и очень мощные, мускулистые ноги. Ударив пятками, Александр с места пустил его в галоп, ловко удерживаясь в седле. Его друзья побежали вслед за заводилой в сторону зеленых холмов с криками восторга.
Все это время Александр не обращал на меня никакого внимания, и от этого мне почему-то стало несколько обидно. Но я напомнил себе, что пришел встретиться не с ним, а с его наставником.
Внешне Аристотель был совсем не похож на могучих атлетов Пифагора и Платона. В наше время его назвали бы типичным университетским интеллигентом. Среднего роста, субтильного сложения, с тонкими руками и ногами, короткой рыжеватой бородкой, русыми и местами редкими волосами. Было заметно по всему, что он тщательно ухаживает за своей внешностью и в одежде аккуратен до педантичности. У него был высокий, чуть резковатый голос, а когда он смотрел вдаль, то часто щурился. Видимо, от постоянного чтения и письма Аристотель был немного близорук и в наше время наверняка носил бы стильные очки в тонкой оправе.
Ко мне Философ (именно так, с большой буквы и даже без упоминания имени его называли спустя тысячу лет в средневековых манускриптах) поначалу отнесся с большим недоверием. Заметив мой не афинский акцент, удивился, что в Академии так быстро появились новые преподаватели, а мои слова о том, что Спевсипп решил с ним помириться, и вовсе назвал полным вздором. Мне пришлось на ходу сочинять новую легенду о себе. Но в конце концов, мой массивный тюк манускриптов из Афин и хорошее знание основ эллинской философии заставили ученого поверить мне. Погода была замечательной: сухой, солнечной, не жаркой. Аристотель предложил мне часок-другой прогуляться по аллеям и поговорить. Меня это не удивило, поскольку в Афинах он часто читал лекции, прогуливаясь по парку с учениками. Порой это служило поводом для шуток, так как тем приходилось наспех, урывками конспектировать изложенное прямо на ходу.
– Философ, вы когда-нибудь говорили: «Платон мне друг, но истина дороже»? Я не раз слышал эти слова. Они стали поговоркой, и людская молва разнесла их далеко за пределы Афин.
– Ну что вы. Лучше бы они читали мои работы, чем сочиняли небылицы. Платон был для меня гораздо больше, чем просто другом – он вдохновлял меня, и я буду вечно ему благодарен. Но мне, конечно, есть в чем себя упрекнуть. Я был молод, горяч, и при всей моей любви к нему постоянно спорил, так как действительно во многом не мог и до сих пор не могу согласиться с его взглядами. Однажды, уже в почтенном возрасте, он надолго слег с сердечной болезнью после одного такого спора. Я был крайне опечален этим, и без конца корил себя за бестактность. Платон принял мое раскаяние, пошел на поправку и вновь стал читать лекции. Но вскоре все же покинул этот мир. Так или иначе, он прожил очень долгую и, главное, исключительно насыщенную жизнь. Я не уверен, что мне Творец подарит столько же лет.
– А в чем был корень ваших разногласий?
– Попробую ответить кратко: практически во всем.
– Почему же вы и сейчас называете себя его верным учеником?
– Платон научил меня главному – искусству размышления и обобщения. Он лучше всех когда-либо живших умел различать общее в частностях, всегда искал не саму вещь, а причину всякой вещи. И еще он был невероятно талантлив как писатель, что многие недооценивают. Когда он читал вслух свои работы, я забывал обо всем – настолько они были прекрасны. Его диалоги – великолепное произведение искусства, не уступающее по глубине смысла и изяществу слога самому Гомеру.
– А что стало корнем различий между вашими идеями?
– Взгляд на саму первичную природу вещей. И, конечно, метод исследования.
– Расскажете подробнее?
– У меня не так много времени, поэтому коснусь лишь основ. Платон считал, что мы, люди, живем в пещере, и в нашей жизни видим лишь блеклые отблески мира прекрасных идей. Я же уверен, что это не так. Мы каждую секунду находимся в удивительном мире. В любой, даже самой ничтожной материальной вещи заложена своя, присущая только этой вещи идея. Разумеется, есть и общие качества вещей. Суть научного метода в том, чтобы внимательно, терпеливо, последовательно изучать все качества отдельных вещей, и лишь затем делать обобщения и строить на этом теории. Мы, исследователи, подобны врачам. Врач ничто не может принять на веру просто так, без доказательства – иначе он убьет пациента. Платон следует в своих размышлениях от общего – идеи – к частному. Я же считаю правильным, напротив, идти от частного к общему.
В этот момент мы подошли к небольшому водопаду, тонкими струйками стекавшему по зеленому, буйно заросшему растениями склону холма.
– Платон сказал бы, что этот водопад суть отражение идеи вечно движущейся воды, одной из стихий нашего мира. Я же задаю себе иные вопросы. Почему струи стекают вниз, и именно так, как мы это наблюдаем? Не оттого ли, что Земля – это центр мира и потому притягивает к себе все предметы? Из-за чего поверхность струек отражает солнечный свет? Едва различимые взором насекомые, которые плещутся в воде – что это вообще за существа? Они зародились в грязи сами по себе или размножаются тем же способом, что и животные или люди? И есть ли у них душа? А вот эти мокрые растения, свисающие с уступов камня – они живые или нет? Видите, сколько вокруг нас простейших вопросов, на которые, однако, ни Платон, ни я, да и никто на свете не даст точных ответов. Я испытываю наслаждение, изучая самые простые, материальные вещи, на которые Платон и его ученики смотрели свысока. И чувствую досаду, понимая, что мне жизни не хватит, чтобы постичь все тайны природы.
– Удалось ли вам открыть что-то, о чем было неизвестно до вас?
– Помимо частностей, я сформулировал множество базовых принципов. Например, всякая вещь в мире имеет в себе четыре причины. Материю, форму, источник и цель. Только точно определив все эти четыре начала вещи, мы можем судить о ней. Например, амфора. Материя – глина или бронза; форма – полый сосуд, источник – гончар, цель – хранить в себе жидкости для утоления человеком жажды и, возможно, радовать глаз, если она искусно обожжена и расписана. Или взять дом. Материя – камень, форма – проект архитектора, источник – строитель, цель – укрыть человека от зноя, холода или дождя и дать ему возможность без помех размышлять о философии.
– Кажется, я понимаю логику. Но что если взять человека?
– Это интересный пример. Форма человека – это, конечно, его душа и характер. Материя – тело; источник – его родители. Но что же мы можем сказать о цели человека, или о его финальной причине, как мне больше нравится говорить?
– Например, прожить достойную жизнь?
– Это, безусловно, необходимо. Но само по себе недостаточно. Цель существования человека – это постоянное самосовершенствование его нравственности и интеллекта, естественным образом вытекающее из его бесконечной любви к Богу и стремления его души к божественной благодати.
– А что для вас в таком случае Бог?
– Бог есть первоначало, сотворившее Вселенную. Он существует сам по себе, вне пространства и времени. Он был всегда и будет всегда. Доказать его существование – это самая простая задача. Как известно, в мире нет движения без источника движения. Предмет начинает двигаться, только если приложить к нему усилие. Ведь в этом у вас нет сомнений?
– Разумеется, это один из законов физики.
– Тогда ответьте, пожалуйста. Кто, если не Бог мог сдвинуть с места самую первую вещь в истории, если до этого никакого движения и энергии во Вселенной не существовало?
– На этот счет есть разные мнения, однако строго логически вы правы. Но есть ли Богу дело до нас?
– Разумеется, нет. Он создал мир и пребывает в блаженных возвышенных сферах. Суть заключается не в том, нужны ли мы Ему. А в том, что это мы не можем обойтись без Него как высшего источника Блага и цели всей нашей жизни.
– То есть душа человека стремится к воссоединению с Творцом?
– Да, но стремиться – не значит достичь. Я полагаю, что наша душа, хоть она и существует как бестелесная сущность, – тут я с Платоном согласен, – неотделима от тела и, увы, умирает вместе с ним.
– Вернемся к вашим исследованиям. Какие области науки вас интересуют?
– Абсолютно все ее, как вы выразились, области. Включая даже те, которые еще не существуют.
Мне показалось, что Аристотелю хотелось, пока еще светло, вернуться в грот, где он был занят какими-то записям в момент моего появления. И заодно – ему наверняка не терпелось поскорее взглянуть на принесенные мною книги. Но, в то же время, он еще не утратил интереса к беседе:
– Сам перечень имеющихся наук требует серьезной классификации, и этим до меня никто не занимался. Я разделил все науки на две части – те, что касаются надлунного и подлунного мира. Подлунный мир – это все, что имеет отношение к окружающей нас природе: физика, арифметика, геометрия, этика, риторика, политика, строительство, военное дело и так далее. Надлунный мир – это сфера высоких, божественных истин. Философия, метафизика, религия. То, что не поддается измерению и наблюдению, но в то же время определяет сами принципы нашего бытия. В свою очередь, науки подлунного мира также делятся на несколько категорий. Лично я, говоря о земных науках, всегда предпочитаю начинать с математики, а конкретнее – с логики, самой ее основы.
– Эллада знает немало выдающихся математиков. Тот же Пифагор…
– Да, и далеко не только он. Однако математики, выводя доказательства, не исследовали правила таких доказательств. Я же вывел три закона математической и всякой иной логики. Закон тождества – все элементы исследования должны быть определены и разграничены друг от друга; закон противоречия – два противоречивых утверждения не могут быть одновременно истинными; и закон исключения – нечто либо истинно, либо нет; вариант «и да, и нет» исключен.
Я знал, что на этих трех законах логики, как и на пяти постулатах жившего позднее Евклида, построена вся математика. Что до философии Аристотеля – смеси материализма (природа сама есть основа себя, идеи вторичны) и теологии (вера в Творца и душу человека), то особенно интересной мне показалось доказательство бытия Бога как единственно возможного первоисточника энергии. Говоря современными терминами, Бог по Аристотелю был необходим для Большого взрыва.