— Да, — отвечает Ральф. — Мы были бы счастливы научить его хотя бы подбирать с пола мусор. Пойдемте.
Ральф провожает Хелен к лифту. Стены и пол лифта — стеклянные, так что при желании можно рассмотреть его механизм, но Хелен это неинтересно. Они плавно и тихо поднимаются наверх, и Ральф поясняет, что Макс Каринти — американский философ венгерского происхождения и художник-любитель. Несколько лет назад он проводил в Центре свой годичный отпуск, предоставленный Принстонским университетом для научной работы, и, получив разрешение у Ральфа, оформил второй этаж настенной панорамой, иллюстрирующей различные хорошо известные теории и эксперименты с мышлением из области когнитивной науки, эволюционной психологии и философии мозга.
Лифт останавливается на втором этаже, и стеклянные двери открываются с механическим выдохом.
— Господи! — восклицает Хелен, выходя.
Внутренние стены холла сделаны не из стекла, как на нижних этажах, а из кирпича и пластика, и их изогнутая поверхность покрыта живописными изображениями по всему периметру. Частично перекрывающие друг друга сцены, фигуры и виньетки, написанные в смелой, экспрессионистской манере, тянутся по обе стороны от лифта и соединяются в противоположном конце галереи, образуя своеобразную циклораму. Это буйство красок и форм контрастирует с высокотехнологичной строгостью остального здания.
— Впечатляет, правда? — Ральф удовлетворенно наблюдает за ее реакцией. — Могу провести для вас экскурсию.
— Да, пожалуйста.
Он поворачивает налево, Хелен идет за ним. В первую очередь в глаза ей бросается огромная черная летучая мышь с расправленными крыльями, летящая на зрителя на уровне глаз и похожая на бомбардировщик «Стелс», опоясанный тонкими кольцами.
— В начале семидесятых философ Томас Нагель назвал одну из своих работ «Что значит быть летучей мышью?», — поясняет Ральф. — Он доказывал, что мы никогда не сможем узнать, каково быть летучей мышью, поскольку единственный способ узнать состоит в том, чтобы стать ею. Ergo, qualia непостижимы, ergo, научное исследование сознания невозможно. На мой взгляд, это слишком упрощенное утверждение, но оно имело удивительно широкий резонанс. Нагель не случайно выбрал для эксперимента над мышлением это странное существо. Вы же знаете, что летучие мыши пользуются эхолокацией? — Ральф указывает на кольца. — Когда парень, открывший это явление, описал его механизм на научной конференции, один старый профессор чуть не набросился на него с кулаками, поскольку считал это полнейшей ерундой.
— А что делают вон те, на заднем плане? — спрашивает Хелен, показывая на двух мышей, целующихся, как в диснеевских мультфильмах.
— Это мыши-вампиры. Одна мышь срыгивает кровь в горло другой.
— Фу, лучше бы не спрашивала.
— На самом деле, летучие мыши-вампиры, возвращаясь с ночной охоты, иногда делятся своей добычей с менее удачливыми собратьями.
— А какое это имеет отношение к проблеме сознания?
— Это имеет отношение к мотивации. Казалось бы, какой альтруизм! Но на самом деле удачливая мышь делится кровью лишь с той особью, с которой у нее заключен двусторонний договор на тот случай, если обстоятельства сложатся иначе. Так что каждая преследует свои личные интересы. То же самое относится к людям, как показывает нам вот эта «Дилемма заключенного».
Ральф показывает на двух мужчин в полосатой тюремной одежде, словно сошедших со страниц книжки комиксов. Они сидят в камерах в разных концах целого ряда пустых камер и угрюмо смотрят сквозь решетку. Между ними стоит тюремщик.
— Ситуация такая: оба арестованы за совершение преступления и должны давать показания. Эти люди изолированы друг от друга и не могут общаться. Если они оба выдадут друг друга, то каждый получит большой срок. Если же только один выдаст своего сообщника, то уйдет безнаказанным. А если молчать будут оба, им вынесут более мягкий приговор за недостатком улик. Вот вам и выбор между сотрудничеством или предательством.
— Да уж!
— Возьмите, к примеру, наши последние события в университете, связанные с сокращением бюджета. Университетское начальство стоит перед дилеммой — голосовать за небольшое сокращение финансирования всех факультетов в равной степени или же за радикальное урезание бюджета лишь некоторых. Сотрудничай или предавай. Математики часами пытаются выработать подходящую тактику. Этой проблеме были посвящены целые конференции. Был проведен даже международный конкурс для определения наилучшей стратегии. И знаете, во что все это вылилось?
— Во что?
— Око за око, зуб за зуб. Сотрудничаешь с игроком до тех пор, пока он готов с тобой сотрудничать, а затем предаешь его. Пока твой партнер по игре знает, что ты можешь его предать, у тебя нет в этом необходимости. На этом и держится общество. Такова человеческая мораль.
— М-да… — Хелен хотела что-то возразить, но промолчала. Она переходит к другой части росписи. — А здесь что изображено? — Она показывает на мужчину, сидящего у стола, на котором стоят две корзинки для входящих и исходящих бумаг и стопка книг. Комната пустая, и в ней нет окон. Корзинки переполнены бумагами с какими-то непонятными надписями, и точно такие же листы падают на пол из щели в двери.
— «Китайская комната» Сиэрла, очень известный эксперимент. Суть в том, что парень получает вопросы на китайском, не зная этого языка. У него есть что-то вроде словаря-справочника с логическими шифрами, с помощью которых он может ответить на эти вопросы. Он сидит целый день, давая правильные ответы, но не понимая при этом ни единого слова. Осознает ли он то, чем занимается?
— Думаю, осознает, что занимается ужасно скучной работой.
— Интересная точка зрения. Но Сиэрл полагает, что человек не понимает информацию, которую он обрабатывает, и действует, как компьютерная программа. Точно так же и компьютерная программа не может осознавать информацию, которую обрабатывает. Следовательно, искусственный разум невозможен.
— Подозреваю, что вы с этим не согласны.
— Конечно, нет. Потому что даже на уровне эксперимента невозможно представить себе компьютерную программу, которая работала бы, как искусственный интеллект. И если бы даже это было возможно, все равно пришлось бы наделить ее некоторым сознанием.
— А это — те самые китайцы, которые задают вопросы и получают ответы? — спрашивает Хелен, показывая на толпу азиатов в маоистских френчах. Они стоят плечом к плечу, а к их ушам прикреплены предметы, похожие на мобильные телефоны.
— Нет, это уже другой эксперимент, при котором все население Китая нужно снабдить специальными двусторонними радиопередатчиками, которые должны осуществлять связь между клетками головного мозга.
— А почему взяли именно Китай?
— Наверное, потому, что там самое многочисленное население, говорящее на одном языке, — около миллиарда человек.
— Но у китайцев нет общего разговорного языка, — возражает Хелен.
Ральф смеется:
— Действительно? Наверное, парень, придумавший эксперимент, об этом не знал. В мозгу человека около ста миллиардов нейронов, а возможных связей между нейронами больше, чем атомов во вселенной, так что эксперимент все равно далек от реальности.
— И что же в результате получилось?
Ральф пожимает плечами.
— Забыл. Кажется, еще один аргумент против функционализма. Как и большинство экспериментов с мышлением. Вот интересный пример.
На картине изображена комната без окон, похожая на камеру и забитая мебелью и техникой — стол, ящики, полки, компьютеры и телевизор. Все нарисовано в черно-белых и серых тонах, включая сидящую на столе молодую женщину. На женщине черные перчатки и туфли, непрозрачные черные колготки и белый лабораторный халат. Изображение на экране телевизора монохромное. Комната находится под землей, а на ее поверхности живыми, сочными красками изображен милый сельский пейзаж.
— Это колористка Мэри, персонаж Фрэнка Джексона. Эта девушка выросла в абсолютно монохромной среде. Она знает о цвете почти все (например, длину световых волн, вызывающих на сетчатке глаза те или иные цветовые ощущения), но никогда не видела настоящих цветов. Обратите внимание, что в комнате нет зеркал, и поэтому она не может увидеть цвет собственного лица, волос или глаз, а все остальные части ее тела полностью закрыты одеждой. В один прекрасный день ей разрешат выйти на улицу, и первым делом она увидит, допустим, красную розу. Как вы считаете, это будет для нее совершенно новым ощущением?
— Естественно.
— То же самое говорит Джексон. Это еще одно доказательство того, что qualia невозможно ни описать, ни объяснить.
— Мне нравится этот эксперимент.
— Да, он лучше большинства других. Но он тоже страдает избытком всевозможных допущений. Если бы эта Мэри знала абсолютно все о цвете (то есть намного больше того, что мы знаем о нем сейчас), то она смогла бы симулировать ощущение красного цвета, принимая, например, какие-нибудь наркотики.
— А это кто такие? — спрашивает Хелен, указывая на группу фигур, сидящих, стоящих и идущих в разных направлениях. — С ними что-то не так, хотя и непонятно, что именно.
— Молодец, правильно подметили. И Каринти молодец. Это — зомби.
— Зомби?
— Да, мы много работаем с зомби. Зомби для философов, занимающихся проблемой мозга, — то же самое, что крысы для психологов или морские свинки для медиков. Не удивлюсь, если узнаю, что где-то существует движение по защите прав зомби.
— Но их же не бывает!
— Для писателя вы мыслите слишком буквально, — говорит Ральф.
— Я — реалистка.
— Для философа не так уж важно, существуют ли зомби на самом деле. Их существование интересует нас как логическая вероятность — мы говорим о существах, неотличимых от обычных людей, но не имеющих сознания в человеческом понимании этого слова. Вон те длинноволосые ребята, например, — молодой философ Дэвид Чалмерс и его двойник-зомби. Как видите, их невозможно отличить друг от друга.