(Быт. 8:9).
Это не просто история о находчивости Ноя. Здесь есть и духовный смысл.
Не мерою дает Бог Духа (Ин. 3:34).
Дары духовные даются каждому из нас, но этому Голубю Нетварного Мира негде «присесть» на нашей затопленной страстями душе. Его отпугивает всякая грязь, жестокость, злоба, зависть, невнимательность, небрежность, грубость. Не находит он покоя для ног своих. Поэтому и верующим необходимы усилия в области универсальной духовности. И средства здесь должны быть соответствующие. Вежливость и такт — это результат навыка, духовного упражнения, но их нельзя воспитать чтением акафистов и земными поклонами, эти средства хороши для других целей.
Если кто-то при мне говорит, что он знает, чего хочет Бог, меня охватывает бессознательное желание подальше спрятать острые предметы. Религия — оружие, которое опасно доверять людям нравственно ущербным. Когда на орбите стыкуются два космических корабля, они некоторое время ждут выравнивания атмосфер. Давление в обоих кораблях должно быть одинаковым. Это вопрос безопасности и выживания. Так и в жизни духовной требуется деликатное равновесие между универсальной и религиозной духовностью.
Самое страшное, что можно представить, — это когда религиозное рвение охватывает человека нравственно недоразвитого и ущербного. Так рождается фанатизм, а жестокость и бесчеловечие получают религиозное обоснование. Ничего уродливее люди еще не придумали. А потому верующему человеку нужно быть внимательным к своей духовной жизни вдвое, не позволяя себе бросать надменные взгляды за церковную ограду.
Благородная нетерпимость
Семья из Эфиопии перебралась в Израиль. Папа, мама, два братика и сестричка. Африканские иудеи. Однако после переезда случилось несчастье, и дети остались сиротами. Одно из израильских изданий написало о судьбе негритят в надежде, что найдется семья, которая возьмет сразу троих — не разлучать же деток! В первый день публикации в редакцию обратилось шестьсот семей — и мне хочется выделить это красным, синим, зеленым, фиолетовым и поставить сотню восклицательных знаков, так я впечатлен! Еще раз эти цифры: шестьсот семей в первый день захотели взять себе сразу троих детей! Чужих немаленьких детей другой расы! И для службы опеки главной проблемой стали не дети, а необходимость выбора среди такого количества желающих.
Это не чрезвычайная ситуация или результат активной пропаганды. Рядовая израильская история. Просто для евреев дети — самое ценное и самое дорогое. И дальше, наверное, должны следовать слезные восклицания: «не то что у нас», «что у нас за страна такая», «живут же люди». Но я не клинический диссидент и не желчный критик, а Израиль мне симпатичен не только потому, что я из Гомеля. Хорошая у нас страна, и люди у нас хорошие. Просто у нас другой климат. У нас холодно, и реки зимой сковывает лед. Но страны отличает не только температура воды и рельеф местности, и люди дышат не только воздухом. Жизнь человеческого сообщества определяется еще одним климатом, который называется нескладным словом «мораль».
Туман морали
Изобретателем морали считают Цицерона. Точнее, он придумал слово. Надо было как-то перевести на латынь греческий термин ethos, означавший «в отношении характера, стиля жизни, поведения, нрава». Так в цицероновском трактате «О судьбе» впервые появляется свежеиспеченное слово moralis, которому предстояло проделать долгий путь в истории европейской мысли, приобретая и теряя на этом пути разные значения и контексты.
Для советского школьника это слово чаще всего означало некий урок, вывод, как в басне Михалкова:
Мораль сей басни такова:
Иной ярлык сильнее льва!
Кроме популярного значения, этот термин имел и свою особую эмоциональную окраску: мораль — это нечто скучное, надоедливое, назойливое, избитое и затасканное. В юности часто слышал, а иногда и сам говорил: «Не читай мне морали». Не будет преувеличением сказать, что нормальные люди вообще это слово не любили и не любят, и не только потому, что оно навевает зевоту и образы старых дев.
Люди порой склонны мстить словам за то, что они не в состоянии передать то значительное, на которое должны указывать. Это значительное настолько велико, что, какое бы слово или образ вы ни взяли, каждое будет не впору и очень быстро «засахарится», станет помехой, постылым посредником. Так случилось со словами «любовь», «добродетель», «благочестие», «дружба», «нравственность» и многими другими. Любое из них указывает на важнейший, жизненно значимый для человека опыт, но из-за частого и неверного употребления слова становятся приторными, лживыми. И без них сложно, и с ними противно — вот мы и мстим словам за наши личные промахи.
Очень часто «мораль» употребляется как синоним слов «этика» или «нравственность», и это вполне корректно. Однако я имею полное право на некое авторское своеволие, поэтому позволю себе нагрузить эти термины разным значением. Нравственность — это закон добра и доброты, который естественно присущ каждому человеку. Мораль — это нравственность, только уже не в личном, а в ее общественном измерении, нравственность человеческого общества, единого общечеловеческого организма. Нравственность — личное измерение морали, мораль — общественное измерение нравственности. Этика — философская рефлексия по поводу морали и нравственности.
Для меня мораль и нравственность — это пространство бессознательных этических реакций человека и общества. Когда эти реакции осознаются, рефлексируются, отражаются в сознании, они становятся этикой. Этика — это мораль и нравственность, отраженная в области сознания. Этика — это мораль и нравственность, ставшие предметом мысли, обобщения, анализа.
— Ну вот! Начались «морали»!
— Куда же без них?
Это сильное и, возможно, не очень корректное упрощение, но без него никак нельзя, потому что оно имеет отношение к жизни, и вот с какой стороны.
Ручки трудовые
Мораль — это нравственный воздух общества, атмосфера, в которой мы живем и движемся. Мы не просто «дышим» моралью, но и мораль «дышит» нами, она ставит границы, задает характер поступков, допустимых реакций и общественных навыков. При этом только единицы имеют желание изучать этот «воздух», подвергать сомнению его границы, сопротивляться ему, влиять на него, освежать атмосферу.
Воздух морали изменчив, и я хорошо помню время, когда дышалось по-другому. Атмосфера, в которой прошло мое детство, — это кислород советской морали. Лучшим описанием химического состава, которым мы дышали, была песня, озвученная бодрым голосом Толкуновой:
Жила к труду привычная
Девчоночка фабричная,
Росла, как придорожная трава.
На злобу не ответная,
На доброту приветная,
Перед людьми и совестью права!
Люди, которые пели такие песни, больше всего ценили правду и справедливость, поэтому честность была одной из высших добродетелей. Это были люди идейные, но при этом — люди труда. Они действительно крепко трудились, и у меня перед глазами их честные рабочие руки. Как-то наша соседка рассказывала моей маме, как забраковала жениха:
— У него руки, как у девчонки, белые, гладкие — аж противно!
Человека оценивали по рукам! Причем жили не по заветам ленинской морали, она была чем-то абстрактным, жили так, чтобы было по-людски — вот то самое слово!
Перед людьми и совестью права.
Записки адвоката
Давно замечено, что русские люди не любят читать юридические документы. Это пытка для рядового человека! Нам ближе и понятнее решать вопросы по-людски, а это и есть этика естественного закона, написанного в сердце, о которой говорил апостол Павел в Послании к Римлянам, закона, который говорит голосом совести — к ней советский человек и апеллировал. И что самое удивительное, к ней апеллирует и Христос, когда описывает Страшный суд в знаменитой 25-й главе Евангелия от Матфея.
Это описание для нас тем более важно, что его озвучивает непосредственно Сам Судья, а Он говорит, что спрашивать будет не о вероисповедании, расовой принадлежности, политических взглядах, эстетических пристрастиях, и, более того, Он не будет судить по кодексу Десяти заповедей, что есть совершенный скандал! Трибунал самый простой: голодного накормил? Жаждущего напоил? Бездомного приютил? Больного посетил? Это все можно заменить вопросом: ты поступал по-людски, по-человечески?
Христос будет судить не по библейским законам — ни по ветхозаветным, ни по новозаветным, ни по церковным канонам. Он взывает к естественному закону нравственности, написанному в сердце каждого человека. Однако даже нравственно одаренный человек не может не дышать тем воздухом морали, которым дышит его окружение.
При всех достоинствах советской морали, она накапливала свои яды, и однажды их стало так много, что люди буквально начали задыхаться в этой атмосфере.
Мораль — это сфера поступков, их оценки, терпимости к пределу допустимого и порицания недопустимого.
Однажды я исповедовал одну даму, которая просила меня задавать ей вопросы.
— Воровали?
— Мы не воруем. Мы берем. Это банки воруют. А мы берем.
Еще один из вариантов:
— Воровали?
— У людей — нет.
Ответ предполагает, что у государства или, в наше время, у организации можно. То есть единый климат морали был таков, что возможность воровства не только не порицалась, но к концу восьмидесятых годов даже одобрялась и ставилась в пример: человек умеет крутиться. У меня был приятель, который умудрился стащить дорожный знак и спрятать его на даче. Он не смог объяснить зачем, но был убежден, что раз можно унести, значит, надо. Несли все, что попадалось, и священное по-людски было подвергнуто незаметной редакции.