– У вас, римлян, нет ничего своего. И даже богов нет своих, всех вы заимствовали у эллинов, дав им другие имена. Сами же эллины над своими богами, не защитившими их ни от македонцев, ни от вас, римлян, сейчас лишь горько смеются, полностью в них разуверившись. Пройдет немного времени, и то же случится и с вами. Римские боги – не более чем комедианты.
– Уж очень надменны речи твои. Известно ли тебе, бродяга, как император Нерон обходится в Риме с такими, как ты? Тебе может грозить нечто более ужасное, чем просто смерть. И вера тебе не поможет.
– Только Христос есть Путь. Даже для тебя, префект. Кто во Христе, тот новый человек. Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом. Я знаю и вижу то, о чем ты даже не догадываешься. Поэтому нет страха в моей душе, а лишь искреннее и доброе сочувствие тебе.
– А может ты просто сам вбил себе в голову то, что проповедуешь другим? А богов нет вообще?
– Известно ли тебе, Публий, с какой радостью, восхвалением Господа и песнопениями во славу Его идут люди на смерть и муки? И как стойко переносят их? Улыбаются перед ликом голодного льва, слова дурного не проронят, сгорая на кресте. Они знают, что это дверь в Царствие Божье. Как ты полагаешь, по плечу ли такое обычным людям, или есть некая Великая Сила, вдохновляющая их?
– Что ж, Павел-иудей. Давай устроим тебе и твоей вере небольшое, но важное лично для меня испытание. Мой отец сейчас тяжело болен, у него горит желудок от язв, он очень страдает, и лекари ждут его смерти в любой момент. По-едем ко мне, ты возложишь на него руки, как это делал твой Бог. Если он все равно умрет после этого, я надену на тебя кандалы и отправлю на жестокую расправу в Рим. Если почувствует себя лучше, ты сможешь найти себе убежище на острове и проповедовать. Если же отец выздоровеет полностью, поставлю в храме Аполлона статую твоего бога в пантеоне статуй римских и языческих богов. Как тебе такой уговор?
– Я согласен на все, кроме последнего. Когда люди узрят истину, не останется от римских богов ни единого черепка. Поедем сейчас же. Я попробую помочь твоему бедному отцу без всяких условий.
Над живописной мальтийской гаванью наступал рассвет. Казалось, что раннее солнце поднималось над иным, разительно изменившимся миром. Чуть-чуть другими стали даже небо и солнце, новые неведомые ароматы ощущались в свежем морском предрассветном воздухе.
Добрые мальтийцы на три месяца, до прихода следующего крупного судна, приютили спасшихся. Отец Публия благодаря лечению Павла и Луки выздоровел. Префект исполнил обещание, позволив Павлу открыто проповедовать, создать местную общину, а затем даже покинуть остров свободным от обязательств перед римскими властями человеком. Еще семь лет Павел активно проповедовал во многих городах империи. Во время расправ Нерона в Риме над христианами ему предлагали уехать из столицы, но он предпочел остаться с единоверцами. С апостолом Петром их казнили по приказу Нерона (незадолго до самоубийства тирана) в один день. Петра распяли вниз головой, а Павлу, как римскому гражданину, была уготована более «легкая» смерть – ему мечом отсекли голову.
Более половины всего текста Нового Завета написал Павел – или своей рукой, или диктуя верному другу Луке (который тоже прожил яркую долгую жизнь и в старости принял смерть за веру). Роль проповедей, посланий и личности Павла в распространении раннего христианства, последующем становлении как господствующей религии в поздней Римской империи, а затем и во всей средневековой Европе, невозможно переоценить.
Мир, в котором мы живем, стал таким во многом вследствие того, что делал Павел две тысячи лет назад.
Глава 12Искусство самосозерцания (Марк Аврелий)
Место: Виндбона, военный лагерь римлян (современная Вена, Австрия)
Время: 180 год
Путешествие из Рима к далеким северным рубежам величайшей империи Античности через высокие труднопроходимые Альпы, мимо замерзших горных озер, в невероятно снежный февраль даже по лучшим в ту эпоху римским дорогам, с ежедневной сменой лошадей на военных постах, было долгим, тяжелым предприятием и заняло немало дней. В иных местах узкие грунтовые колеи над самой пропастью были занесены снегом почти по пояс, и тогда каждый дневной переход давался и людям, и лошадям на пределе сил. Но нам надо было торопиться.
Это была эра одновременно и высшего культурного и политического расцвета в истории древнего Рима, и вместе с тем, как ни странно, эпоха нескончаемых трудностей и несчастий.
Заканчивалось счастливое столетие «пяти хороших императоров». Оно началось в конце первого века нашей эры спокойным правлением Марка Нервы. Ему наследовал великий Траян, первый император не римских кровей, выходец из далекой провинции. Он проводил умную, справедливую внутреннюю политику и был блестящим полководцем, расширив границы империи до наибольших в истории размеров. Следующий «хороший» император, Адриан, понял бессмысленность дальнейшей экспансии и всю жизнь посвятил укреплению границ империи и ее инфраструктуры: дорог, многокилометровых пограничных стен, развитию логистики и транспорта: так, чтобы империя наконец-то стала единым организмом, и вполне преуспел в этом. Его наследник Антонин Пий был юристом и стал отличным администратором: римское право вышло на новый уровень, процветала экономика, бедным оказывалась щедрая поддержка. Наконец, после смерти Пия на престол взошел Марк Аврелий, человек, который с юности считался феноменально умным, образованным и волевым, и при этом еще и образцом морали. Выходец из знатной семьи, но не королевских кровей, еще мальчиком он столь поразил императора Адриана, что тот усыновил его, полюбил как родного, а перед смертью передал трон Пию с условием, что тот сделает Марка своим наследником. Марк Аврелий пришел к власти в Риме под всеобщее ликование, в расцвете сил, когда ему было около сорока.
Однако правление Марка Аврелия оказалось отнюдь не безоблачным. Капризные римские боги словно сговорились, силясь устроить новому императору как можно больше тяжелых испытаний. Внезапно начались природные катаклизмы самых разных видов. Южные провинции, обеспечивавшие Рим продовольствием, год за годом стали страдать от тяжелых засух и нашествия огромных стай саранчи. На севере же начались необычайной силы заморозки и наводнения: даже спокойный Тибр настолько выходил из берегов, что Рим пару раз полностью затапливало. Германские племена теперь не просто объединились ради одного сражения, как бывало еще при Октавиане, а образовали устойчивый союз, обретя постоянное численное превосходство над римскими гарнизонами, и вполне обоснованно угрожая им. В неспокойном Египте, куда император послал несколько своих лучших легионов, полководец неожиданно поднял бунт против Марка Аврелия, повернув войска обратно, на Рим. Сенат гудел, как потревоженный улей, римляне трепетали в страхе. Лишь император был спокоен как скала: «не столь уж я плох как правитель, чтобы люди пошли против меня». Он мирно увещевал бунтовщика, терпеливо объяснял ему в письмах, что тот неправ. Однажды поутру ему привезли голову полководца, которого казнили собственные солдаты, когда тот приказал им штурмовать Рим.
Марк Аврелий не любил заниматься государственными делами, а войны и вовсе ненавидел всей душой. Но он был прирожденным стоиком и ни в чем ни на час не позволял себе послабления, отдавая работе все свои силы. Из последних десяти лет примерно девять он провел в военных походах против германцев. И даже в них он, когда было можно, проявлял гуманизм: щадил сдавшихся; не только не убивал, но старался даже не отдавать пленных в рабство, отпуская домой, если видел в них раскаяние; постоянно предлагал вождям язычников переговоры на разумных (насколько это было допустимо) условиях – хотя те обычно отказывались. Вечерами, в краткие минуты перед сном, он ненадолго обретал то, к чему его душа всегда стремилась сильнее всего: покой и уединение. Сидя перед тусклыми свечами в походной палатке, в спартанских по меркам римских императоров условиях, он записывал в дневник свои потаенные мысли и впечатления – не следы конкретных текущих событий (которые он в дневнике не упоминал вообще), а наблюдения за жизнью во всей ее полноте, людьми, природой и логикой течения событий во Вселенной. Он называл эти записи «работой над собой», подразумевая, что душе и интеллекту человека регулярные упражнения столь же или даже еще более необходимы, чем гимнастика необходима телу.
Я был почетным римским сенатором, патрицием, чей род восходил к ста старейшим семьям Вечного города, дальним потомком одного из соратников Ромула, основавшего Рим девятьсот лет назад. Моя миссия была согласована с большей частью сенаторов, но, разумеется, ее не обсуждали на общем собрании, она была важной и тайной – как, собственно, и почти все в настоящей государственной политике. На военных постах по дороге я предъявлял бумагу, в которой шла речь о приготовлении празднеств в честь предстоявшего вскоре дня рождения императора и еще ряда хозяйственных вопросов, требовавших срочного решения: от бюджета гладиаторских игр во время празднования мартовских ид до утверждения кандидатур новых префектов в нескольких южных провинциях, включая Нумидию, Ликонию и Египет.
Подъезжая к лагерю, я сразу отметил про себя явное напряжение, буквально висевшее в воздухе. Я знал и о недавней вспышке чумы, пришедшей откуда-то из Азии, которая со скоростью лесного пожара пронеслась по всем северным римским гарнизонам, еще более осложнив их положение. Известно мне было и то, что маркоманы (самое воинственное из северных племен эпохи, под чьими знаменами сплотились германские войска, но оказавшееся все равно разбитым римскими легионами в прошлом году) принесли невиданно щедрые жертвы своим богам и теперь были готовы биться насмерть, чтобы взять реванш. Одного из центурионов – военачальников среднего звена – варвары сумели выманить в лес и взять в плен. Под жестокими пытками тот рассказал все о боеспособности гарнизона, которая из-за эпидемии и рассеяния сил по постам вдоль границ отнюдь не была внушительной. Присутствие в лагере самого императора, которого язычникам еще никогда в истории не удавалось убить или взять в плен, делало цель еще более желанной. Нападения варваров ждали со дня на день; число часовых на постах было удвоено, чтобы враг не смог застать лагерь врасплох ночью.