Прошло около двух десятков спектаклей (вместе с гастрольными), а пресса молчала. Устных отзывов, приятельских похвал и неприятельских пересудов было много, а печатной строки – ни одной. Мы понимали (и нам подсказывали), что там, в инстанциях формируется мнение, что лишь бы кому его высказать не доверят, а уж тем более не пустят дело на самотек.
А далее пресса занялась государственными делами – умер Брежнев и сменилась власть. Наш «бармен Роберт» стал зятем генсека. Название «Смотрите, кто пришел!» приобрело двусмысленное звучание, тем более что либеральная интеллигенция без конца муссировала эту тему: кто же, кто? Одни говорили: преемник «железного Феликса», другие – нет, скрытый либерал. Дома ходит в джинсах, любит джаз и абстрактную живопись. Опять же дочь служит в музыкальном издательстве. Уповали на лучшее, ждали перемен.
Я был далек от этих московских тревог – и душевно и физически – сидел себе и потихоньку в Комарово и работал. Из Москвы пришло известие, что оживилась работа над спектаклем в театре на Малой Бронной. Утром 29 ноября я снова был в Москве, но уже проездом – отправлялся на очередной семинар драматургов в Рузу, уже в роли одного из руководителей. О дальнейших событиях со всей достоверностью расскажут мои письма жене.
Галине Букаловой
3 декабря 1982 г., Руза
…В день приезда в Москву я позвонил из автомата в театр Маяковского и выслушал очень бурные поздравления по поводу последних спектаклей (24-го и 28-го) Зал, сказал мне завлит Дубровский, наэлектризован, кажется – вот вспыхнет молния. Актеры – в необъяснимом ударе. Крики «браво» в середине действия, овация в конце. А. Володин в слезах: вот настоящее продолжение русской драматургии! И т. д. и т. п. «Наш театр стал эпицентром театральной Москвы».
С этим я и отправился в Рузу. На следующий день получаю телеграмму: срочно приехать в театр! Приехал. Все в панике, поникшие, бледные. Спектакль закрыли. (Но не до конца – нет!) Оказывается, примерно в момент нашего разговора с завлитом министр Петр Нилыч Демичев разыскивал по всей Москве Гончарова (в театре был выходной день) и наконец, выволок его с заседания кафедры в ГИТИСе. «Вы меня очень подвели, уважаемый Андрей Александрович. Как получилось, что в вашем театре идет спектакль, где утверждается, будто бы в нашей стране победили жулики и барыги?» Тот быстро отмежевался: «У меня было особое мнение». «Так вот, спектакль, назначенный на 4-е, я отменяю. Извольте к 15-му подготовить спектакль в новой редакции. Я приеду его принимать». На дыбы, естественно, были подняты редакционно-репертуарные коллегии обоих министерств и московский главк. Зашатались кресла: идеологически неточный спектакль! Борю ставили на ковер: меняйте финал, меняйте актеров. «Финал не могу изменить без автора, – ответил Боря, – актеров менять не буду. – Так что делать? – Поставлю другую пьесу, о том, о чем вы говорите. – Э-э, нет, нам нужен этот спектакль, но в ином виде! Вызывайте автора, работайте, нужно быстро доложить».
Итак, я в Москве. Встреча с руководством театра, всяческие консультации (Швыдкой, Кнебель, Ефремов). Все в один голос: спектакль отдавать нельзя, нужно спасать.
Что же произошло? 24-го на спектакле были родственники нашего Роберта. А 28-го – помощник Главного. Так что сигнал – понимаешь, откуда? Кроме того, на спектакль очень бурная реакция в Москве, и слухи туда доходят.
На другой день уехал в Рузу (ночевал у Саши Бурдонского) и тут же принялся за работу. Сегодня 3-е, пятница, закончил 10 минут назад. Никто не умирает. Но и ничего веселого нет, кроме флейты. Как в «Дяде Ване». Убрал всякие раздражающие мелочи. По-моему, финал приемлемый и по логике пьесы и по логике (или отсутствии логики) событий. Кажется, флейтиста будет играть Тенин. Сейчас еду в Москву, там уже ждут, ибо надо срочно репетировать. 15-го – «режимный» спектакль. Публика по билетам, никого посторонних, ни одного стула. Потом расскажу, как это было. 16-го часов с 11 будь на кафедре, я тебе позвоню.
Ну, что еще? На Бронной был, все уладил, работают бойко, Сайфулин понравился. 10–15 февраля хотят выпускать. В ЦТСА было два очень хороших спектакля с криками «браво», «молодцы». Второй раз посетила его М. О. Кнебель, хвалила, говорила, что выросли. В зале собирается публика, которой, как говорят, в этом театре давно не было. Следующий спектакль 17-го, затем 24-го – для ВТО. Думаю, что 17-го тоже «кто-то» придет.
На семинаре хорошо, уютно. Уменя в группе Р. Солнцев, Н. Павлова («Вагончик» во МХАТе) главный режиссер Орловского театра и режиссер Новосибирского театра в Академгородке (ставит «Смотрите…» с докторами наук). В областном Новосибирском спектакль вышел, говорит – плохой…
Завтра же начинаю работать над «Шмелём». Саша и Боря советуют: пусть привыкают! Боря, наверное, уйдет во МХАТ. Главреж ему теперь не светит.
P.S. В машине попутчик-лектор сказал, что вчера Демичев уже говорил на большом совещании о «сыром спектакле» в театре Маяковского…
Не смотрите, никто не пришел!
Итак, теща с дочерью пришла посмотреть на своего зятя-актера в каком-то спектакле, о котором по Москве столько слухов. Отношение в семье к этой профессии было настороженно-неодобрительное. (В. Семичастный в каком-то интервью упомянул вскользь, что это он отговорил дочь и сына Андропова от актерской профессии, за что тот был ему благодарен.) И все же семью не уберегло.
Говорили потом, что супруга генсека пришла в ужас, увидев своего зятя в такой недвусмысленно предосудительной роли, сыгранной им с удовольствием. Она долго не могла успокоиться потому, якобы, что общественная репутация и даже моральный облик детей высшего руководства были постоянной головной болью Политбюро. Но не только от этого. Все, что происходило на сцене и в зале, ее глубоко оскорбило. Говорили, что это ей принадлежат слова, которые министр Демичев только процитировал Гончарову: будто у нас в стране победили жулики и барыги. Своего суждения у генсека не могло быть, так как он спектакля не видел. Семейная сцена, разумеется, остается за кадром, но можно предположить, что впечатлению супруги глава семьи (и государства) не вполне поверил и делу хода не дал, так как на следующий спектакль (через четыре дня, в воскресенье 28 ноября) послал своего помощника. Помощник вернулся из театра озадаченный. И вот уж, поскольку мнения совпали, и был поднят на ноги, едва успев прийти на работу, Петр Нилович Демичев. Говорил он всегда, по свидетельству собеседников, необычайно тихо, а тут, в понедельник утром, разыскав Гончарова, кричал.
Тому обстоятельству, что инициатива принадлежала высокопоставленной даме, придали преувеличенное значение, в какой-то западногерманской газете даже появилась корреспонденция из Москвы под заголовком «Первая леди страны запрещает спектакль», где именно так все и излагалось (сообщил мне Игорь Смирнов, приехавший из Германии). Да и впрямь, что было за дело до какого-то там спектакля руководителю великой державы – шла лишь вторая неделя его правления.
И все же впоследствии я убедился, что мы недооценивали масштаба этого происшествия. В книге Георгия Арбатова «Затянувшееся выздоровление» («Международные отношения», 1991 г.) есть драматичные страницы, где он рассказывает, как будучи советником и давним другом Андропова, лишился его доверия именно из-за того, что убеждал не запрещать три московских спектакля, в том числе и мой, на что генсек ответил ему письменно.
«Разобравшись в этом вопросе по существу, могу сказать, что спектакль, который намеревался ставить в Театре сатиры Плучек («Самоубийца» – В. А.), еще в 1932 г. был признан антисоветским, его прежнее содержание сохранилось и теперь. В принципе хорошо относясь к Любимову, я никогда не давал ни ему, ни Вам векселей в том, что буду поддерживать любой его спектакль. Спектакль «Посмотрите, кто пришел» в Театре Маяковского не снят, а приостановлен для переделки. При этом главный режиссер театра Гончаров полностью согласился с высказанными замечаниями. Неверно, что указанные спектакли разрешались раньше, а теперь запрещаются…»
Сам же Арбатов, как вытекало из письма, занимается дезинформацией и хочет поссорить его с творческой интеллигенцией. Арбатов получил отставку. Значит, московские спектакли были для власти не последним делом.
Теперь остается рассказать, как дорабатывался спектакль. Гончаров крикнул нам с Морозовым, едва мы вошли, что своим упрямством мы втянули его и театр в отвратительную историю, которая самым плачевным образом отразиться на его собственных планах. Голос его, как обычно на репетициях – предельно пронзительный, взвивался в самые выси и разносился по всему театру. «Вы не понимаете, во что вы ввязались! – кричал он. – Вы думаете, вам все здесь позволят!» Конечно, старый мастер был прав. Осторожность матерого волка с самого начала подсказывала ему, что это бег на красные флажки, где ждут охотники.
Мы, в общем, не испугались, но понимали, что дело серьезное, филонить больше не дадут и, чтобы спасти спектакль, нужно соглашаться на переделки. Самым раздражающим эпизодом был финал. У нас Шабельников, дав пощечину жене, уходил в дом и больше не появлялся. Самоубийство его в точности по ремарке играли домочадцы, по одному медленно пятясь к крыльцу, не отрывая глаз от проема двери. (Прекрасная, кстати сказать, мизансцена была, в балетной пластике. Этот поэтичный прием режиссер использовал и в других местах.) «Вы играете трагедию, – кричал нам Гончаров, – а играть надо нравственную победу!»
Новый вариант финала даровал «эмэнэсу» жизнь, позволяя и дальше прозябать и унижаться. А может быть, бороться за свое достоинство. Изменил я и конец диалога, вызывавший бурную реакцию зала, когда Кинг обещает, что коммерсанты еще себя покажут. Вместо этого он спрашивает у Табунова: «И что? Такой профессии больше не существует?» – «Почему? И этот талант может послужить человеку, – отвечает ему Табунов. – Весь вопрос в том, чем торговать. А что, если на прилавке окажутся честь, совесть, принципы, человеческое достоинство?» (В устах Самойлова это звучало весомо, но, увы, не переставало быть риторикой.) После слов подвып