К. К.) и на сковрадах. Но и сии пресветлии венечницы всеми виды горчайших мучений не сравниша ли ся древним страдальцем, новии сии страстотерпцы? Ей, сравнишася! Не тыяжде ли проидоша муки и страсти? Воистинну тыяжде. Не теми же ли скончашася смертьми? Ей, воистинну теми же. Темже и славу получиша туюжде, и венцы прияша тыя же, и царство наследоваша то же»[19].
Невольно оказавшись на периферии магистрального развития русской культуры, та часть русского народа, которая не приняла никоновско-петровской реформации и получила у историков название «старообрядцев», а у своих гонителей – презрительную кличку «раскольников», чудесным образом сумела сохранить прежний духовный идеал, вдохновлявший наших предков со времен Крещения Руси, и пронести его сквозь века до начала третьего тысячелетия. Это была самая убежденная часть русского народа – «последние верующие», как метко назвал их философ В. В. Розанов.
Однако две культуры, образовавшиеся в России после церковной реформации, несмотря на резкое расхождение между собой, никогда не были абсолютно изолированы друг от друга, и мы имеем многочисленные примеры их взаимовлияния. Староверы всегда представляли собой мощную силу, с которой власти не могли не считаться. Немецкий путешественник барон Август Гакстхаузен, посетивший Россию в середине XIX в., писал: «Староверы имеют большое нравственное влияние на Россию и на правительство. При каждом новом законе, в вопросах церкви, внутренней политики, при предположениях каких-либо улучшений или изменений, – всегда ставится втайне вопрос: что скажут на это староверы?»[20] Что уж говорить о широких массах простого русского народа, среди которого нравственный авторитет староверия был необычайно велик! Недавно опубликованная рукопись знаменитого оптинского старца Амвросия, относящаяся к 1850-м гг., красноречиво свидетельствует об истинном масштабе влияния старообрядчества на духовную жизнь простого народа. Резко выступая против отмены правительственных репрессий и предоставления староверам свободы вероисповедания, Амвросий пишет, что в условиях свободы «число их (староверов. – К. К.) в один год удвоится, а в несколько лет умножится так, что из простого православного народа мало останется не поврежденных расколом»[21].
А вот еще одно свидетельство. «Русская «мужичья» нация… продолжала жить своей, отличной от барской, религиозной жизнью, находившейся под сильным влиянием старообрядчества. Последнее считалось нередко какой-то высшей, более совершенной формой православия, что продолжалось и в XIX веке. Мужик говорил: «мы по церкви (т.е. принадлежим к господствующей церкви. – К. К.), люди мирские, суетные». Бывали случаи, что священника спрашивали: «а что, батюшка, не пора ли нам (при приближении старости) во святую-то веру (т. е. в старообрядчество) «»[22]. Таково было отношение простого русского народа к старой вере, к святой вере. В старообрядцах видели подлинно духовных учителей, всем своим образом жизни следовавших по пути, заповеданному Христом. Вопреки всем запретам и гонениям, практически не прекращавшимся со времен царя Алексея Михайловича, они стойко продолжали придерживаться веры своих отцов.
Так что не высохла река русской святости, не иссякла, но ушла в сокровенные глубины народные, продолжая во многом влиять на русскую жизнь. Недаром к середине XIX в. в защиту самобытности русской культуры выступили уже представители дворянского сословия – славянофилы. Недаром тогда же начался настоящий всплеск интереса среди «высших слоев» общества к национальному стилю в искусстве, интереса к национальной истории и культуре. Время разбрасывать камни прошло – наступило время собирать камни.
Епископ Павел Коломенский и начало никоновской инквизиции
«Задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хочет быти; сердце озябло и ноги задрожали».
«Житие протопопа Аввакума»
Все началось с того, что в 1653 году, в начале Великого поста, патриарх Никон разослал по храмам указ – «память», в которой всем православным с этого дня предписывалось: «не подобает в церкви метания (т.е. поклоны – К. К.) творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще же и трема персты бы крестились». Эта пресловутая «память», изданная патриархом единолично, без предварительного соборного обсуждения, была как гром среди ясного неба. Но особенно тяжелое впечатление произвела она на ревнителей церковного благочестия – боголюбцев. Протопоп Иоанн Неронов на неделю затворился в келье московского Чудова монастыря, непрестанно молясь. И был ему глас от иконы Спасителя: «Время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!» Протопопы Аввакум и Даниил Костромской, собрав выписки из богослужебных книг о сложении перстов и о поклонах, подали их царю, который отдал челобитную протопопов непосредственно патриарху… С августа 1653 г. начался разгром боголюбцев. Было отправлено в ссылки более 10 протопопов – лидеров этого движения. С Иоанна Неронова Никон снял скуфью и заточил в Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере; Логина Муромского он лишил священнического сана и сослал в муромские пределы; Даниила Костромского лично мучил в Чудовом монастыре, а после сослал в Астрахань, где его уморили в земляной тюрьме; Аввакума сослали в Сибирь, и лишь заступничество царя спасло его от извержения из священного сана… По стране было сослано множество священников и мирян, сторонников боголюбцев, а некоторые из сосланных даже были казнены.
Устранив наиболее активных своих противников, Никон решил собрать собор для узаконения своих беззаконий. Собор состоялся в Москве в следующем, 1654 году. Председательствовали на соборе царь и патриарх. Среди участников было пять митрополитов, четыре архиепископа, один епископ, 11 архимандритов и игуменов, 13 протопопов, несколько приближенных царя. Кандидатуры участников собора были самым тщательным образом подобраны патриархом и царем, что дало повод отцу Иоанну Неронову назвать собор «соньмищем иудейским». Постановления собора были предрешены уже самим способом принятия решения: первым голос подавал царь Алексей Михайлович…
Однако, несмотря на тщательный подбор «кадров», проводившийся царем и патриархом перед началом собора, все же нашлись недовольные, а один из епископов открыто выступил в защиту старых книг. Это был епископ Павел Коломенский, который и стал первой жертвой гордого и властолюбивого патриарха. «Мы новой веры не примем», – прямо заявил Никону епископ Павел. (Суть этой «новой веры» впоследствии очень точно выразит новообрядческий патриарх Иоаким: «Я не знаю ни старой, ни новой веры, но что велят начальницы, то я готов творить и слушать их во всем». )
Пытаясь «вразумить» непокорного епископа и обосновать необходимость книжной «справы», Никон заявил, что речь-де идет совсем не о новой вере, а лишь о некоторых «исправлениях» и что «ко исправлению требуется грамматическое художество», на что епископ Павел резонно отвечал: «Не по правилам грамматики новшества вносятся; какая грамматика повелевает вам трисоставный крест с просфор отметати? Но не по правилам грамматики седмицу просфор на службе отмещете, символ приложеньми и отложеньми умножаете». Перечислил епископ и прочие новшества, вводимые отнюдь не по грамматическим правилам: и троение «аллилуйи», и сложение перстов, а вместо подписи своей под соборными постановлениями написал: «Если кто от преданных обычаев святой соборной церкви отъимет, или приложит к ним, или каким-либо образом развратит, анафема да будет».
Это привело Никона в ярость. Он собственноручно избил епископа Павла на соборе, сорвал с него мантию, без соборного суда лишил епископской кафедры и велел немедленно отправить в ссылку в далекий северный монастырь.
Последовать примеру епископа Павла и открыто протестовать против новшеств никто из епископов не решился, хотя многие были с Никоном и не согласны. К тому же за молчание каждому архиерею было «дарствовано» патриархом по сто рублей. Иерархия, покорно пошедшая за Никоном и царем, начала утрачивать свой авторитет. Инициатива в борьбе за старую веру и духовный авторитет почти сразу перешла к простым священникам, а после физического уничтожения большинства из них – к избранным мирянам. Через два месяца после завершения собора, в июле того же года, Москву постигла тягчайшая эпидемия моровой язвы. Многими православными это было воспринято как наказание Божие за отступничество церковной иерархии от веры предков. Подозрительное отношение к епископату, вскоре превратившемуся в замкнутую касту, подчиненную светскому лицу – обер-прокурору Синода (дореволюционный аналог советского председателя Совета по делам религий), надолго осталось в русском народе. С другой стороны, многие старообрядческие духовные наставники и начетчики, выдвигавшиеся из народной среды и являвшиеся по церковным канонам «простецами», стали пользоваться таким высоким авторитетом, о котором в прежние годы не мог мечтать и патриарх.
В народе прекрасно понимали прозападную сущность церковной реформы Никона. 25 августа 1654 г. в Москве начался бунт против него – во время обедни народ пришел к Успенскому собору с образом Спаса Нерукотворенного, на котором лик и подписи были выскоблены по приказу патриарха. Москвичи выступили против уничтожения икон и возмущались тем, что к книжной справе было допущено такое сомнительное лицо, как Арсений Грек, неоднократно менявший веру. Одним из главных лозунгов восставших было прекращение церковной реформы. «Патриарх ненадежен в вере и действует не лучше еретиков и иконоборцев», – говорили они.
Ситуация в Русской Церкви середины XVII в. в определенной мере напоминала ситуацию в Греческой Церкви после Флорентийской унии. Флорентийской унией называют соединение Западной и Восточной Церквей, оформленное во Флоренции в 1439 г. на соборе, именуемом католиками Восьмым Вселенским. Тогда акт соединения Церквей был подписан с византийской стороны императором Иоанном VIII и представителями