуана. Это явление было не как какой-то удар, подобный молнии, но как великий поток Духа, который постепенно открывался передо мною. Что меня поразило в этом человеке? — Ему было дано видеть, что вне Бога — нет спасения. И он жил час особого испытания — как неизбежность гибели. И, сокрушенный этим видением, он вошел в храм и сказал: «Господи Иисусе Христе», — и увидел живого Христа! И Христос не сказал ему никаких слов, но сообщил ему Свое, Христово, состояние. И это видение было коротким моментом, мгновением. Если бы оно продлилось, как пишет Силуан, он бы, не выдержав, умер. [243]
Писание говорит, что «мысли Мои — не мысли человеческие, расстояние между Моим мышлением и человеческим безмерно велико» (Ис. 55:8–9).
На каком основании дерзаю я говорить о том, что Господь передал Силуану Свое состояние как последствие видения? Господь, единственный Человек на земле, взял на Себя грех всего мира (см.: Ин. 1:29)... И Силуан, будучи только что вышедшим из казармы молодым солдатом, стал вдруг молиться за всего Адама, за все человечество — и в пространствах космических, и в длительности веков. Философски это состояние можно как-то усвоить в отвлеченном мышлении, но не как состояние. А то, что было у Силуана — молитва за всего Адама со многими слезами, большими, чем за самого себя, — есть дух Христа, восходящего на Голгофу.
И когда нам открывается такой Христос, тогда мы можем, подобно Иоанну Крестителю, узнать в человеческой форме Всемогущего Бога. Но опять-таки говорю, что это восприятие носит характер этический.
Иной момент — догматический. И когда мы слышим слова «Да будут все едино, как Мы едино» (Ин. 17:22), то что проникает в наше догматическое сознание? — Мы говорим: «Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святый», и мы же начинаем наше исповедание веры: «Верую во Единого Бога». Это никак не укладывается в формальную логику. Но это логика самого бытия. Триипостасный Бог, но Он один. И человеков множество, но в идее Бога — человек один.
Когда ученики спорили, где им сидеть на Тайной Вечере (то есть было некое «местничество»), Господь им сказал: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга» (Ин. 13:34). Если мы действительно любим, то любовь, которой мы научились от Бога, — отдает себя в жертву. Христианин, подобно Богу, любит не свысока. (Про Симеона Нового Богослова говорили, что, встречая детей, он кланялся им с истинным почитанием. Так, когда я был во Франции в Сент-Женевьев священником на кладбище, там прислуживал мальчик, сын священника. Ему было всего четыре-пять лет. И я кадил ему с уважением. И он с великим чувством отвечал на это уважение чем-то подобным.) Христос не преподал как заповедь: «Да будете вы все едино, как Мы едино», то есть Отец, Сын и Дух Святой. Но это Он выразил Отцу в молитве. И нам открылось бытие особого порядка, которое никак не укладывается в перспективе формальной логики Аристотеля. Там категориями служат отвлеченные понятия. В нашем христианском бытии мы должны перейти на иную логику, где категориями становится то, что открывает нам Бог. И если Бог в Писании говорит: «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию», то это не должно выпадать из нашего сознания: Он сказал не «миллиарды людей — толпы», а человека... И когда говорит Христос Отцу в молитве: «Как Мы едино», — подчеркивается многоипостасное единство Бога, что Бог все-таки один. И когда нос наш задирается кверху, неплохо вспомнить слова Христа, чтобы контролировать себя, насколько мы далеки от этого состояния.
Но, вот, сейчас «жмут» меня слова. Сказать вам? — Это великое состояние! Когда оно приходит к человеку в форме благодати, то живется самим человеком как единственно естественное и нормальное состояние. И как будто бы даже не о чем говорить, все так ясно и естественно!
Какой разлад принесло падение Адама! Как трагичны все эти пять с лишним тысяч лет, по преданию, с сотворения Адама и падения его! Господь говорил с Адамом в Раю. Но Адам, почувствовав в себе свободу самоопределения, пал гордостью: «Я сам буду себя строить». И это есть начало «человекобожия», о котором так много говорят люди, и особенно в нашу эпоху: «Отойди, Бога нет! Бог — это человек». Наша вера в том, что мы созданы Богом, а не мы создаем Бога. И в основе нашей веры лежит не философия, как бы гениальна она ни была, а явление (теофания) — Богоявление нашим отцам и предкам. И то, что Господь вложил в сердце одного (скажем, в начале — Авраама), то уже было вложено во все человечество как идея. И эта наша традиция хорошо выражена в ирмосе канона Андрея Критского: «Сей мой Бог, и прославлю Его, Бог отца моего, и вознесу Его».
Открывшись как Персона, Бог создает нас по образу Своему и по подобию. То есть мы должны жить подобно тому, как живет Сам Бог. Но начинаем мы в нашей школе монашеской с очень маленького смиренного дела, и дальше — «не подымаем носа». Но это маленькое дело послушания монашеского есть начало нашего спасения. Мы не хотим сделать, как Адам, который захотел вдруг жить по своей воле. Так, отсекая волю нашу с разумом, мы постепенно готовим свой ум и сердце к восприятию того, что выражено в молитве Христа к Отцу: «да будут все едино, как Мы едино» (Ин. 17:22).