Луис, стоя над нею, растерянно, но с некоторым раздражением бормотал:
- Что такое. Что такое...
Санчо, которому не дозволено было возвращаться, поносил его издали:
- Натворил же ты дел, собираясь в попы. Наш ангелочек умирает! Сегодня несколько раз падала в обморок, и все по твоей вине. Она никому не давалась в руки. А ты пришел и заморочил ее своей святостью. Все твое богословие только свист, которым охотник заманивает в силок глупых дроздов!
- Я же и виноват!? Вот это да. Я ее предупредил, вы сами слышали, сказал Луис.
- Если ты так любишь Бога, то зачем причинять зло божьему созданию? И это, ты считаешь, милосердие? Это - злодейство!
- Возможно, вы отчасти и правы. Возможно, я нарушаю заповедь неба. Но с другой стороны? Забыть творца ради его творения?..
- Лучше всего тебе отсюда убраться. Но сначала хотя бы успокой ее.
- Но как?..
- Бог подвесил тебе такой язык, что ты живо вобьешь ей в мозги все, что захочешь.
Он скрылся, потому что Альдонса стала разматывать платок, нарыдавшись вволю.
- Я обещала радоваться, что вы уйдете... Но сейчас, когда я замоталась платком, я вообразила, что вы уже ушли и я одна в темноте, - силы оставили меня и я поняла, что не могу!..
- Не пристало вам менять такого пылкого обожателя, как Дон-Кихот, на такую незначительную фигуру, как я.
- Не поминайте этого имени понапрасну.
- Если кто и поминает это имя надо не надо, так это не я, а вы.
- Я сейчас даже не заикнулась о нем! А вот зачем вы вспомнили о нем ни с того ни с сего - это мне непонятно.
- С какой стати я стал бы о нем вспоминать, если бы не вы? Если хотите знать, то я лично полагаю так: сидел бы он дома, растил бы детишек, занимался бы хозяйством и перестал мыкаться по свету и смешить добрых людей.
- Когда его поносят разные буквоеды, то я не придаю этому никакого значения, - надменно сказала Альдонса.
- Я и не рассчитывал на это.
- Он был рыцарь и ради этого презрел житейские блага, но не честь.
- Вы неплохо усвоили роскошный стиль вашего любимого романа. Но что стоит за этими словами?
- Он выпрямлял кривду, карал дерзость и понимал чудищ.
- Начинается.
- Он всем делал добро и никому не делал зла.
- Честь и хвала.
- И все чтят его память. Посмотри вокруг. Сейчас темно, не видно. Все в его честь в меня влюблены и стенают. Эй!
В ответ послышались вздохи и восклицания сквозь сон: "О, несравненная!..", "О, жестокая!.."
- А хочешь знать мое мнение об этой коллекции оголтелых шоколадных тянучек? Для них тщеславие важнее их сластолюбия. Не тебе они поклоняются, а себе. Не перед тобой они лезут из кожи, а друг перед другом. Собой они любуются, собой кичатся и сами поражаются тому, как они благородны.
- Почему же... Среди них есть неплохие юноши, - вступилась Альдонса.
- Нет!
- А вы, оказывается, злой.
- Прости меня, боже! Эти игроки в мяч и танцоры подвергли испытанию мою кротость!
- А знаете, почему вы такой злой? Вас, наверно, мало любили. Вас когда-нибудь любила женщина?
- Нет. И слава богу. Хоть в этом мне повезло.
- И вы отказались от этого навсегда?
- Как видите.
- Вы отказались от всех женщин? От тихих, стыдливых женщин, которые скромно опускают глаза? И от простушек, которые на самом деле совсем не простушки? И от образованных, воспитанных девушек? А заодно - от не ученых ничему, а милых только своей простотой? От полных, от стройных, от белоснежных, золотистых, смуглых, от молоденьких и зрелых?
- Да, от всех. От городских и деревенских, от гулящих и старых дев, а заодно от негритянок, - раздраженно сказал Луис.
- А если вы когда-нибудь познакомитесь с великосветскими дамами? Говорят, они одеты в шелк и кружева, а не в ситец и муслин. Свои белоснежные плечи они не прячут под такими косынками. Они живут в будуарах, рассуждают о политике и поют, как канарейки. Сразу станете никуда не годным и легкомысленным священником и будете забывать свой долг на каждом шагу.
- Если мне и суждено встретить этих женщин - не опасайтесь, ничего не случится. Мое воображение рисовало женщин более изящных и умных, чем те, что встречаются в жизни. Я знал цену приносимой мною жертвы и, пожалуй, даже преувеличивал ее. Но Бог отвратил меня от земной любви, чтобы я любил только его.
- Как он вас отвратил, Луис? Скажите мне. И я больше не буду к вам приставать, - мягко спросила Альдонса.
Луиса прямо-таки поводило от нежелания говорить об этом. Он потянулся, хотел было уйти прочь, обернулся...
- Хорошо, я скажу вам. Но только для того, чтобы покончить с этим разговором.
- Да.
- Ну, жила на нашей улице жена угольщика. То есть жил угольщик, и у него была жена. Но это, разумеется, должно быть между нами. Она полюбила меня.
- Она вам об этом сама сказала?
- Она сказала, чтобы я пришел к ней в кладовую. И я пришел. Но Бог воспрепятствовал нашей любви.
- Как он это сделал, милый? Было какое-нибудь знамение?
- Нет, но... Он не позволил мне ответить на ее любовь, как должно. И жена угольщика посмеялась надо мной.
- Еще замужняя женщина. Колодец греха.
- Кладезь греха, - поправил Луис.
- Она хоть красивая была? Кладезь распутства.
- Ничего. У нее только были чуть приподняты плечи, так что голова оказывалась обращенной немного вниз, как будто она что-то искала под ногами. Но это не имеет значения.
- Она не любила вас.
- Зачем же она позвала меня в кладовую?
- Может быть, она всех туда звала?
- Но над ними же она не посмеялась.
- Наверное, им не было нужно, чтобы их любили.
- Но и мне не было нужно! Мне и теперь не нужно! Как жаждущая лань ищет путь к источнику, так душа моя ищет Бога!..
- Она смотрела на вас, эта угольная яма?
- А как иначе, наверно, смотрела.
- Она смотрела на вас, например, как я на вас смотрю?
- Откуда я знаю, там было темно.
- Она не любила вас.
- Но это теперь уже не имеет значения, я говорил вам не раз! К небу обращается душа моя и молит дать ей покой!
- Сколько времени вы мучились, родной мой...
- Не мучился я, черт побери, не мучился! Когда я решил уйти от земной суеты...
- Зачем же, родной мой, вы решили?!
- А ради покоя и счастья, несравненная!
- А если вы напрасно решили?
- В моей душе сомнений нет.
- А если вы начнете сомневаться?
- Почему это я вдруг начну сомневаться?
- А если вы поймете, что вас любят?
- Довольно. Вам что-то померещилось, и вот вы морочите себя и меня.
- Так померещилось, что я четвертую ночь не сплю.
- Тогда давайте говорить начистоту. Ведь причина-то вся только в том, что я на кого-то там оказался похож!
- На Дон-Кихота вы похожи, родной мой.
- Но неужели вы не понимаете, что видимость обманчива! Смешно же! Пускай даже внешне и похож. Но по существу же все наоборот. Решительно все! И едва только вы это сообразите, как тут же меня возненавидите и начнете хихикать за моей спиной точно так же, как жена угольщика.
- Нет уж.
- Но вы обо мне вообще никакого представления не имеете! В ваших глазах я ничтожный семинарист, с которым вы можете делать все, что вам заблагорассудится! Так нет же, о прелестная! Тут ты здорово ошиблась! Может быть, вот здесь (он указал на свою грудь) - я свободнее и мудрее вас всех! Вы жалеете меня, я несчастный человек? Что же! Я, как тайный дар, храню свое право быть несчастным! И это мое дело. И это никого не касается.
- Как вы хорошо говорите.
- Но что вы ответите мне на это?
- Может быть, я не все поняла - не сердитесь, но я... старалась бы, чтобы вам не было со мной скучно.
- Да не об этом же!..
- Простите меня за эту необразованность. И простите, что я не являю собой венец красоты, тем более что годы идут. Конечно, волосы мои не золото. Санчика права. Но все-таки... Видите, какой отлив? Рыжина. Это сейчас модно. Да и руки, что поделаешь, не слоновая кость, но во всяком случае посмотрите сами. А те части тела, которые целомудрие скрывает, - особенно восторгаться, может быть, и не стоит, но и стыдиться тоже нечего.
- Боже, не покидай меня! Приди ко мне на помощь! Обрати ко мне свои очи, и я буду спасен! Дай мне силы устоять!
- Лишь одному человеку я могу отдать все это и вдобавок свободу. Вы для меня умнее, красивей и возвышенней всех, кто домогается моей руки.
- Не хватало того, чтобы вы сравнили меня с этими скотами!
- Да вы что? Ревнуете?!
- К ним?.. Они мне безразличны, как бродящие по лугу коровы. Как козлы! Как ослы! Но они сыты и довольны, они - стадо, а я всегда буду один.
- Если бы вы захотели, вы были бы не один.
- Какой-то абсурдный разговор! Ночью! В поле! Мне холодно! Когда все это не имеет смысла! Предположим, я даже что-то испытывал бы к вам.
- Я знаю это! Вы и виду не подаете, но я чувствую.
- Я говорю - предположим! Ваша наивность, ваша сердечность и, что греха таить, ваше расположение ко мне - и все это в такой обстановке, - да, предположим, привлекает меня к вам.
- А меня как влечет к вам, родной мой...
- Я сказал - не влечет, а привлекает.
- И меня привлекает. И тянет.
- Господи, ты решил наказать меня! Я заблудился! Я погибаю! Но я должен с этим бороться!
- То есть...
Альдонса положила ему руки на плечи, приблизила к нему лицо.
- Но...
Когда же они оторвались друг от друга, то не сразу смогли заговорить. Запинаясь и дрожа, словно в ознобе, Альдонса сказала:
- Кто как умеет... тот так и верует. Я верующая в любовь и ласку. А кто никого не любит - тот грешник.
- Да, я мог бы полюбить вас так, как едва ли смог бы кто-либо другой! Никогда, ни в чем не обидел бы вас, как сейчас я молюсь небу!.. Но вот это как раз мне и страшно.
- Я не понимаю...