– Это его проучит, – сказал Камаре. – У меня тоже есть воздушные мины, и побольше, чем у него; ведь это я их фабрикую. А циклоскоп я сделаю другой, вот и все.
– Но, сударь, – заметил Амедей Флоранс, – раз у вас есть снаряды, почему вы не воспользуетесь ими против
Гарри Киллера?
– Я? – глухо ответил инженер. – Я буду атаковать свою работу?
Не возражая, Амедей Флоранс обменялся взглядом с товарищами. Да, этот удивительный человек имел изъян, и его изъяном была гордость. Путь продолжался в молчании.
Урок был понят дворцом. Ничто более не беспокоило группу гуляющих, которая покинула сад, пройдя его насквозь.
– Мы попадаем в интересную часть, – сказал Камаре, открывая дверь. – Здесь старое машинное отделение, вот паровой двигатель, который мы топили дровами за неимением другого горючего. Это было неудобно, так как дрова приходилось привозить издалека, а нам их требовалось много. К счастью, это продолжалось недолго: как только в реке появилась вода после первых вызванных мною дождей, мы устроили гидроэлектростанцию в двенадцати километрах от города вниз по течению и пользуемся ее энергией. С тех пор мы уже не применяем этой устаревшей техники, и дым не идет из трубы, ставшей ненужной. Мы ограничиваемся тем, что трансформируем для наших нужд энергию, которую посылает нам станция.
Следуя за Камаре, они прошли в другую залу.
– Здесь, – сказал он, – и в следующих залах, наполненных, как и эта, трансформаторами, динамо, катушками, иногда очень внушительными, царство электричества.
– Как? – вскричал ошеломленный Флоранс. – Неужели вы могли привезти сюда эти машины!
– Только небольшую часть, – ответил Камаре. – Остальное мы сделали сами.
– Но ведь нужен был материал, – возразил Амедей
Флоранс. – Кой черт доставил его в пустыню?
– Конечно! – сказал Камаре и остановился в задумчивости, как будто эта трудность впервые пришла ему на ум.
– Вы правы, господин Флоранс. Как привезли сюда эти первые машины и материалы, из которых мы создали остальное? Признаюсь, я над этим никогда не думал. Я требовал, мне давали. Я не смотрел слишком далеко. Но теперь, когда вы обратили мое внимание…
– Какие же понадобились человеческие жертвы, чтобы перетащить все это через пустыню, пока вы еще не имели планеров!
– Это верно, – сказал побледневший Камаре.
– А деньги? Вся эта штука сожрала целую кучу деньжищ! – вскричал Флоранс на своем фамильярном языке.
– Деньги? – пробормотал Камаре.
– Да, деньги. Вы, верно, очень богаты?
– Я?! – запротестовал Камаре. – С тех пор как я здесь, у меня и пяти сантимов не было в кармане.
– Тогда?
– Это Гарри Киллер… – робко начал Камаре.
– Ну, ясно! А откуда он их брал? Что он, миллиардер –
ваш Гарри Киллер?
Камаре развел руками с видом полнейшего неведения.
Казалось, он был совершенно расстроен вопросами
Амедея Флоранса, и его глаза снова приняли то блуждающее выражение, которое затуманивало его взор при малейшем волнении. Принуждаемый разрешать проблемы, столь отличные от тех, с которыми он привык иметь дело и которые так внезапно возникли, он чувствовал головокружение перед новыми, неизвестными ему горизонтами.
Вид у него был совершенно растерянный. Доктор Шатонней сжалился над ним.
– Мы потом разберемся в этом, – сказал он, – а пока будем продолжать осмотр.
Чтобы прогнать назойливые мысли, Камаре провел рукой по лбу и молча прошел в следующую залу.
– Здесь компрессоры, – заговорил он изменившимся от волнения голосом. – Мы употребляем воздух и другие газы в жидком виде. Как вы знаете, все газы способны сжижаться, если их сжимать и в достаточной степени понижать температуру; но, предоставленный самому себе, жидкий газ нагреется и более или менее быстро испарится. А если его содержать в закрытом сосуде, стенки сосуда подвергнутся такому давлению, что он может разлететься на куски.
Одно из моих изобретений изменило это. В самом деле, я нашел вещество абсолютно нетеплопроводное, то есть непроницаемое для тепловых лучей. Отсюда следует, что жидкий газ, например воздух, находящийся в сосудах из этого вещества, всегда сохраняется при одной и той же температуре, в виде жидкости, и не стремится взорваться.
Это изобретение позволило мне осуществить некоторые другие, и особенно планеры с большим радиусом действия, которые вы знаете…
– Еще бы нам не знать! – вскричал Амедей Флоранс. –
Скажите, что мы с ними чересчур хорошо познакомились!
Так и это ваше дело – планеры?!
– А вы хотите, чтобы чье оно было? – возразил Камаре, внезапно охваченный новым приступом болезненной гордости.
По мере того как он говорил, его волнение понемногу рассеивалось. Оно бесследно исчезло, когда он снова вернулся к научным вопросам.
– Мои планеры имеют три главные особенности, относящиеся к устойчивости, подъему и движущей силе, о чем я дам понятие в немногих словах. Начнем с устойчивости. Когда на птицу налетает порыв бури, ей не приходится делать расчеты, чтобы поддержать равновесие. Ее нервная система или, вернее, та часть нервной системы, которую физиологи называют рефлексами, заработает и восстановит равновесие инстинктивно. Вы мои планеры видели и знаете, что они состоят из двух крыльев, помещенных на вершине пилона высотой в пять метров; у подножия пилона находится платформа, несущая мотор, водителя и пассажиров. Таким образом, центр тяжести находится внизу. Соединение пилона с крыльями подвижное. Пока он не закреплен частично или полностью посредством рулей направления и глубины, он может описывать маленькие дуги во всех направлениях вокруг вертикали. И вот, если крылья независимо от руля наклоняются поперек или вдоль, пилон, увлекаемый своим весом, стремится составить с ними другой угол. В этом движении он тотчас приводит в действие противовесы, скользящие параллельно или перпендикулярно крыльям, и в тот же момент крылья занимают надлежащее положение.
Таким образом, немедленно – автоматически, как я уже сказал, – выправляются невольные уклонения планера.
Марсель Камаре, опустив глаза, давал объяснения с безмятежностью профессора, читающего лекцию. Он не колебался, не подыскивал слов, они приходили к нему сами. Без запинки он продолжал все так же:
– Перейдем ко второму пункту. В момент подъема крылья планера опускаются и складываются около пилона.
В то же время ось винта, подвижная в вертикальной плоскости, перпендикулярной к крыльям, поднимается; плоскость крыльев становится горизонтальной, и аппарат превращается в геликоптер. Но когда он достигнет достаточной высоты, крылья открываются, ось винта одновременно наклоняется вперед и становится горизонтальной. Винт становится толкающим, и геликоптер превращается в планер. Что касается движущей силы, то ее доставляет жидкий воздух. Из резервуаров, сделанных из нетеплопроводного материала, о котором я вам говорил, и регулируемых системой клапанов, жидкий воздух вытекает в тонкие, постоянно прогреваемые цилиндры. Там он мгновенно переходит в газообразное состояние под огромным давлением и приводит в движение мотор.
– Какой скорости достигают ваши планеры? – спросил
Амедей Флоранс.
– Четыреста километров в час и проходят без посадки пять тысяч километров, – ответил Камаре.
«Nu admiraril», – сказал Гораций 82, что означает: не следует удивляться ничему. Однако слушатели Камаре не могли удержать восхищения. Они не могли подобрать достаточно восторженные слова, чтобы прославить этого гения, когда вернулись в башню. Но странный человек, который иногда выказывал крайнее тщеславие, оставался равнодушен к этим похвалам, точно на него действовали только те, которые он сам себе расточал.
– Сейчас мы в сердце завода, – сказал Камаре, когда все возвратились наверх. – В этой башне десять этажей, заполненных различными аппаратами. Вы, конечно, заметили на ее вершине высокий металлический пилон? Это «прожектор волн». Впрочем, вся поверхность башни покрыта множеством прожекторов меньшего размера…
– «Прожекторы волн», говорите вы? – спросил доктор
Шатонней.
– Я не хочу читать вам курс физики, – с улыбкой сказал
Марсель Камаре, – но некоторые объяснения необходимы.
Я вам напомню, если вы знаете, и расскажу, если это вам неизвестно, что знаменитый немецкий физик Герц давно уже заметил, что, когда между полюсами индукционной катушки проскакивает искра, она вызывает колеблющийся
82 Гораций (65-8 годы до нашей эры) – знаменитый римский поэт.
разряд: каждый полюс поочередно становится то положительным, то отрицательным. Скорость этих колебаний, или их частота, может быть очень большой – до ста миллиардов в секунду. И они не ограничиваются теми точками, между которыми происходят. Эти разряды колеблют эфир, заполняющий все мировое пространство и промежутки между молекулами материальных тел. Эфирные колебания, распространяющиеся все дальше и дальше, называются волнами Герца. Я понятно говорю?
– Восхитительно! – провозгласил Барсак, который, как политический деятель, менее всех понимал в научных вопросах.
– До меня, – продолжал Камаре, – волны Герца рассматривались как лабораторный курьез. Ими электризовали без соприкосновения более или менее удаленные металлические предметы. Основной недостаток этих волн в том, что они распространяются во все стороны, как концентрические круги в луже от брошенного в нее камня. Из этого вытекает, что их начальная энергия, распространяясь все дальше, уменьшается, слабеет, как бы улетучивается, и уже в нескольких метрах от своего источника дает лишь незначительные проявления. Ясно?
– Ослепительно! – уверил Амедей Флоранс.
– Еще до меня заметили, что эти волны, как и световые, могут отражаться, но не сделали отсюда никаких выводов.
Благодаря открытию сверхпроводника, – это им покрыт гребень заводской стены, – я устроил рефлекторы, направляющие почти все испускаемые волны куда я хочу.
Начальная энергия волн, таким образом, без потерь посылается в определенном направлении и там преобразуется в такую, которая может совершить работу. С другой стороны, средство изменять частоту колебаний известно, и я могу вообразить приемники волн, которые будут чувствительны лишь к определенной частоте. В физике это называется «настройкой». Приемник будет реагировать на волны той частоты, на которую он настроен, и только на них. Число же возможных частот бесконечно. Я могу устроить бесчисленное множество двигателей, среди которых не будет двух, отвеча