орге от его ума и способностей. Чего не скажешь о самом Рене, который, хоть и выучил труды Аристотеля, Фомы Аквинского и прочих столпов философии почти наизусть, считал их учения устаревшими.
После колледжа он решил путешествовать, чтобы изучить «книгу мира» своими глазами, лет за пять объездив вдоль и поперек всю Европу несколько раз. Затем неожиданно записался во французскую армию и даже поучаствовал, подобно вымышленным героям Дюма, в осаде крепости гугенотов в Ла-Рошели. Окончил военную карьеру Декарт столь же внезапно: оказавшись суровой зимой со своей частью в деревне в Баварии, он решил, что на улице слишком холодно, и, чтобы не стоять весь день смену в карауле, сдал оружие. В той же деревне он нашел дом с огромной, самой теплой печью и с наслаждением просидел перед ней целые сутки, обдумывая, чем бы заняться теперь. Декарт был совершенно один и после многих часов он стал впадать в транс – странное состояние, когда он сам не мог понять, спит он или бодрствует, жив, или уже на том свете, его ли это тело, или чужое. Это пограничное, отчужденное самоощущение столь глубоко поразило его, что он решил разобраться и в себе, и в тайнах природы должным образом, а для этого, как он считал, есть один путь – стать ученым.
Мой корабль прибыл в порт Амстердама на рассвете. Еще пока он шел вдоль берега, сквозь смутный предутренний туман я мог издали видеть поля цветущих тюльпанов. Биржевая лихорадка, финансовая пирамида тюльпанов, вихрем пронеслась по стране десятью годами ранее. Говорят, что на ее пике за две луковицы лучших тюльпанов можно было купить приличный дом со всей обстановкой. Как и все подобные «пирамиды», эта тоже лопнула, оставив полстраны без денег, зато с долгами. К счастью, этот странный кризис продлился недолго, а страсть к разведению цветов укоренилась у всех поколений голландцев. Сойдя с корабля, я нанял небольшую двуколку с возничим-подростком, который всю дорогу пел задорные песни. Пестрые, красочные улочки весеннего Амстердама просыпались на моих глазах. Названия улиц – Цветочная, Стекольная, Винная, Сырная – указывали на ремесла, сформировавшие эти кварталы; горожане были нарядно одеты, на прилавках лежала крупная, свежая, аппетитная рыба на продажу. Каждый час со всех сторон раздавался мелодичный звон церковных колоколов – в те годы Голландия славилась ими на всю Европу. Улочки были уже вымощены аккуратными ровными камнями: в этом Голландия тоже опережала соседей. Нам предстоял длинный путь: ученый жил в уединении, километрах в тридцати от столицы, в большом доме прямо у пустынного песчаного побережья моря.
Мы прибыли на место еще до полудня. У дверей дома меня встретила дородная экономка, которая наотрез отказалась будить хозяина. Декарт любил гулять вдоль берега в одиночестве по вечерам; затем, после ужина из морепродуктов, свежих фруктов и зелени, он запирался в своем кабинете до глубокой ночи, отпустив слуг, читая обширную корреспонденцию, отвечая на письма и занимаясь научной работой. Спал Декарт помногу, считая, что в своих ярких, насыщенных действиями и образами снах он как бы проживает вторую, параллельную жизнь. Он также верил, что долгий сон полезен для здоровья, о котором он неукоснительно заботился. В дни, когда у него были намечены встречи или поездки, он просыпался в полдень, тогда как в другие – не раньше часа-двух. Для того времени, когда не только крестьяне, но и знатные люди без электроосвещения вставали с рассветом и ложились вскоре после заката, подобный распорядок жизни окружающим казался исключительно странным, но самого Декарта суждения других о себе никогда не беспокоили.
Экономка доложила хозяину обо мне и о цели моего приезда, но его утренние ритуалы эта новость никак не ускорила. После подъема он долго одевался, затем предпочел позавтракать спокойно, не спеша, один, прочитал письма, и лишь ближе к трем часам дня распахнул широкую дверь гостиной. Обстановка на первый взгляд не носила отпечатка роскоши, но на стенах висели картины, в одной или двух из которых я, как мне показалось, узнал стиль Рембрандта. Во времена, когда великий художник был еще жив, его полотна в среднем стоили не дороже одного хорошего изысканного обеда на десяток персон.
Внешне Рене Декарт был весьма похож на классический образ мушкетера из романов: роста чуть выше среднего, худощавый, энергичный, одетый с иголочки в дорогой приталенный мундир темного цвета с серебряными пуговицами, немного напоминавший военный, с длинными темными волосами, аккуратными усами, щегольской бородкой, большими умными карими глазами. Длинная шпага вписалась бы в его образ совершенно гармонично. Ему было около пятидесяти, почти преклонный возраст по тем временам, но выглядел он моложе, без седины и заметных морщин. Его возраст выдавала, пожалуй, лишь сутулость – следствие многих лет за письменным столом, а также некоторая пресыщенность и усталость, проскальзывавшие во взгляде, несмотря на всю живость его речи.
Я знал, что Декарт всегда – и дома, во Франции, и здесь, в Голландии – нравился женщинам, имел немало поклонниц и подруг, порой крутил несколько романов одновременно. Но он никогда не был женат, а после того, как его единственный ребенок, горячо любимая им дочь, умерла в детстве от болезни, долгое время был безутешен, и после этого стал жить совсем уединенно.
Вкратце и как можно вежливее я изложил предложение королевы Кристины. Выяснилось, что он хорошо с ней знаком, хотя и заочно. Она написала ему несколько писем, в одном из которых поинтересовалась природой страсти между мужчиной и женщиной, и Декарт обстоятельно, на несколько страниц, изложил свои соображения на сей счет. Он сказал мне, что для своего возраста и того обстоятельства, что она женщина, Кристина удивила его своими мудрыми мыслями и безупречной рассудительностью. Но моя радость была краткой: поблагодарив, Декарт наотрез отказался ехать в Швецию, сказав, что точно не перенесет местных долгих суровых зим, а также вряд ли совладает со слишком крутым нравом юной монархини. Добавил, что чрезмерно строгие, практически казарменные порядки при шведском дворе не соответствуют его привычному образу жизни. На упоминание о солидном вознаграждении он покачал головой, не поинтересовавшись даже суммой, и снова поблагодарил, явно намекая, что аудиенция окончена.
Я объяснил, что за мою неудавшуюся миссию буду строго наказан. Единственное, чем я могу смягчить королеву – рассказать подробнее о сути учения Декарта, донесенное не из книг, а из уст автора. Я упомянул, что читал некоторые его работы по математике и был ими восхищен. То ли жалость, то ли лесть подействовали, Декарт смягчился и предложил вечером вместе совершить неспешную прогулку вдоль моря.
Побережья Голландии совсем не похожи на пляжи, скажем, юга Франции. Море здесь даже летом холодно и сурово, ноги утопают в глубоком липком песке, дует резкий ветер, хотя в этот вечер он был, к счастью, умеренным. Над нашими головами кружилось несметное количество чаек и более крупных морских птиц. Их постоянные крики в сочетании с шумом волн создавали, как ни странно, довольно романтичный фон для прогулки. Вокруг не было ни души.
– Вы не поверите, но, прожив двадцать лет в Голландии, я в среднем раз в год менял адрес. Не для смены обстановки. Когда я жил в Лейдене, вблизи большого университета, ко мне каждый день толпами валили гости, часто непрошеные – преподаватели и студенты. В Амстердаме протестантские священники, узнавая меня на улицах, начинали прилюдно во весь голос укорять в безбожии и требовать покаяния! Меня, человека, который всю жизнь верил в Господа беззаветно и в каждой книге об этом писал! К сожалению, многим кажется, что любая наука направлена против Бога. Ничего страшного: это не инквизиция, разумеется. Но мне это надоело, и я перебрался сюда.
– Мне кажется, во Франции природа куда более ласкова и щедра.
– Да, здешний климат мне не по нутру: в Голландии четыре месяца морозы, остальное время просто холодно. Но вы же слышали о гонениях на великого Галилея? Или о том, как закончилась жизнь Джордано Бруно и нескольких других ученых, искавших истину? Правда, и здесь я не чувствую себя в безопасности: иезуиты даже из-за границы могут подослать убийцу, они не раз проделывали такое с голландскими политиками. Местные протестанты тоже имеют на меня зуб. Я не хочу провоцировать ненависть. Мечтаю прожить еще много лет просто, спокойно и счастливо.
– О вашей философии много говорят в образованных кругах Европы. Расскажите, в чем ее суть?
Декарт остановился, неспешно вглядевшись в тонкую, немного дрожащую линию горизонта, на которой облачное вечернее небо незаметно сливалось с белесой массой воды северного моря.
– Изучив подробно, вдумчиво и детально все главные научные и философские работы прошлого, я с горечью осознал, что ни одна из них не развеяла до конца моих сомнений.
– Каких именно сомнений?
– Видите горизонт?
– Да, разумеется.
– Но вы же прекрасно понимаете, что его на самом деле не существует?
– Очевидно, что так. Горизонт – это просто человеческое восприятие дальнего расстояния.
Ученый наклонился, набрал горсть песка и предложил мне к ней прикоснуться.
– Мокрый и холодный. Но если бы дело происходило зимой, в лютый мороз, ваши руки заледенели бы, и точно такой же теплоты песок показался бы вам сухим и почти горячим.
– Допускаю это.
– Размышляя в подобном русле, я перебрал пример за примером и пришел к тому, что абсолютно все вокруг нас не объективно, а продиктовано нашими крайне ограниченными органами чувств. Возможно, то, что вам видится прекрасным, мне покажется безобразным. То, что вы видите, как синий цвет, для меня будет красным. Как вообще доказать, что вы – не плод моего воображения, или я – вашего? Если сделать еще шаг в рассуждениях, то ни вы, ни я в этот самый момент не можем быть уверены даже в том, что наша встреча и разговор реальны. Возможно, кому-то из нас двоих просто снится такой сон, и через мгновенье один из нас откроет глаза, лежа в своей постели.