– А кто станет натурщиком для изображения Иисуса?
Леонардо не ответил, а лишь указал рукой на одну из лавочек внутри высокого каменного здания. Мы зашли внутрь: это была барахолка, где продавались снадобья, сушеные фрукты, стройматериалы, вдоль стен стояли мутноватые зеркала с отсвечивающей зеленью поверхностью.
– Чтобы написать образ Иисуса, я заказал в Венеции огромное чистое зеркало. Как видишь, эти местные зеркала никуда не годятся. Как только мне его привезут, я сразу начну работу.
Мы направились вдоль обрамленной густой зеленью улицы к живописному уголку недалеко от центра, откуда открывался панорамный вид на окрестные поля и виноградники. Нас окликнул незнакомый мне красивый молодой человек с длинными светлыми волосами, судя по одежде, тоже художник – он был похож на юного апостола Иоанна с полотна. Оглянувшись, Леонардо впервые за весь день искренне широко улыбнулся, обратился к нему по имени, а затем тепло и нежно обнял его, поцеловал в щеку и получил горячий ответный поцелуй, тоже в щеку. Впрочем, они столь же быстро и распрощались: было ли это их взаимное приветствие просто дружеским, или за ним стояло нечто большее, понять было невозможно, а расспрашивать об этом я, разумеется, не стал.
Присев в тени у колодца, мы услышали звон колоколов церкви, стоявшей неподалеку. Я спросил Леонардо, верит ли он в Бога. Он взял продолжительную паузу, а потом заговорил:
– Если под Богом мы подразумеваем создателя природы, то в него я верю. Невозможно предположить, что все изумительные законы бытия, строгие закономерности гармоний образов, света, звуков и других поразительных окружающих нас явлений возникли сами собой, из ничего.
– Но молитесь ли вы, как должно, и соблюдаете ли все предписания церкви?
– К чему такие странные расспросы? Флорентийские священники в свое время пытались обвинить меня в непочтении к церкви и безбожии. С тех пор я предпочитаю не распространяться на подобные темы.
– Клянусь всем святым, отцы церкви нынешнего Милана не узнают того, что вы скажете!
– Даже не знаю, что вам ответить. Признаться, религия меня не слишком заботит. Допускаю, однако, что в старости, перед уходом из жизни, вопросы веры, рая и ада покажутся мне имеющими больше смысла.
– О чем же вы тогда так напряженно размышляете с утра до ночи, без перерыва даже на минуту?
– С детства меня очаровывали тайны природы. К сожалению, я был незаконным сыном, поэтому мне не полагалось лучшего образования. Обо всем приходилось узнавать либо от случайных знакомых, либо в результате собственных умозаключений. Для меня всякая тайна природы – это очередной вызов. В день в уме я решаю десятки и даже сотни задач, а самое важное записываю в дневники.
– И что же это – самое важное?
– Я хочу доискаться до глубинной сути нашего мира. Придумываю множество вещей, чертежей предметов и инструментов, которые пока не существуют. Некоторые похожи на фантастические образы из детских снов, и они так и остаются только в моем воображении. Те же из устройств, о которых у меня есть предположения, как их воссоздать в реальности, я стараюсь зарисовывать.
Леонардо раскрыл свою тетрадь, полистал, а затем, по моей просьбе, передал мне. Текст в длинных описаниях к рисункам был зашифрован довольно простым кодом – написан по-латински, но в обратную сторону перед зеркалом. Соответственно, чтобы прочитать его, нужно было всего лишь поднести его к зеркалу. Впрочем, ничего секретного в тексте не было. Гораздо интереснее были сами рисунки, выполненные очень детально, объемно, выпукло, совершенно мастерски. На некоторых страницах были подробнейшие схемы человеческих органов и мышц – подробный рисунок внутренностей умершей беременной женщины с плодом заставил меня поежиться. Леонардо занимался вскрытием тел, но скорее просто в описательных целях. Прорывов в медицине он не совершал, но наверняка почерпнул немало знаний об анатомии, полезных в ремесле художника. Меня же гораздо больше интересовали другие его чертежи. Наконец он задал мне вопрос:
– Считаешь, что знаешь механику? Что ж, попробуй угадать – для чего может служить данный механизм?
На рисунке был изображен примитивный, первый в истории двухколесный велосипед с рамой и крутящей передачей. Однако, у велосипеда не было педалей, а на его тяжелых деревянных колесах, которые к тому же не отличались идеально круглой формой, вряд ли вообще можно было далеко уехать. Но я ответил Леонардо, что это, по-видимому, устройство, на котором человек может ездить быстро и экономя силы.
На следующем чертеже был древний прообраз танка, хотя таковым его можно было назвать лишь при очень хорошо развитом воображении. Скорее он напоминал круглый деревянный сарайчик на двух колесах, из которого во все направления торчали дула аркебуз, и внутри которого могли в три погибели поместиться два-три невысоких человека. Я не удержался от некоторой иронии:
– А что будет приводить это удивительное устройство в движение?
– Люди изнутри будут идти, толкая эту движущуюся крепость вперед своими руками.
– А зачем аркебузы во все стороны? Стрелять-то нужно вперед, а не назад, по своим?
– На случай окружения. Тогда солдаты внутри смогут некоторое время отстреливаться.
– Мне кажется, далеко они эту крепость на своих двоих не утолкают. К тому же она деревянная, и врагам сжечь ее вместе со всеми находящимися внутри – проще простого.
Далее мы рассмотрели набросок парашюта. На рисунке человек, держась за некую конструкцию с натянутым сверху полотнищем, прыгает с высоты. Устройство казалось в общих деталях верным, однако, площадь купола парашюта была слишком мала, чтобы удержать человека в воздухе.
Еще спустя несколько страниц имелся рисунок подводной лодки. Она была похожа на деревянный полый огурец с торчащими из него веслами. Устройство явно было одноразовым – подводники внутри сооружения могли подкрасться к вражескому судну и повредить его, но любая трещина в корпусе «подлодки» мгновенно привела бы к ее затоплению, не оставив экипажу никаких шансов выжить.
Тем не менее, я выразил Леонардо восхищение, сказав, что его идеи крайне интересны. Он был польщен и показал мне еще один рисунок. Это было очень красивое изображение длинного моста через широкую реку на двух опорах. Он пояснил, что это его проект моста через Босфор в Константинополе, который он собирается предложить построить турецкому султану. Я спросил, из каких материалов он планирует его строить, на что мастер ответил – из закаленного железа, чугуна, дерева и камня. Что касается надежности, то он сделал своими руками точную миниатюрную модель моста, перекинув ее через ручей в своем поместье, и она до сих пор стоит там, выдержав и сильные порывы ветра, и дожди. Я постарался ответить так, чтобы не обидеть собеседника.
– Маэстро, это чудесный рисунок. Но, понимаете, нельзя судить о прочности конструкции, сделав ее мини-модель. Нужны математические расчеты. Дело в том, что с увеличением размеров масса растет не линейно, а квадратично или даже кубически. С имеющимися у вас материалами и строительными устройствами мост через пролив Босфора не простоял бы на своих опорах ни секунды.
Художник нахмурился. Из его обрывочных пояснений я понял, что он уже давно отправил письмо с предложением султану, но тот пока не ответил. Я сказал, что это было к счастью.
Наконец, мы перешли к главному, самому желанному инженерному проекту Леонардо. Он сказал, что с детства, сколько себя помнит, больше всего мечтал летать как птица. Объяснил, что сделал множество зарисовок птиц в полете, пытаясь понять, как работает их тело. После долгих размышлений он создал лучшую, самую совершенную летательную конструкцию, которую никто не изобретал до него.
Я взглянул на чертеж. На нем был изображен человек, который держался в воздухе на конструкции с движущимися огромными крыльями. Он приводил их в движение с помощью сложной системы рычагов своей мускульной силой. Лицо Леонардо сияло от гордости.
– Открою тебе тайну. Мы с моими помощниками уже сконструировали это устройство. Работали втайне, ночами. Уже скоро, этой осенью, моя главная мечта, цель жизни, сбудется! Я присмотрел высокий отвесный холм недалеко от города. Надев на себя это устройство, я спрыгну с вершины, и на глазах у множества людей и самого Сфорцы воспарю в небо. Что скажешь?
Я посмотрел на него с ужасом и страхом. Господи, неужели он не шутит.
– Молю вас, маэстро. Даже не пробуйте. Ни у вас, ни у любого другого, даже самого сильного человека в мире нет и части той мускульной силы, которая требуется для размаха такими огромными крыльями.
– Но птицы же как-то это делают, причем механизм их полета именно таков.
– Маэстро, птицы совершенно иначе устроены природой. У них очень легкое тело, почти невесомые полые кости, и чрезвычайно мощные, сильные крылья. При этом даже птицы активно работают крыльями лишь при взлете, а потом просто планируют в струях воздуха на высоте.
Леонардо нахмурился еще сильнее. Кажется, я расстроил одного из величайших изобретателей в истории.
– Хочешь ли ты сказать, что человеку никогда не суждено подняться в воздух?
В этот момент мне невероятно сильно захотелось хотя бы в двух словах рассказать этому яркому, невероятно пытливому умом человеку о воздушных шарах – в них не было ничего для тех времен невыполнимого, не хватало лишь самой идеи; о дельтапланах (идея очень понравилась бы Леонардо, но для нее нужны алюминиевые рейки и сверхпрочные ткани, которых еще не было), а затем о самолетах и ракетах.
– Полагаю, что все возможно когда-нибудь. Но, маэстро, заклинаю вас, не пробуйте летать на этих аппаратах. Лучше закончите поскорее ваше удивительное творение на стене монастыря. Я уверен, что вам предстоит еще долгая жизнь, в которой вы создадите настоящие шедевры.
Леонардо ушел, в глубокой задумчивости, забыв даже попрощаться со мной. Кажется, я был для него, как и почти все окружающие люди (кроме его покровителей и немногочисленных друзей), чем-то вроде бесплотной тени, миража, существовавшей очень далеко от того красочного, удивительного, бескрайнего мира, в котором он постоянно пребывал в своем воображении.