– Это благородно. Если не возражаете, расскажите мне, какие именно науки вас привлекают?
– Наука не столько привлекает меня, сколько служит поводом для сильных разочарований.
– Что вы имеете в виду?
– В Европе науки как масштабной, организованной сферы человеческой деятельности до сих пор не существует. Многие со мной бы поспорили, но я, прочитав сотни научных работ, в этом абсолютно уверен. Почти все так называемые ученые сейчас посвящают себя одному из двух, равно бесплодных, на мой взгляд, занятий. Первые до бесконечности штудируют работы древних греков. Столкнувшись с проблемой, они вместо того, чтобы самим как следует изучить ее, читают ветхие манускрипты – а что на эту тему писал Аристотель? Словно Аристотель знает все, чего, разумеется, не может быть. Вторые – схоласты, которые ищут открытия только в священном Писании. Однако за полторы тысячи лет в Библии не появилось ничего нового.
– А вы разве не верите в Бога, Творца нашего мира и всего сущего?
Бэкон посмотрел на меня с удивлением, словно вопрос был глуп или неуместен.
– Разумеется, верю. Как же иначе. Нет ничего глупее и опаснее воинствующего атеизма. Это та же религия, но чаще всего ей следуют либо несчастные, разочаровавшиеся в жизни люди, либо негодяи. Кроме того, я не представляю себе общества без веры в Бога. Атеизм – это тонкий лед, по которому еще может аккуратно пройти один человек, но целое множество людей, ступив на него, неизбежно провалится в бездну.
– Тогда почему вы отвергаете схоластов?
– Против них я ничего не имею. Фому Аквинского я читаю с удовольствием. Проблема в том, что ни схоласты, ни знатоки трудов Аристотеля не приближают нас к пониманию скрытых механизмов природы. Знаменитый спор схоластов о том, какое количество ангелов может уместиться на кончике иглы, кажется мне пустым. Такие споры не могут решать настоящие, насущные проблемы.
Только сейчас я обратил внимание на изречение, крупными буквами начертанное на стене высоко над головой барона: «Scientia potential est», «Знание – сила» на латыни. Слово «знание» могло переводиться и как «наука». Бэкон продолжил:
– Я горячий сторонник веры. Однако богословские штудии не стоит смешивать с наукой естественной. Это совершенно разные вещи. Две отдельные, никак не пересекающиеся части одного великого целого – Вселенной. Господь сотворил мир неким образом и с неким смыслом. И о том, и о другом мы можем только догадываться, либо полностью полагаться на Писание. Теология, таким образом – это смесь истории (в части, где она описывает события прошлого) и метафизики – рассуждений о непознаваемом. Хорошая весть в том, что Господь, как сказано в Библии, сотворил человека по своему образу и подобию. Значит, и человеческий разум – отблеск божественного, и прямая обязанность человека перед Богом – оттачивать свой ум и с Его помощью настойчиво и по мере возможности все более глубоко постигать окружающий его мир.
– По поводу разделения науки и теологии мне понятно. А чем вам досадил Аристотель?
– Точто так же – совершенно ничем. Однако сейчас, по прошествии почти двух тысяч лет, считать его единственным авторитетом во всех вопросах сразу – затея сродни поклонению идолу. В древней Греции наука переживала свое детство. В Средние века в Европе она просто замерла, чтоб не сказать исчезла. Но уже в ближайшие десятилетия люди неизбежно увидят молодость, расцвет и зрелость науки. Новые знания преобразят наш мир, ибо в знании – сила.
– Почему наука не может быстро развиваться прямо сейчас?
– Причин множество. Начну, пожалуй, с проблемы отношения людей к ученым. Не секрет, что обычные люди считают их чудаками и неудачниками, странными во всех смыслах. Они живут порою впроголодь, не пытаются стяжать богатства, добиться высоких должностей. Стоит признать, что сами ученые тоже вносят в это предубеждение свою лепту – зачастую это замкнутые люди, необщительные, равнодушные даже к проблемам родных.
– Как это изменить?
– Начать следует с того, что само общество должно признать значимость науки и трудов ученых для улучшения жизни. Великое возрождение наук – вот лучшая идея для любого народа. Я убежден, что совсем скоро наступят времена, когда люди станут с большей охотой обсуждать научные открытия, чем без конца перемывать кости графам и маркизам, как происходит сейчас.
Трудно было удержаться и не возразить барону, памятуя о том, сколько подписчиков сегодня имеют даже самые исключительные ученые и сколько – даже средней руки знаменитости. Со времен Бэкона в этом смысле мало что изменилось. Но я, разумеется, промолчал.
– Так вот, государям и парламентам следует больше денег выделять на развитие знаний, чем на придворную роскошь. Другая проблема в том, что ученые сильно разобщены. У многих весь круг общения – коллеги по кафедре, а у иных нет и этого, потому что они работают в одиночку. Необходимо создавать им возможности для встреч, обмена опытом. Торговцы, например, давно уже это поняли и регулярно съезжаются на всевозможные ярмарки. Но почему не существует таких же всеобщих ярмарок знаний?
– Наверное, их время еще не пришло.
– Поэтому свои оставшиеся дни я посвящу созданию науки будущего. Опишу, какой она должна быть, чтобы помочь всем людям на свете достичь процветания.
Бэкон встал, заходил по залу, затем наполнил кружку доброй порцией остывшего уже пунша.
– Я начну с самых основ, с классификации всех наук. Человеческий разум имеет три свойства – память, воображение и логический рассудок. По этим же критериям я бы разбил и науки. К памяти относится история во всех ее проявлениях – история царств, войн, Писания, открытий. Воображение – это область чистого искусства: поэзии, музыки, живописи. Наконец, рассудок – основа философии и естественных наук. Логика, способность людей наблюдать и делать сложные умозаключения о механизмах природы – это самая ценная, поистине божественная искра.
– Почему же ученые сегодня столь редко открывают что-то действительно важное?
– Потому что методы их никуда не годятся. До сих пор, за редким исключением, со времен древних философов в науке преобладала дедукция, или выводы от общего к частному.
– Можете объяснить на примере?
– Греки пытались сначала выстроить общие принципы мироустройства. Затем снова спускались к конкретным вещам. Платон учил, например, что все предметы – лишь блеклые отблески возвышенного мира идей. Все факты, имеющие место сплошь и рядом, он трактовал только в свете этой теории. Нехотя спускался от нее к ничтожным, с его точки зрения, мелочам. Я же считаю, что вся наука будущего будет основана не на дедукции, а на индукции – восхождении от частного к общему. Сначала ученый собирает богатый арсенал достоверных, проверяемых другими фактов. И лишь затем выводит из них теории, общие закономерности.
Я хотел возразить Бэкону тем, что в различных областях науки будущего будут актуальными оба метода. Например, в физике или химии индукция будет, как он и предсказывал, преобладать. А математика все-таки будет построена на дедукции – выводе общих теорем, с последующим переходом от них к конкретным расчетам. Однако забегать вперед мне не стоило. Бэкон тем временем увлеченно продолжал:
– Я провожу аналогию с животным миром. Есть ученые-муравьи, которые созерцают мир, но не делают глубоких выводов. Есть ученые-пауки, которые варятся в своем соку, рождают идеи из ничего – как будто вытягивают паутину из самих себя. Настоящий же ученый должен быть пчелой. Собирать нектар со множества цветков, проводя обширные исследования, затем перерабатывать в драгоценный мед новых научных знаний, которые облегчают и улучшают жизнь миллионов людей.
– Что мешает современным ученым активно использовать метод индукции?
– Идолы. Я называю так образ мысли, присущий почти всем людям и препятствующий им познавать новое. Я насчитал четыре главных идола, но есть и второстепенные.
– Расскажете подробнее?
– Первая категория трудностей – это идолы рода. Люди ограничены своими слабыми органами чувств. Например, мы наблюдаем природу глазами, но они способны схватывать лишь часть окружающих нас явлений. И даже то, что мы видим, мы наблюдаем, словно через кривое зеркало. Этот идол тысячелетиями не давал человечеству продвигаться в знаниях.
Следующий – идол пещеры. Вы, разумеется, читали Платона, и помните его метафору обитателей пещеры. Суть ее в том, что все люди от природы необъективны. Мы никогда не видим мир настоящим, мы стремимся проецировать на него то, что нам кажется хорошим. Кому-то, например, близка идея порядка, и он во всех явлениях усматривает связь, даже там, где ее нет и в помине. Если вы верите в добро, вам трудно понять намерения злого человека. И так далее. У каждого есть что-то любимое и нелюбимое, и мы хотим, чтобы мир вокруг нас был похож на тот мир, что внутри нас. Однако на самом деле между ними нет абсолютно никакой связи.
– Удивительно, что при всем при этом мы, тем не менее, умудряемся развивать науку хоть в какой-то степени. Каковы два других препятствия?
– Третий идол – площади. Представьте площадь, на которой громко говорят сотни людей, но никто друг друга толком не слышит. Люди общаются при помощи слов, и речь льется здесь со всех сторон. Проблема только в том, что даже самые точные слова лишь приблизительно описывают натуральную природу вещей.
Представьте, что вы куда-то идете, и при каждом шаге отклоняетесь на десятую долю от направления к цели. Очень скоро вы будете двигаться совершенно в другую сторону. Также и люди, выражая мысли длинной цепочкой «почти правильных слов» в итоге нередко доносят идеи, теряя по пути их смысл. Для меня этот идол наиболее опасный, ибо его действие – самое незаметное.
Четвертый идол – идол театра. Мы все учимся, опираясь на авторитеты. Но авторитеты – это обычные люди, которым, как и всем остальным, свойственно ошибаться. Вместо того, чтобы доискиваться до истины самостоятельно, мы просто повторяем чьи-то слова, подобно актерам. Чтобы постичь истину, исследователю следует двигаться собственным путем.