- Дульсинея, идите в монастырь, - сказал Луис.
- Что?
- Вам заморочил голову Дон-Кихот, теперь вы морочите головы всем вокруг, - идите в монастырь, Дульсинея!
- Этот тоже станет меня учить? Посмотрите-ка на него хорошенько. Да ведь мне сначала показалось, что он смахивает на тощего Дон-Кихота! Когда он сломал замок и, блистая взглядом, спросил: "Кого обижают здесь?.." - как хорошо было, как красиво... Как зяблик на ястреба, так он похож на Дон-Кихота! Как хомяк на ягуара! Как я на Дульсинею! Да и выше тот был, на добрый локоть длиннее, этому еще расти и расти! Тот безумный был, а этот рассудительный, как лавочник. Тот был гордый, а этот жалкий, как погонщик мулов!..
- А почему я должен быть на него похожим? Объясните мне это, черт побери!
- Давайте-ка собираться, Санчо.
- Нет уж, ответьте мне, ради бога. С какой стати я обязан быть на него похожим!
Однако Альдонса уже не обращает на него внимания.
- С меня достаточно, что я похож на самого себя.
Альдонса и Санчо молча укладывают пожитки, словно в комнате, кроме них двоих, никого нет.
Луис, чтобы не мешать, то попятится, то повернется вокруг себя, не сводя глаз с Альдонсы. Та не замечает его. Да и Санчику тоже.
- Что я мамке-то скажу-у! - заплакала Санчика.
- Скажи, как я служил моему господину Дон-Кихоту, так я буду служить госпоже моей Дульсинее Тобосской, которая являет собой образец красоты, обиталище добродетели и воплощение всего непорочного и усладительного, что только есть на земле!..
Горы и долы
В 1616 году горы и долы являли собой странное зрелище. Отвергнутые поклонники Дульсинеи, наследники лучших домов Толедо, оглашали окрестности своими стенаниями. То тут, то там слышались тяжкие вздохи и скорбные песни: "О, Дульсине...", "О, несравнен...", "О, бессердеч..." Коленопреклоненные, а то и распростертые ниц, они восклицали:
- Едва кто-либо из нас выскажет ей свои чувства, как он уже летит от нее подобно камню, выпущенному из катапульты...
- И это более гибельно, чем если наши края посетила чума... О, Дульсинея!.. О, прелестная дева! О, безнадежность!
- Она бежала от нас в горы и долы, оделась в пастушеское платье и пасет коз. Но мы отправились сюда, вслед за нею, как приговоренные...
-... как обреченные...
-... навеки!.. Иной всю ночь напролет у подошвы скалы или под дубом не смыкает заплаканных очей своих, иного нестерпимый зной летнего полдня застает распростертым на раскаленном песке...
- Но равнодушно проходит мимо тех и других свободная и беспечная Дульсинея. О, несравненная! О, жестокая!... И мы все невольно спрашиваем себя: когда же придет конец ее высокомерию?
- О, мука! О, бездна отчаянья! Кому удастся сломить строптивый ее нрав и насладиться необычайной ее красотой?..
Небеса затянуты тучами. Альдонса и Санчо сидят на расстеленной овчине перед костром. Дует ветер. Стенают влюбленные.
- Мне страшно, Санчо. Когда они стенают днем - ничего. А к ночи словно какие-то зловещие духи взывают из подземелья. Надо договориться, чтобы вечером они прекращали. Им ведь тоже надо спать. Или они сменяются? Эх, сеньоры! Нельзя ли потише?..
Стенания становятся потише.
- Послушала бы ты, как стенал Дон-Кихот. На этой лужайке, которую он избрал, он так безумствовал, что этим учиться и учиться.
- Сравнил. Как он безумствовал - и как эти. Расскажи, как он безумствовал, только погромче, чтобы заглушить этих бездельников.
Санчо изобразил стенания Дон Кихота.
- Эти места, о небо, я выбираю, чтобы оплакивать посланное мне тобою несчастье! О одинокие деревья, друзья моего одиночества! Преклоните слух к стенаниям несчастного любовника! Не мешайте мне роптать и жаловаться на жестокий нрав прелестной мучительницы! Восплачьте вместе со мною над горестным моим уделом.
Привлеченные громкостью и разнообразием этих стенаний, отвергнутые кабальеро подходили и слушали.
- О Дульсинея Тобосская, день моей ночи, блаженство муки моей, звезда моей судьбы! Да вознаградит тебя небо счастьем и пошлет оно тебе все, чего ты у него попросишь! (Альдонса отерла слезу). О чем ты думаешь в эту минуту? Может статься, ты думаешь о преданном тебе рыцаре? Каким блаженством ты воздашь за мои страдания? Каким покоем - за мою заботу? Какою жизнью - за мою смерть?..
Было тихо. Слабо шумели деревья, слабо рокотал ручей - но это тоже была тишина.
Альдонса сказала поклонникам:
- Видите, как хорошо мы провели время без ваших ненужных криков? Так мы могли бы собираться каждый вечер.
- Смешно спорить, Дон-Кихот Ламанчский, - достойный пример для всей нашей аристократической молодежи, - сказал поклонник.
- Но мы, как бы ничтожны ни были, - живы. А он, один из славнейших людей, которые когда-либо появлялись на земной поверхности, - скончался, сказал другой поклонник.
- О, несравнен..., - начал еще один.
- Перестань.
- О, прекрас...
- Сказала, хватит.
- Нет его. Умер великий сын Ламанчи.
- Погребен. Почил.
- Лежит, вытянувшись во весь рост, и не может больше выехать с копьем на осиротевшую землю.
- Подойди-ка, Бенито. Опять порван плащ? Дай зашью, - сказала Альдонса.
- Не стоит, я заколю его булавкой.
- Он дальше поползет, потом и вовсе не зашить. Поклонник, стесняясь, снимает плащ.
- Да ты штаны прожег! Ну вот, надо ставить заплату. Скажи Кристине, чтобы в следующий раз принесла кусок желтого сукна. (Зашивая плащ) Антонио, что ты смотришь в котел? Ты голоден?
- Нет.
Альдонса достала кусок мяса: Возьми.
- А мне? - сказал еще один поклонник.
- А тебе Бенито даст.
- Не дам.
- В прошлую субботу Антонио тебе давал пирог?
- А в воскресенье я ему дал бобов.
- Тогда я не буду зашивать тебе плащ. Поклонник Бенито, ворча, поделился едой.
- А ты, Антонио, скажи, чтобы Беатриса приносила тебе не сладости, а мясо, тогда тебе не придется попрошайничать. Ну, идите, укладывайтесь спать. Фернандо, у тебя все еще нет одеяла?
- А я плащом укрываюсь.
- Да он не греет совсем, схватишь люмбаго и согнешься пополам. И потом, ты же его мнешь, гладить тут негде.
- Доброй ночи, Дульсинея.
- Доброй ночи, несравненная.
- Спокойной ночи, жестокая...
- В десять часов всем спать, я проверю. И стенать ночью не надо.
Поклонники для приличия выразили недовольство.
- Я все равно сплю и ничего не слышу.
Когда все разошлись, она сказала, обращаясь к Санчо:
- Иной раз думаешь: выбрать кого-нибудь из них - и дело с концом. Только знаешь, чего я боюсь? Женится он, а ничего особенного во мне не найдет. И разозлится, что так по мне убивался. И станет потешаться надо мной и всем рассказывать...
- Да ведь мой господин еше больше по тебе убивался.
- Он надо мной не посмеялся бы. И потом, я ведь первая у него была бы? Если ты не наврал.
- Первая, первая. Да и последняя, пожалуй.
- Он ведь умер - так сладкого и не знал? - смущаясь и жалея сказала Альдонса.
- Так и почил.
Из темноты донеслись возгласы: "Что?..", "Кто?..", "Где?..".
К костру вышел Луис, медлительный, вялый.
- Там какие-то люди...
- Это ничего, это неважно...
- Здравствуйте, Санчо. Вы просили меня прийти сюда. То есть, это вы просили меня прийти?
- Простите меня за то, что я сказала, будто Дон-Кихот был выше вас, попросила Альдонса.
- Я не обиделся.
- Я подумала, что вы могли бы здесь отдохнуть. В горах и долах можно без помех предаваться размышлениям...
- Но для этого нужна чистая совесть. А я сейчас терзаюсь угрызениями совести. Может быть, вы, Альдонса, и вы, Санчо, праведней меня и потому не терзаетесь угрызениями совести? Или вы тоже терзаетесь, как и я?..
- Я - как и вы.
- Что - как и я?
- Тоже терзаюсь.
- Но вы, наверное, не так терзаетесь.
- Наверно, не совсем так.
- Парень запутался в собственных подтяжках. Нет, Альдонса, эта блошка не для твоей постели, - сказал Санчо.
- Не берись, дуролом, рассуждать о том, чего не в силах понять своей нестриженой башкой! Иди лучше присмотри за козами, у этих разгильдяев они разбегутся. И не возвращайся сюда, безбожник, покуда я сама тебя не позову!
Санчо, ворча, ушел.
- Говорите, Луис...
- Понимаете, что меня мучает... Не является ли мое стремление к праведности лишь гордыней?
- Нет! Не является! - убежденно сказала Альдонса.
- Но может быть, я просто считаю себя лучше своих ближних?
- Нет! Вы не считаете этого!
- Но кто поручится...
- Я поручусь.
- Вы же не знаете, что я хочу сказать!
- Я знаю о вас почти что все. Вы даже можете ничего больше не говорить. Бедный мой. Так мучается. Не надо, зачем это! Хотите, я буду вас успокаивать? Только ничего не надо стыдиться. Говорите мне все, и тогда все можно уладить. Мне почему-то кажется, что со мною вам было бы хорошо.
- Странно, вы как будто забыли. Я не принял еще духовный сан, но осуществление моей мечты уже близко.
- Я знаю, что моя симпатия к вам - это тяжкий грех.
- Вы ни в чем не виноваты. Но лучшее, что мы можем сделать - это проститься.
- Я знаю, вы потому уходите, что я не стою вас. Я все равно не смогла бы до вас возвыситься. Нет науки, которую бы вы не изучили. Нет тайны, которая была бы вам недоступна. Вы все равно покинули бы меня.
- Я не потому ухожу от вас, что вы недостаточно образованны. Я ухожу, чтобы выполнить свой обет.
- Тогда - конечно, вы должны уйти. И я должна только радоваться этому. Я уже почти радуюсь. Если же я умру из-за вас, то надеюсь, что милосердный Бог позволит мне увидеть вас на небесах...
Она замотала лицо платком, чтобы не было видно, как оно исказилось рыданиями. Если до сих пор дурной человек мог бы заподозрить, что все это игра и кокетство, то теперь всякий понял бы, что она страдает.