– Этот вопрос, признаюсь, беспокоит и меня самого. Когда Коммод был ребенком, я стремился воспитать его как должно. Но я слишком редко видел его, он вырос почти без меня. И все же он – сильная, волевая личность и отличный воин, что важно в наши дни. Остальное, надеюсь, к нему придет.
– Цезарь, и еще. Все шепотом говорят о том, что он – не ваш настоящий сын. Вашу жену в долгие месяцы вашего отсутствия в Риме не раз видели вечерами в обществе разных мужчин. А по ночам к ней приводили самых сильных и красивых гладиаторов, и от ее сладострастных криков и стонов стены дворца сотрясались до самого утра. Посмотрите на Коммода – эти огромные плечи, бычья шея, пустые бездумные глаза. И, главное, характером он ваша полная противоположность.
– Фаустина все то время, что я был с ней, любила меня, поддерживала всегда и во всем. Она красива, умна, и она дочь предыдущего императора, Пия. Юпитер даровал нам 14 детей. Многие были слабы здоровьем и умерли. Теперь их шестеро: пять девочек и Коммод. Мой он сын или нет – о том известно одним лишь богам. Не ты первый, кто говорит мне об этом. Но ведь и я не был родным сыном Адриана, а лишь приемным. Фаустине я верю, несмотря ни на что, а она мне поклялась всеми богами, что хоть она мне и изменяла, находясь в тоске в мои отъезды, но Коммод все же мой сын. Я должен верить ей, так как исхожу из того, что человек, тем более самый близкий, не лжет, если не доказано иное. Я сделал его своим соправителем. Тогда мне казалось, что он смел, решителен, предприимчив, и в целом достоин стать моим преемником. Теперь же я все больше сомневаюсь. Но могу ли я нарушить давно данное ему мое отцовское обещание? Это было бы недостойно.
– Вы не боитесь того, что можете умереть неожиданно, скоропостижно?
– Я делаю то, что надлежит делать, и об остальном не беспокоюсь. Я никогда ничего не боюсь. Ни с кем не случается ничего, что он не мог бы вынести. Не думай о плохом. Что представляешь себе, то и сбудется. Мысли наши почти всегда становятся реальностью.
– Но что если одно лишь его безрассудство разрушит все, что вы создавали долгие годы?
– Не переживай раньше времени о том, что еще не случилось. В последнее время меня мучают боли в боку, и это вполне может быть началом конца. Пока, впрочем, они не настолько сильны, так что я надеюсь, что еще год-другой в запасе у меня есть.
Марк Аврелий прошелся по комнате, как если бы хотел сделать паузу перед чем-то важным.
– Главная же трагедия нашей ситуации заключается в том, что все, сделанное мной, и так разрушится неминуемо, причем относительно скоро. С Коммодом на троне или с кем угодно другим.
– Что вы имеете в виду? Неужели слава и доблесть Рима не вечны?
– Я провел в этих местах много лет и внимательно наблюдал за здешними народами. Они и вправду полудикие. Отстают от нас на пятьсот, а может, и на тысячу лет. Но зато сколько в них страсти, и как плодовиты их женщины: умирают в тридцать лет, но всякая успевает родить не меньше десятерых. То ли дело – изнеженные римские матроны. Они не хотят или не могут родить больше двоих-троих; их богатым мужьям до детей тоже дела нет: куда интереснее игры гладиаторов, хмельные пиры, стройные мальчики и другие того же рода удовольствия. Половина полей Италии даже не засеяны, а у этих германцев и расчищенная от леса поляна на вес золота. Год за годом мы жестоко убиваем их тысячами, а их становится все больше. Рано или поздно, и это не зависит от добродетели будущих императоров, наша империя не выдержит их мощного натиска с севера. В этом, как ни противься – сама логика природы вещей.
– Но ведь Рим – это свет цивилизации, который должен указывать путь варварам.
– Посмотри на римлян со стороны. Мы все время пируем, предаемся похоти, нападаем на соседей, до упаду пьем прокисшую виноградную жижу, аплодируем убийствам людей на арене. Неужто в этом заключается цивилизация и добродетель? А может, наоборот, это путь в никуда?
– Император, я смотрю на вас, и вижу напротив себя почти собственного двойника. Но с одним различием: я бы не доверил империю сыну, если бы он был таким, как Коммод.
Я вздохнул. Марк Аврелий уделил мне много внимания. Конечно, я не мог его переубедить. На прощание он сказал:
– Я вижу в тебе положительную склонность к размышлениям и искренний интерес к философии. В любом римском городе все похоже: и площади, и амфитеатры. Так же и жизнь: с какой стороны на нее ни взгляни, всюду одни и те же правила. Что ни случается – все знакомо, как розы по весне или фрукты летом. Кто хорошо видит нынешнее, тот понимает прошлое и предвидит будущее. Философия на деле проста и хочет лишь того же, что и природа.
Затем написал несколько слов на пергаменте и протянул его мне на память. Я прочитал написанное, уже выйдя от философа на троне.
«Собственного гения храни в чистоте».
Почему-то мне было грустно, ведь я знал, что произойдет дальше.
Менее чем через месяц римляне одержат решающую победу в той войне, а вот Марку Аврелию суждено будет скончаться. По версии историков, смерть его наступила от чумы, которая снова вспыхнула в лагере; согласно художественным книгам и фильмам, его задушил или отравил Коммод, приехавший проведать отца на передовой, поскольку до него дошли слухи, что тот засомневался в наследнике. Как было на самом деле, мы, конечно, не узнаем. Когда «философа на троне» торжественно хоронили в Риме, все сенаторы и граждане сошлись на том, что Марк Аврелий не мог умереть (ведь боги даже в человеческом облике не умирают), а лишь вернулся домой, туда, откуда он когда-то к ним пришел.
Правление Коммода стало одним из самых несчастливых в истории Рима. Он ревниво старался во всем превзойти «отца», не имея и сотой части его интеллекта. Римляне терпели поражения на всех рубежах империи, провинции голодали и бунтовали. Коммод в это время развлекался в огромном гареме юных девочек и мальчиков, уничтожал цвет римской знати (которую подозревал в измене) и забавлялся победами в гладиаторских боях (физически он был силен, а рабы ему, конечно, поддавались). В итоге он погиб от руки гладиатора (то ли случайно, то ли в результате заговора). Следующим правителям Рима восстановить утраченное им так и не удалось. Именно с этого момента начался долгий, но неуклонный закат величайшей из мировых империй. Марк Аврелий остался в памяти людской как один из самых благородных, достойных и успешных императоров в истории. Но ошибка с наследником перечеркнула все его политические достижения.
Его дневник сохранился практически случайно. Позже он был издан в виде книги «Наедине с собой». Хотя размышления Марка Аврелия и не привнесли ничего революционного в науку и философию, они были вполне в русле учения Сенеки и известных ранее греческих стоиков, но именно этот труд позже был признан вершиной всей мировой стоической философии благодаря самым точным, кристально выверенным формулировкам, а также искренности и обаянию его автора.
Марк Аврелий не был христианином: напротив, при нем гонения на христиан в Риме шли полным ходом. Но будущие христианские философы не винили его за это и считали «скрытым христианином» благодаря его удивительной для жестокой римской эпохи доброте и человечности.
Его слова и мысли звучали свежо и современно все последующие две тысячи лет. Трактат Марка Аврелия был настольной книгой нескольких американских президентов.
Его взгляд на жизнь необыкновенно актуален и сегодня.
Глава 13Вера и разум (Августин Блаженный)
Место: Гиппон, столица южной римской провинции Нумидии (современный Алжир)
Время: 430 год
Это было время громадных перемен. Великая Римская империя, более пятисот лет безраздельно правившая южной Европой, ближней Азией и северной Африкой, сотрясалась в конвульсиях, доживая последние годы. После почти столетней эпохи случайных «солдатских» правителей, при которых все институты власти Рима слабели и деградировали, в конце третьего века империя все-таки нашла в себе силы на последний яркий всплеск. Снова на какое-то время она стала самой могучей в мире державой благодаря талантам двух жестоких, но умелых императоров – Диоклетиана и Константина. Диоклетиан провел множество реформ, разбил управление увядающей империей на несколько частей и перенес органы власти из Италии, трещавшей под натиском многочисленных германских племен, на территорию нынешней Хорватии, что ослабило давление. Константин Великий поступил еще радикальнее: разделил империю на две части: Западную и Восточную, сделав столицей Восточной части город Византий (после его смерти переименованный в Константинополь, а позже – в Стамбул). Вопреки распространенному суждению, Константин так и не стал христианином, но он был первым императором, который проникся глубоким уважением к этой вере, распространившейся уже повсеместно, после того, как видение креста на небе помогло его войску победить в важнейшей битве. При следующих императорах христианство обрело неоспоримый статус главной религии позднего Рима. Однако даже столь грандиозные реформы и личности не могли долго противостоять бурлящему, неотвратимому ходу истории.
В конце трехсотых годов началось «великое переселение народов». Орды восточных степных племен – таких как гунны – из-за резкого роста населения и изменения климата массово вторгались в центральную Европу, оттесняя германские народы дальше на запад, на пустующие территории ослабевшего Рима. Примерно к четырехсотому году судьба империи была предрешена: германские племена готов, вандалов, свевов и аланов овладели севером Италии и большей частью Франции и Испании. Рим из последних сил сопротивлялся, порой нанося варварам чувствительные поражения в битвах или (чаще) искусно стравливая их между собой. Вандалы, хотя название их небольшого народа стало нарицательным, отнюдь не были самыми жестокими из варваров, скорее, наоборот. Не единожды разграбив Рим подчистую, они не истребляли и не угоняли в рабство его жителей, как наверняка сделали бы другие. И все же зрелище косматых, не мывшихся годами полудиких воинов, выносящих из роскошных дворцов Рима золото, картины и статуи, болезненной занозой засело в память последующих поколений. Правда, Рим тогда уже не был столицей даже Западной части империи. В описываемое время ею был город Медиолан (Милан), а значимость Рима поддерживалась лишь присутствием там понтифика.