– О ком?
– О пожилой даме с другой стороны улицы. Вспомнил?
– Кажется, да, – невнятно бормочет он.
– Она говорила, что они с мужем перестали спать вместе.
– Хм.
– Я не имею в виду отказ от секса. Я имею в виду, перестали спать в одной постели по ночам. Они оба решили, что хороший ночной сон превосходит любые преимущества сна в одной постели. Они хотят иметь собственное спальное место. Они не хотят слышать храп другого человека или чувствовать, как тот переворачивается. Она сказала, что ее муж ужасно храпит.
Мне это кажется очень печальным.
– Ну если человек спит очень чутко, то паре лучше спать раздельно – это разумный вариант, – замечает Джейк.
– Ты так думаешь? Мы почти полжизни проводим во сне.
– Но это вполне разумный довод, почему лучше всего найти оптимальный расклад для сна. Один из вариантов, вот и все, что я хочу сказать.
– Но ты же не просто спишь. Ты осознаешь другого человека.
– Ты просто спишь, – настаивает он.
– «Просто спать» – такого никогда не бывает, – протестую я. – Даже когда ты дрыхнешь.
– Вот сейчас я запутался.
Джейк подает сигнал и поворачивает налево. Эта новая дорога, более узкая. Определенно не шоссе. Проселок.
– Разве ты не осознаешь меня, когда мы спим?
– Ну, не знаю. Я же сплю.
– А я тебя осознаю, – говорю я.
Две ночи назад я не могла заснуть. Опять. Я уже несколько недель слишком много размышляла. Джейк остался ночевать в третий раз подряд. Вообще-то мне нравится спать с кем-то в постели. Спать рядом с кем-то. Джейк спал крепко, не храпел, но его дыхание было таким близким. Возле меня.
Мне кажется, я хочу, чтобы кто-то понял меня. Понял по-настоящему. Понял лучше всех, а может, даже лучше, чем я сама. Разве не поэтому мы связываем себя с другими? Не ради секса. Будь дело в сексе, мы бы не сочетались браком с одним человеком. Мы бы просто продолжали искать новых партнеров. Я знаю, что мы связываем себя с другими по многим причинам, но чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что долгосрочные отношения – это возможность кого-то понять. Я хочу, чтобы кто-то понял меня, реально понял, как будто проникнув в мою голову. На что это похоже? Иметь доступ, знать, что происходит в чужой голове. Полагаться на кого-то другого и допускать, чтобы он положился на тебя. Это не биологическая связь, как между родителями и детьми. Такой тип отношений надо выбирать. Достичь такого круче и труднее, чем выстроить связь, опираясь на биологию и наследственность.
Я думаю, дело в этом. Может, именно так мы узнаем, когда отношения реальны. Когда кто-то другой, ранее не связанный с нами, познает нас так, как мы никогда не думали и не считали возможным.
Мне это нравится.
В ту ночь, лежа в постели, я посмотрела на Джейка. Он выглядел таким уравновешенным, как ребенок. Казался меньше ростом. Стресс и напряжение не видны во время сна. Он никогда не скрежещет зубами. Его веки не трепещут. Обычно он спит очень крепко. И выглядит совсем другим человеком, когда спит.
Днем, когда Джейк бодрствует, в нем всегда ощущается скрытая напряженность, бурлящая энергия. Он то и дело вздрагивает, совершает непроизвольные движения.
Но разве в одиночестве мы не ближе к истинной версии самих себя, когда не связаны с другими, не искажены их присутствием и суждениями? Мы формируем отношения с людьми, друзьями, семьей. Это прекрасно. Эти отношения не связывают так, как любовь. Мы можем ненадолго заводить любовников и любовниц. Но только в одиночестве мы в силах сосредоточиться на себе, познать себя. Как мы можем познать себя без одиночества? И не только во сне.
С Джейком, наверное, ничего не получится. Я, по-видимому, собираюсь все закончить. Мне кажется нереальным то, какое количество людей пытаются установить прочные, серьезные отношения и верят, что таковые возможны в долгосрочной перспективе. Джейк – неплохой парень. С ним все в полном порядке. Даже учитывая статистику, которая демонстрирует, что большинство браков не длится долго, люди все еще думают, будто супружество – нормальное человеческое состояние. Большинство людей хотят вступить в брак. Существует ли еще какое-нибудь действие со столь ужасным коэффициентом успешности, которое люди совершают в таких огромных количествах?
Джейк как-то признался мне, что держит на столе в лаборатории собственную фотографию. Он говорит, что это единственная фотография, которая там есть. Это его портрет, когда ему было пять лет. У него были вьющиеся светлые волосы и пухлые щеки. Откуда у него вообще взялись пухлые щеки? Он сказал, что ему нравится эта фотография по одной причине: на ней он видит себя, но в физическом смысле сейчас не имеет ничего общего с ребенком на снимке. И дело не во внешности, а в том, что каждая клетка того ребенка умерла, отвалилась, ее заменили новые клетки. Теперь он в буквальном смысле другой человек. Где же последовательность? Как он все еще осознает, что когда-то был моложе, если физически полностью преобразился? Джейк бы в ответ начал рассказывать что-нибудь о белках.
Наши физические структуры, как и отношения, меняются и повторяются, изнашиваются и увядают, стареют и истощаются. Мы болеем, нам становится лучше или хуже. Мы не знаем когда, как и почему. Мы просто продолжаем жить.
Что лучше: жить в паре или в одиночестве?
Три ночи назад Джейк полностью вырубился, а я ждала, когда свет начнет пробиваться сквозь жалюзи. В те ночи, когда я не могу заснуть – как в ту, как и многие другие в последнее время, – мне хочется просто выключить свой разум, как лампу. Жаль, что у меня нет такой команды, как у компьютера. Я уже давно не смотрела на часы. Лежала и думала, жалея, что не сплю, как все остальные.
– Почти приехали, – говорит Джейк. – Мы в пяти минутах езды.
Я сажусь и вытягиваю руки над головой. Зеваю.
– Быстрая вышла поездка. Спасибо, что пригласил.
– Спасибо, что согласилась, – отвечает он. А потом ни с того ни с сего добавляет: – Еще понимаешь, что некая вещь реальна, когда ее можно потерять.
* * *
– Тело нашли в шкафу.
– В самом деле?
– Да. В маленьком шкафу. В нем хватает места, чтобы повесить рубашки и куртки, пристроить пару ботинок, да и все. Тело было скрючено. Дверца закрыта.
– Как грустно. Зла не хватает.
– Надо с кем-то связаться. Поговорить. У него были коллеги. Он же не в одиночку работал. Там вокруг постоянно кто-то ошивался.
– Понимаю. Это не должно было случиться.
– Конечно, нет.
– А что мы знаем о его прошлом?
– Маловато. Умный, начитанный. Много знал. Когда-то у него была карьера – какая-то работа в академической сфере, кажется, даже на уровне доктора наук. Это продолжалось недолго, и он оказался здесь.
– Он не был женат?
– Нет. Ни жены. Ни детей. Никого. В наши дни редкость жить вот так, в полном одиночестве.
* * *
Мы медленно едем по длинной, испещренной рытвинами подъездной дорожке. Ряды деревьев тянутся по обеим сторонам. Мы движемся вперед, подпрыгивая, около минуты. Под колесами скрежещет гравий и хлюпает грязь.
Дом в конце дорожки сделан из камня. Отсюда он не выглядит огромным. С одной стороны – открытая деревянная пристройка с перилами. Мы паркуемся справа от дома. Других машин поблизости нет. Разве у его родителей нет машины? Я вижу свет, идущий из комнаты, которую Джейк называет кухней. В остальной части фермы темно.
Должно быть, внутри стоит дровяная печь, потому что как только я выхожу из машины, то чувствую запах дыма. Когда-то это было милое местечко, но теперь немного обветшало. Стоило бы заново покрасить подоконники, отремонтировать фасад. Большая часть крыльца гниет. Качели на крыльце порваны и заржавели.
– Я пока не хочу туда идти, – говорит Джейк. Я уже сделала несколько шагов по направлению к дому. Останавливаюсь и поворачиваю назад. – Мы столько сидели в машине. Давай сначала прогуляемся.
– Здесь темновато, не находишь? Не видно же почти ничего.
– Тогда хотя бы подышим свежим воздухом. Сегодня звезд нет, но в ясную летнюю ночь они просто невероятны. В три раза ярче, чем в городе. Раньше они мне так нравились. И облака. Помню, как выхожу на улицу днем, погода стоит влажная, и облака такие массивные, мягкие на вид. Мне нравилось, как легко они двигались по небу, как отличались друг от друга. Глупо, наверное, просто смотреть на облака. Жаль, что мы не можем увидеть их сейчас.
– Это не глупо, – говорю я. – Нисколько. Приятно, что ты замечал такое. Большинство людей не заметили бы.
– Я всегда замечал подобные вещи. И деревья тоже. Кажется, теперь уже не так часто замечаю. Не знаю, когда все изменилось. Во всяком случае, можно понять, что снаружи чертовски холодно, когда снег вот так хрустит. Это не тот мокрый снег, из которого делают снежки, – говорит Джейк, идя впереди. Жаль, что он не в перчатках, у него руки красные. Тропинка, ведущая от подъездной дороги к амбару, вымощена камнями, неровными и рассыпающимися. Я ценю свежий воздух, но он холодный, совсем не бодрящий. У меня онемели ноги. Я думала, что Джейк захочет сразу пойти внутрь и поздороваться с родителями. Именно этого я и ожидала. На мне нет теплых штанов. Никакого длинного белья. Джейк устраивает мне «сокращенную экскурсию», так он это называет.
Ветреная ночь – странное время, чтобы осматривать окрестности. Я вижу, что он действительно хочет мне все показать. Машет рукой в сторону яблоневого сада и того места, где летом растут овощи. Мы подходим к старому сараю.
– Там овцы, – говорит он. – Наверное, папа дал им зерна час назад.
Он ведет меня к широкой двери, которая открывается через верхнюю половину. Мы входим. Свет тусклый, но я различаю силуэты. Большая часть овец лежит. Некоторые из них жуют. Я это слышу. Овцы выглядят вялыми, обездвиженными холодом, их дыхание парит вокруг них. Они смотрят на нас отсутствующим взглядом. У сарая тонкие фанерные стены и кедровые столбы. Крыша – какой-то листовой металл, может быть, алюминий. В нескольких местах на стенах видны трещины или дыры. Это место выглядит слишком унылым, чтобы задерживаться здесь надолго.