Одним словом, по советской терминологии, здесь был задействован «человеческий фактор». (Термин и сейчас российские политики употребляют всерьез, что звучит, на мой взгляд, неприлично так же, как «человеческий материал».) Просто на смену насилию во всех его прямых и косвенных проявлениях было поставлено элементарное уважение к человеку, что и должно было быть существом государства, называвшего себя социалистическим.
Лицо «Коммуниста» – совхоза и его директора – явно приобретало человеческие очертания с чехословацкой окраской, с одной стороны, а с другой – перекликалось с какими-то стихийными неодолимыми веяниями местного времени. Вообще можно было подумать, что я собираю материал для очерка – хоть завтра садись и пиши, скажем, для «Советской культуры» (местной прессе мой герой был хорошо известен).
Бегло осмотрели мы еще несколько домов. И наконец, перебрав все боковые ответвления от главной дороги, поныряв по склонам и миновав несколько хуторов, оказались в тупичке, на хуторе под названием Кольяку. Собственно, это была небольшая заброшенная усадьба с двухэтажным домом и новой, довольно просторной, крашеной в оранжевый цвет баней над прудом, окруженная холмистой местностью, поросшей лесом. От дороги к холмам подымалось большое кочковатое пастбище, по которому бродили черно-белые коровы, пощипывая молодую травку. У каждой коровы на боку краской было написано имя – я и не подозревал, что существует столько женских имен.
Участок вокруг дома размером с гектар вмещал в себя и очень старый яблоневый сад с редкими, как мы потом убедились, сортами яблок, и лужайку, и заросшие черемухой склоны над прудом, и кирпичные руины амбара, и явно рукотворный давно не чищеный парк с огромными кленами, обступавшими дом. А за парком, в конце просторного, конечно, холмистого коровьего выгона лежало небольшое озеро одинакового с усадьбой названия, окруженное мелколесьем и кустарником.
А дальше, если встать на самой высокой точке пастбища, можно было увидеть, как до самого горизонта, мягко волнуясь, перекрывая друг друга, тянутся холмы, заросшие дубняком и орешником, с проплешинами покосов, с трассами просек и средь них даже гора вдали вздымалась – Медвежья, будто бы самая высокая точка Эстонии.
И никого кругом не было, никого – лишь в километре за лесом молочная ферма, а с другой стороны – в километре же – первый сосед, потомственный хуторянин по фамилии Тяяр, за ним второй, какой-то профессор из Тарту. Но, в общем-то, и не глушь: в четырех километрах всесоюзный спортивно-культурный центр Кяэрику.
«Вот здесь вам надо жить, – убежденно говорил Калев Рааве. – Дом хороший, семь комнат, четыре внизу и три наверху, вам хватит. Только почистить, вставить недостающие стекла. Починить в бане водогрей. Я пришлю мастеров. Помогу инвентарем и материалом. А о цене с хозяйкой договоримся. Это будет недорого, я уверен».
Усадьба принадлежала одной таллиннской школе и в прошлом использовалась как летняя база, а теперь стояла бесхозная, так как не умещалась в школьный бюджет. Директор, приятельница нашего Калева Рааве, давно искала покупателя. Эстонскому крестьянину хутор не подходил, так как не имел хозяйственных помещений. Для нас же был желанным, неправдоподобным везением. Я подумал, что с него можно было и начинать поиски, но так, видимо, была выстроена драматургия.
Спектакль протяженностью в целый день закончился роскошным финалом. Вечером на центральной усадьбе совхоза в поселке Сихва, в квартире, предназначенной для приезжих, нас обступили малознакомые, ставшие «заграничными» запахи: душистого кофе, свежего хлеба с тмином, острого сыра, домашней колбасы. При всем этом мы слушали живое многоголосое эстонское пение, доносившееся из соседней комнаты. Это репетировал совхозный ансамбль под руководством милой молодой женщины по имени Варью Тедер. Мы тогда еще не знали, что нам суждено стать соседями, а также добрыми друзьями на долгие годы, чему не сможет помешать ни языковой, ни пограничный барьер.
На следующий день хозяйка сказала по телефону, что мы можем вселяться, а формальности совершим, когда начнутся каникулы. В цене мы сошлись.
Хутор Кольяку
Через неделю мы прибыли с вещами и наш добрый гений на той же «волге» доставил нас по назначению. Потом он уехал, а мы остались наедине с хозяйством, пейзажем и неслыханной тишиной. Она усугубилась во сто крат, когда жена, будучи дисциплинированным службистом, отбыла в Ленинград, и я остался один. Тишину лишь изредка нарушало мычанье коровы.
Галине Букаловой
10 мая 1984 г, хутор Кольяку
Я уже пятый день один и пока не наскучило. День в заботах пролетает так быстро, что не успеваешь осознать себя одиноким. Ну и все-таки связь с миром какая-то есть. Вот 9-го был у соседей, их фамилия Тяяр, хорошо посидели – трое мужиков, женщины почему-то стояли. Эльмар был доволен визитом вежливости, пригласил на другой день с ними в Валгу на машине.
Съездили славно – хозяева, дочь Кристина и я – с мешками и кошелками бродили по городу от магазина до магазина этакой ротозейской деревенской гурьбой – впереди длинный Эльмар. А в латышской части и вовсе выглядели как иностранцы-эмигранты.
На рынке купил цветочной рассады и в тот же день высадил, но страшно было холодно, ночью шел снег, вода в ведрах замерзла, но ничего, цветы прижились. Из хозяйственных покупок – только светильник за 6 р. да кое-какие мелочи…
9-го гостей у меня не было, тетка из Тарту не приехала. В понедельник съезжу в Сихву, повидаюсь с Калевом. Соседи говорят, что 7 тысяч дорого. Тяяры обещали принять участие в ремонте.
На участке работы полно, и она так увлекательна, что неохота за машинку. День теплый, видно холода миновали. На первой грядке всходы салата и прочей петрушки, на второй, кажется, морковь вылезла. Цветет черемуха и вишня – обнаружил их на краю участка. Вычистил пруд самодельным тралом и граблями – блестит, как зеркало, деревья отражаются, а вечером – луна. Не хватает теперь карасей. По несколько раз в день гуляю по усадьбе, по ближайшим окрестностям и все не могу свыкнуться и поверить, что такое возможно. А тебе как издалека? Один старый клен – ах, как глядится на лазури!
Сижу в натопленной гостиной, разложился по всему столу. В кухне суп-горох, на веревке – чистые рубашки, велосипед починил, могу в Кяэрику съездить, письма отправить. Конечно, с тобой бы повздорить хорошо для полноты ощущений, но…
Приезжай поскорей, пойдем плотву ловить. Пришли мне пластырь в письме – всеруки саднит. А вообще – побольше чтения. Разожгу я тогда камин и сяду с газетами – ну, воще!..
Р.М. Набатовой
11 мая 1984 г, хутор Кольяку
… Вот я и стал хуторянином, как мечтал. Покупка еще не оформлена, но всё идет к этому. Если все будет хорошо, то стану я владельцем большой усадьбы – с домом, парком, садом и баней над прудом. А также почти единственным обитателем превосходной живописной местности на юге Эстонии. Здесь, казалось бы, соединилось несоединимое: лес, озера, холмы, безлюдье, отличные дороги и хорошее снабжение. Не хватает теперь только колес. Пока есть два – велосипедные… Практически в доме уже можно жить: вставлены недостающие стекла, подключен свет, привезен газовый баллон. В доме хорошие печи, это я чувствую особенно сейчас, когда на улице не больше +6, а ночью вода замерзает. Сегодня по дороге проехал лишь один тракторист и больше я людей не видел. В километре на хуторе живет большая и очень дружелюбная семья. Был у них 9-го мая, выпил с хозяином за победу – он был в той же части, что и отец, в Камышлове. Вчера ездил с ними на их машине в Валгу – город своей военной службы. Он так изменился, что я ничего не узнал. Все необходимое уже куплено. Теперь остались излишества – телевизор, светильники, кресла. Хочется жить здесь месяцев пять-шесть в году. Плохо, что не знаю языка, но так приятно слушать эстонскую речь – сразу же вспоминается бабушка, тетка Эльфрида. Здесь ни одного русского во всей округе и как-то непривычно без русского мата. В летние месяцы на окрестных хуторах живет тартуская университетская интеллигенция. В поселке (в 7-ми километрах) есть библиотека, отчасти русская… Земледельческая страда закончена, принимаюсь за работу, сегодня впервые сел за машинку…
Все эти дни на меня с разных сторон сыпались благодеяния. Как-то под вечер две соседки – жена крестьянина и профессорская жена, смеясь и друг над другом подтрунивая, вкатили на мой холм тележку с газовым баллоном – клянусь, я их об этом не просил. Объяснили они свой поступок скупо, но с доскональной точностью: «Без газа плохо!» Потом приехали электрики, за ними стекольщики, за ними фургон с газосваркой. Жизнь наполнялась. Прокладывались незримые связи. Множилось число узнаваемых лиц. Но венцом всего было знакомство с обитателями хутора Пюльме, мимо которого я на велосипеде ездил за хлебом. Это был ведущий актер театра «Ванемуйне» Хейкки Харавээ и его жена Инга – архитектор, недавно вышедшая на пенсию. На хуторе они жили только летом, а их сын Андрус и зимой. Дальше мы встречались чуть ли не ежедневно, все больше и больше проникаясь друг к другу доверием на уровне, как принято говорить, «химии».
С другого хутора – Лахварди приехал на машине молодой актер Тынис Лепп, с которым судьба также соединила меня крепко и надолго. Моего сына Костю Тынис подкупил еще тем, что обожал ночную (с фонариками!) охоту на раков, которые, слава тебе Господи, еще водились при нашей жизни и в частности в озере Пюльме. Засветло мы выставляли мясную наживку, а после полуночи отправлялись на промысел. В нашем озере Кольяку раков не было, но такого интенсивного клева на удочку – всяких там окушков, плотвичек, красноперок – я не встречал нигде. Впрочем, я не рыбак, поэтому не мог оценить этого в полной мере, просто шел с примитивной удочкой, когда хотелось, на свое озеро и ловил на уху десятка два рыбешек на хлебные катыши с постным маслом. Хорошего подхода к озеру не было, и я, пробравшись между кустов, выходил на моховой плавун, колыхавшийся под ногами. Правда, с такой радостью рыба бросалась на мою наживку только весной. Летом ее приходилось долго уговаривать, на что времени у меня не было.