ость. Множество греков отправились искать лучшей жизни в быстро растущие восточные провинции, простиравшиеся теперь до самой Индии. Особенно активно греческие города возникали в Малой Азии, на побережье современной Турции. Уклад жизни успешного эллина теперь предполагал высокую мобильность, вовлеченность в торговлю, навыки в разных ремеслах, знание языков. Александр навсегда уничтожил эпоху классической Греции. Вскоре и его царство развалится, и Греция на две тысячи лет утратит независимость: будет частью сперва Римской Империи, затем Византии. Правда, на эту утрату свободы и идентичности можно посмотреть иначе. Влияние греческой культуры и языка на Рим будет огромным, а на Византию – и вовсе определяющим. Походы Александра создали не лучший, не худший, а совершенно новый мир, и с этим приходилось считаться всем.
Эти тектонические сдвиги не могли не отразиться на культуре и философии. Возникает много новых сильных философских течений: киники с огромным числом последователей (философы, отрицавшие абсолютно все материальные блага и традиционные ценности, на манер жившего в бочке Диогена), стоики (своей вершины это течение, популярное и сегодня, достигнет в Риме позже, где мы к нему вернемся), многие другие. Главное, что их всех объединяло – акцент на индивидуальности человека. Основным вопросом, волновавшим и мыслителей, и обычных людей в ту эпоху было не нечто отвлеченное, наподобие вопросов о том, кто создал Вселенную. Теперь, когда человек оказался оторван от общины и города, ощущал себя чем-то вроде тонкого стебля на ветру, надо было определить Цель – зачем он живет на свете – и Средство – каким образом ему следует жить и почему. Философы наступившей эпохи в основном исследовали именно эти два вопроса.
Я направлялся в пригород Афин. Когда-то я гулял здесь по пустым улицам, сейчас же мне то и дело приходилось проталкиваться через плотные группы людей. В ближних пригородах по-прежнему процветали и Академия, основанная Платоном, и Лицей учеников и последователей Аристотеля. Мне было бы любопытно заглянуть в обе эти школы, чтобы послушать, о чем их нынешние преподаватели просвещают учеников. Но в этот раз моей целью была другая школа, о которой, пусть она и открылась недавно, по всей Элладе уже ходило множество разных, в том числе довольно нелестных слухов.
Я был развозчиком еды и вина. В моей трехколесной тележке с длинными деревянными ручками были аккуратно уложены различные деликатесы. Толкать ее перед собой по неровным камням и выбоинам оказалось очень нелегким занятием. Но, к счастью, моя цель находилась недалеко, всего в паре километров – значительно ближе к центру, чем платоновская Академия.
Я вспомнил, что меня, помимо прочего, просили привезти большой кусок хорошего сыра. Разыскать изысканный сыр на рынках Афин было несложно. Древние греки были мастерами сыроварения. Обычно его делали из молока молодых коз, а технология производства не слишком отличалась от современной. Как и в наше время, сыр был белым, с характерным тонким запахом; можно было купить и дорогой твердый сыр, который готовили для перевозки через море, острый, соленый, и особо любимый гурманами десертный сладкий сыр, похожий на творог, смешанный с медом.
Пока я с аппетитом разглядывал всю эту красоту на прилавке, женщина, продававшая сыр, заметила несколько бутылок дорогого изысканного вина в моей тележке, свежую рыбу, обложенную льдом, отборные куски говяжьей вырезки, оливки, всевозможные спелые фрукты.
– Кому вы все это везете? Такие вкусности стоят немалых денег.
– Я направляюсь в Сад, к Эпикуру.
Торговка состроила гримасу, выражавшую если не отвращение, то как минимум неприязнь. По ее лицу казалось, что я произнес вслух нечто совершенно непристойное.
– К Эпикуру? В этот вертеп разврата? Как им только не стыдно жить так, творить такие вещи! Да разразит его Зевс молниями! Вместе со всеми его приспешниками, этим нечестивым сбродом!
– Творить какие вещи? Простите, я в Афинах недавно и ничего плохого об Эпикуре не знаю.
– Да такие вот. Совсем стыда не имеют. Не уважают ни горожан, ни традиции, ни порядки. Презирают богов. Говорят, на своих оргиях эти нечестивцы даже открыто насмехаются над ними! Много сейчас развелось лже-философов и проповедников. Время такое, будь оно неладно. Но те хотя бы просто болтают языком на площадях и в тавернах, одурачивая разных бездельников, и поделом. А этот самый Эпикур явился откуда-то из Самоса. Дыра, наверное, жуткая. И мать его была колдуньей. Он учился в Лицее у Аристотеля, но, когда того выгнали из Афин, забросил учебу. И ладно бы уехал домой или работу какую полезную себе нашел. Но он завел себе учеников и с ними купил кусок хорошей земли с садом – вон там, в той стороне. Отгородились от людей стенами, назвали себя школой, но не учатся, а без конца развлекаются. Днем громко что-то декламируют. А вечером, когда уже темно, и все порядочные люди ложатся спать – поют, играют, пляшут, хохочут. Приличный народ от этого дурного места шарахается. И ладно бы там у него были только мужчины, это еще куда ни шло. Нет, там живут и девушки, и рабы, и они там все вместе развлекаются! Представляю, какие гадости и непотребства у них творятся. Куда только смотрят власти!
– А вы там сами бывали, видели своими глазами эти непотребства?
– Вот еще. Я достойная женщина, у меня муж, дети. Что обо мне подумают, сунь я к ним нос хотя бы на полчаса?
– А туда посторонних пускают?
– Ну, дверь-то свою они ни днем, ни ночью не запирают. Но люди серьезные стараются обходить этот сад стороной. А вот молодежь – наоборот, постоянно просит этого самого Эпикура, будь он неладен, принять их жить в общину. Говорят, это стоит немалых денег. Вот ваш сыр.
Я взял несколько кусков разных видов, один аппетитнее другого, и, еще более заинтригованный, покатил тележку дальше, в сторону северных городских ворот, рядом с которыми располагался «вертеп разврата».
Я подошел ко входу под каменной аркой. К нему вела длинная аллея, благоухающая распустившимися розовыми, красными и желтыми цветами. Дверь под аркой, украшенная по краям тонкой резьбой, была приоткрыта. На подставке рядом стоял кувшин с водой и лежала хлебная лепешка. Я не удержался, отломил кусочек, и затем отпил из кувшина. Хлеб был простым, из обычной муки, но очень свежим и вкусным. Чистейшая прохладная родниковая вода хорошо освежала.
На двери красовалась табличка с надписью: «Гость, войди! Тебе здесь будет хорошо. Здесь удовольствие – высшее благо».
Зайдя внутрь, я увидел уютный ухоженный парк. Кое-где выделялись небольшие клумбы цветов и декоративных растений, были также и деревья с пышными кронами, в которых виднелись плоды. И все же это был не сад, а скорее, загородный поселок, коммуна, с центральным зданием с широкой верандой и симпатичными деревянными домиками вокруг. Общую площадь «сада», огороженного невысокими каменными стенами (служившими защитой не от воров, а от любопытных глаз) я оценил гектара в два. Время было предвечернее, солнце не палило, а в воздухе после небольшого дождя ощущался чудесный запах свежести, влаги и травы.
Меня заметили почти сразу. Ко мне подошла красивая темноволосая девушка лет двадцати, с цветком в волосах, в легком платье и изящных сандалиях, приветливая и улыбчивая. Она поблагодарила за деликатесы, аккуратно попробовала пальчиком на твердость разные виды сыра и предложила присоединиться к их компании.
На веранде я насчитал человек двенадцать, плюс, как я понял, еще какие-то участники коммуны в данный момент находились по делам в городе. В основном это были молодые люди. Помимо встретившей меня были еще две женщины, возрастом чуть постарше. Они приносили блюда из кухни, расставляя их на ковре с тонкой вышивкой, лежавшем на полу и служившем скатертью. Вокруг были разбросаны подушки, набитые овечьей шерстью, на которых во время еды было удобно сидеть или возлежать, по древнегреческому обычаю.
Никто не спросил меня, кто я и откуда. Даже называть мое имя было, кажется, необязательно. Среди молодых мужчин, как я позже узнал, были и дети афинских богачей, и отпрыски бедноты и даже один раб, которого хозяин за какие-то заслуги отпустил пожить здесь, заплатив за него взнос. Каждый перед тем, как занять место у «стола», старался побыстрее окончить свое занятие: кто-то писал на папирусе, кто-то мастерил или рисовал, двое юношей занимались гимнастикой. Когда все расселись, сама собой потекла увлеченная непринужденная беседа – с анекдотами, философскими спорами, милой бытовой болтовней. Все улыбались, при случае одобрительно похлопывали соседа по плечу и аплодировали удачным шуткам. Окончив трапезу, я спросил соседа, могу ли я поговорить с хозяином «сада». Тот ответил, что это вполне возможно и мне надо лишь дождаться, когда он вернется со своей привычной трехчасовой прогулки по окрестностям Афин.
Молодежь разбилась на группы по интересам по два-три человека. Тем временем, тихо и незаметно, в арку прошел Эпикур – я заметил его, лишь когда он подошел к веранде. Это был стройный, подтянутый, энергичный мужчина лет сорока с длинной ухоженной темной бородой и умными, немного озорными глазами. В наше время так выглядят профессиональные путешественники или альпинисты. Я представился торговцем, и он почтительно, но не без юмора меня поприветствовал. Я сказал ему, что меня прислал его давний друг, тоже философ, с которым Эпикур состоял в переписке. Тот спросил Эпикура, нуждается ли он в чем-либо, на что хозяин сада ответил, что у него есть абсолютно все, что делает человека счастливым. Но в постскриптуме добавил: «и все же отменный сыр и пара бутылок доброго вина еще никому не помешали». Я сказал Эпикуру, что видел эти письма и отдаю должное его чувству юмора (не уточняя, что видел их в музее спустя две с лишним тысячи лет).
Тот белозубо усмехнулся и предложил выпить с ним по чашке молодого вина из Фессалии урожая прошлого года. Мы сели вдвоем на мягких подушках на веранде, одна из женщин принесла амфору, в которой плескался рубиново-красный напиток, чашки, а также орехи и оливки.