Он остановил меня:
— Давай не будем о нём.
Я пожал плечами:
— Как хочешь…
— Что ты знаешь о группе «Медгерменевтика»?
— Ничего не знаю. Видел некоторые их работы в альбомах.
— «Герменевтика» — это означает «истолкование», так ведь?
— Вроде так.
— Ну и что они истолковывают?
— Не знаю. Может быть, явления культуры…
— А почему они «мед»? С медицинской точки зрения истолковывают, что ли?
— Понятия не имею.
Он закурил пятую сигарету.
Я задумался. — Кое-что о герменевтике я всё-таки знал. Я слышал о том, что её первой и важнейшей целью является выяснение так называемого «главного намерения», управляющего текстом или речью. Но я забыл, как это «главное намерение» у них называется. В голове всё время вертелся «lupus»… Боже мой, куда от него деваться? — «Волк в законе», «волк в тексте», «волк в корпусе», «волк в опусе»… Вспомнил наконец-то! — «scopus» — вот как это называется! Что-то похожее и на фокус, и на полюс, — то есть точка, куда фокусируются лучи или куда стягиваются силовые линии смыслового поля… Значит, герменевтика предполагает, что этот scopus существует всегда, раз она ставит задачу его найти. Любой текст, любая речь — имеет в себе намерение, которое можно выделить как смысловую доминанту? — Гм, сомневаюсь. Речь, может быть, но не текст. Не всякий текст. Газетная статья, может быть. Но про художественный текст этого с такой уверенностью уже не скажешь… Да и не всякая речь. — Речь сумасшедшего, например, может не иметь смысловой доминанты. Однако врач может с успехом такую речь толковать. Это и есть, что ли, «медгерменевтика»?..
— И давно ты тут работаешь?
— Пять лет.
Он кивнул, словно получил подтверждение какой-то своей мысли. «Наверное, он связал это с годом, когда утонул Валентин, — подумал я без удивления. — То есть связал потому, что я начал рассказывать про архив, и он подумал, что я решил его издать сразу же, как только он попал мне в руки. Потому, дескать, и устроился в это маленькое издательство — в надежде, что мне как-то удастся… Так, должно быть, он подумал и поэтому кивнул сам себе», — подумал я прежде, чем успел удивиться, откуда такие мысли могли прийти ко мне.
Не помню, когда и каким образом мы стали с ним на «ты». Это было мне даже странно. Виделись мы редко и всегда на людях. Познакомились? — тоже в каком-то сборище года два назад. Пожалуй, кто-то представил мне его как старого приятеля Валентина. Или меня ему представили — как… кого?.. — Может быть, он и сразу повёл себя со мной накоротке… Да, что-то такое было, хотя в точности не помню.
А Валентин утонул, и я был тому свидетелем: мы вместе отдыхали в Крыму. Точнее будет сказать: кроме меня, свидетелей не было, ибо мы ездили вдвоём. Он уплыл в море и не вернулся. У меня было много неприятных объяснений с милицией, со следствием. Его одежда, документы — всё осталось на пляже. Почему он уплыл? Хотел ли он специально утонуть или то был несчастный случай? — представления не имею. Погода в тот день была неважная, штормило, но это обстоятельство, конечно, не исключает его намерения. А в чём дело? — Он был спокоен. У меня спрашивали, но у меня нет и не было никаких предположений.
Мы попили чаю, и я думал, что он вскоре уйдёт, потому что разговаривать было не о чем решительно. Тут — как бы в последний момент спасая ситуацию — зазвонил телефон. Я взял трубку. Оказалось — его жена. «Коля, Павел у вас?» — «Да. А что?» — «Коля, только я вас прошу, — заговорила она быстро, — чтобы он не знал, что это я звоню. Вы можете так сделать? Он сидит с вами, в этой же комнате?» — «Да». — «Вы можете отвечать мне как-нибудь нейтрально, чтобы он не догадался, что вы со мной разговариваете?» — «Ладно, я постараюсь. Но это зависит и от вас: как вы будете ставить вопросы». — «Вопросов не будет. Я хочу вас предостеречь: у него с собой оружие». — «Вот как? Какое?» — «Пистолет. Я сейчас заглянула: пистолета нет на месте, а он сказал, что к вам едет…» — «Хм… И что это должно означать?» — «Будьте осторожны. Вы ничего не заметили в нём странного?» — «Нет». — «Он последнее время не в себе. Я подозреваю, что у него съехала крыша. Но он категорически не даёт себя обследовать, он очень подозрителен, как и все, впрочем, в подобном состоянии». — «Хорошо. Допустим. Я могу чем-нибудь помочь?» — «Постарайтесь его успокоить и отослать домой. Я сама его разоружу незаметно».
Он смотрел на меня с усмешкой.
— Это Лариса? — спросил он, едва я положил трубку.
— Да, она. — (Я не успел, не пожелал, поленился что-нибудь выдумать, раз уж он так…)
— Проверяет…
— Что проверяет?
— Меня. Она совсем спятила от ревности. Всюду следит, где только может. Мне уже неудобно становится перед людьми, с которыми я общаюсь, — сказал он с горечью.
— Почему? Ты ей даёшь поводы?
Он не ответил.
За окном началась очередная собачья свара. Здесь садик, куда их выводят гулять. Лают они постоянно. Откуда в них столько злобы? Я этого терпеть не могу. Но когда они сцепляются друг с другом, волна их ярости накатывает на меня сквозь окна с решётками и жалюзи. Хозяева орут, растаскивая их. Я скрючиваюсь от омерзения в своём кресле и пережидаю. «Тэдди, назад! Ко мне! Тэдди, фу!.. Лиза, Лиза… Лиза, перестань! Лиза, перестань!..» — Наконец опять неустойчивое затишье — до поры до времени…
— Волки небось не лают, молчат, а? Как ты думаешь? Волки ведь не такие нервные?
Он не ответил.
— А откуда ты с Ларисой знаком?
— Как откуда? — удивился я. — Вы же приезжали вместе на дачу к Вере Тарасовой. Прошлым летом.
— И ты там был?
— Конечно. Ты не помнишь?
— А, ну да… Точно… А правду говорят, что Вера Тарасова — твоя… ну, жена — неофициальная?
— Неправду.
Он был грустен. Мне вдруг стало казаться, что он чего-то ждёт от меня. Сидит и терпеливо ждёт… А потом, когда не дождётся (ибо я не знаю, чего он ждёт!) — что он сделает? Вынет свой пистолет?
Может, это не жена ревнует, а он? Может быть, он меня подозревает?
Не так давно я встретил Ларису в галерее Гельмана. Она была одна. Мы немного поговорили. Ах, вот в чём дело! — Неужели? — Я тогда тоже начал рассказывать про архив, говорил, что хочу написать о Валентине книгу. Она отозвалась, что совсем его не знала: с Павлом она познакомилась уже после того, как Валентин утонул. Поинтересовалась, между прочим, что есть о Павле в этом архиве, — «ведь что-то наверняка должно быть, — ведь они были с Валентином дружны много лет, — или я ошибаюсь?» — Я осторожно сказал, что пока видел лишь малозначимые упоминания о нём — мимоходом, — но я ещё далеко не всё разобрал… Но я видел, что от неё не укрылось моё осторожничанье. Впрочем, казалось, она была удовлетворена, как будто того и ожидала…
— А правду Лариса сказала, что у тебя с собой пистолет?
— Правду, — сказал он и полез в карман широкого длинного пальто, в котором как пришёл, так и сидел на диване напротив меня. Достал пистолет и повертел в руках, разглядывая его рассеянно.
— Зачем он тебе?
— А?
— Я спрашиваю, зачем ты его взял?
— А у тебя есть при себе паспорт?
— Ну, есть… А при чём тут…
— Покажи мне его.
— Зачем?
— Покажи, я хочу посмотреть.
— Но я не вижу связи. А пистолет при чём тут?
— Пистолет на тот случай, если ты не захочешь показать паспорт, и мне придётся тебя принудить.
— Ах, вот как… — У меня отлегло от сердца, и я даже улыбнулся. — Паша, у меня нет никаких причин не удовлетворить твоё любопытство, — сказал я, вставая, чтобы порыться в сумке. — Но и ты, пожалуйста, удовлетвори моё: зачем тебе понадобился мой паспорт? Подозреваешь, что я публикую свои сочинения под псевдонимом?
— Брось ты это наконец, — поморщился он. — Не делай вид, что…
— О чём ты?.. Нет, я, честное слово… Я просто в недоумении. И очень заинтригован.
Он махнул рукой. (Пистолет отложил в угол дивана.)
Минут пять он, нахмурясь, изучал мой паспорт. Я предупредительно пододвинул к нему настольную лампу.
— Угу, — сказал он, возвращая мне.
— Что — «угу»?
— Пять лет назад ты получил его, — объяснил он без выражения. — Именно тогда, когда ты якобы перебрался в Москву из Киева. Прежний паспорт этого Николая ты, значит, уничтожил.
— Чего?
— Да нет, я просто хотел убедиться.
— Итак, убедился?
— Да.
— В чём же?
— В том, в чём и так был убеждён.
Мой прежний паспорт был потерян, и я не понимал, что значит, что я «уничтожил» паспорт какого-то Николая и что это за «якобы перебрался». Подумав, я осторожно спросил:
— А откуда ты знаешь, что я жил в Киеве?
— Ты сам об этом всем рассказываешь.
— Ну, допустим… Пожалуй…
— Но ты там не жил.
— Почему ты так думаешь?
— Свой старый паспорт ты оставил там на пляже, в Крыму, вместе с одеждой.
Две девочки, гуляющие с собаками (или без собак), остановились прямо позади меня за окном и перекликались с парнями, которые сидели на скамейке в другом углу сада.
— А Ксюха поехала на ВДНХ.
— С Лёхой?
— С каким Лёхой? Ха-ха-ха. С Костиком.
— С каким Костиком?
— Мы пиво не пьём. Ха-ха-ха.
— Только мартини.
— А слушаем только «Иванушки Интернейшнл».
Я хотел встать с кресла, но боялся.
Тут мне пришлось задуматься не на шутку. Я не сводил взгляда с пистолета — чёрного и блестящего на блестящей, чёрной же коже дивана. «Что меня ждёт дальше?» — вот вопрос. Трудно преодолеть жуть и действовать напрямую, но ничего другого мне не остаётся.
Я сказал:
— Паша, я знаю, что ты был лучшим другом Валентина и что ты не можешь оправиться после его смерти до сих пор. Я, пожалуй, из твоих слов могу заключить, что ты меня в чём-то подозреваешь… Может быть, ты склонен винить в этой гибели меня, а? Отвечай прямо. Я его утопил, по-твоему?
Он молча смотрел на меня в упор с улыбкой вовсе уж дикой.