Теперь о том, что на мой и Галин взгляд (ты спрашиваешь о ее мнении) снижает спектакль.
Оформление. Оно отталкивает сразу с открытием занавеса. «Здесь я не увижу ничего интересного, мне хочется встать и уйти. Эти подтеки, эта утрированная зажитость раздражают» (Галя). Она права. Это эмоциональная соковыжималка, резкое давление на зал, что противоречит природе пьесы и спектакля. Тип жилья противоречит тексту, произносимому героями. Ты ловишь меня на невнятности сюжетных мотивировок (что случилось с сыном, кто люди из ЖЭКа и т. п.), а сам добавляешь неточностей. Что тут можно сделать? Я бы перекрасил стены. Добавил бы книг. Повесил бы часы (современный стандарт – дедушке подарили на юбилей). Добавил бы что-то из атрибутики 60-х годов, вроде головы Нефертити. Поставил бы самоварчик из стареньких, которые все собирали. Повесил бы портреты повыразительней крупно Пастернака, Ахматову Модильяни, а рядом бы иконку Христа-спасителя. Или какую-нибудь медную символику. Этакий снобизм шестидесятников, их как бы всеядность, тайная многовариантность, толерантность, которая, кстати, и запутала детей. (Автобиографично). Обидно мне, что абажур вовсе не шлемовидной формы, что ни один стул не шатается (как по тексту). Непонятно, как голый Коля попал на балкон и зачем (а в тексте много раз упоминается не балкон, а лоджия). Одним словом, предметный мир, которым недовольна Нелли, надо тщательно продумать. Почему трость в самом видном углу? Ее либо оставляют в прихожей, либо уж выносят из комнаты Пришивина. Или – «можно выше и ниже» – достаньте вы наконец в комиссионном абажур на блоках! (Кстати, Косте фокус с абажуром не понравился – «неестественно»). Из множества этих неточностей рождается ощущение фальши, которое вызывает недоверие к более важным вещам. Леня, ты просил меня быть строгим и безжалостным!
Звуковое оформление. Галя говорит, что недостает звуков, кроме слов. Это правда. Совсем отсутствует звуковой фон жизни: стук часов или завывание вьюги, или шум воды в ванной, или радио (как хорошо оно включалось), ну так пусть включит Коля во время разговора с дедом или во время паузы с Пиромовым. Пусть в конце концов его все включают – оно создает иллюзию наполненности дома и отвлечения от тревог – но тут же выключают под тем или иным предлогом, потому что слушать его невозможно. Мало и музыки. Мне не нравится «Шарабан» на финале, хотя нравится сам финал, ну так, может быть, завмуз или кто-то найдут что-то помелодичней шарабана?
Исполнители. Лаврова – замечательна, она будет еще лучше, это одна из самых больших удач спектакля (наряду, разумеется, с Евстигнеевым). Ей нужно в самом начале побольше владеть собой, не топить текст в бездне междометий и всевозможных «понимаете ли». Перед соседкой она должна показать, что владеет ситуацией, хотя это очень зыбкое строение и рушится при первом прикосновении. Хорошо бы, если бы все эти «растила детей не в том предметно-вещественном мире» – фраза самокритичная, но в оборонительной упаковке – и все ее мнимое самообладание рухнули бы на наших глазах от первого же «Ну так уберите!» В общем, она так и делает, но очень заборматывает текст и много «клюет головой». С Таней ты работаешь удивительно и, не сомневаюсь, приведешь ее к совершенству в этой роли. Ну, а кому не нравится – то, как говорится, извините за компанию.
Ленечка, мы проиграли Пиромова, а с ним и очень важную линию в спектакле. Со Славой, я это понял, договориться невозможно. Он хоть и из барака, но в современных босяках ничего не понимает. Его потребность к сотворчеству с автором меня трогала и обнадеживала до определенного момента. Сейчас он завел нас не туда и, думаю, это необратимо. К некоторым вещам он просто глух и верить не хочет. Спасают в какой-то степени актерская репутация, обаяние и внешние данные. Когда он подходит к монологу, мне хочется выбежать из зала. Если он останется в спектакле, это твой большой компромисс. Имой, конечно.
Не получилась Наташа в исполнении Акуловой. Она у нее вульгарна, криклива, поверхностна. (Галя: хапалка неинтеллигентная, в такой семье все-таки нужно держать стиль. Не веришь в ее влюбленность, страсть, готовность к жертвам.)
Ко всем остальным у меня претензии частные, придирки, можно сказать.
Текст. Пусть я буду нескромным, но, Леня, фраза, реплика мною почти каждый раз хорошо обдумана и в смысловом плане, и в стилистическом, и в интонационном, и в каком угодно. Из мелочей, из слов, поставленных в определенном порядке, из особой лексики вытекает и складывается подтекст отношений между героями. Хрупкая и тонкая полуироничная игра между Нелли и Пиромовым, несколько книжная (в целях самозащиты!), многословная (в целях самозащиты!) манера выражения у Нелли, лаконизм и самоирония – у Пиромова и т. д. Из них, из этих едва уловимых тонкостей речи, стиля отношений, характера поведения, оценок – именно из них и должно возникнуть у зрителя новое, неожиданное для него и редкое в современном театре впечатление. Поэтому нельзя позволять актерам не использовать возможности текста для создания такого впечатления. Пока они произносят его приблизительно, забалтывают. Общий смысл до зрителя доходит, а обертоны смысла теряются. Это как если бы мы питались одними белками и углеводами – сравнение для твоей санаторной жизни очень уместное. Поэтому, когда Слава переделывает мою фразу – «Приеду как-нибудь посмотрю. Лев Толстой тоже любил смотреть, как чинят дороги» – то он лишает Пиромова какой-то важной характеристики. Кстати, у Владимирова на нее – смех в зале. Потому что перед этим были из того же ряда: «Три небольших шедевра» и «Хорошая проза возрастных границ не имеет». И вот опять: Слава меняет местами слова, он говорит так: «Хорошая проза не имеет возрастных границ». И сразу лишает фразу этакой нарочитой афористичности, которой забавляется Пиромов в разговоре с Нелли. У Славы к таким вещам слух напрочь отсутствует, а у зрителя он есть. Как он может сказать Нелли: «Отстаньте от меня!»? Что это такое? Или Таня. Совершенно не извлекает реакции зала в таких, например, местах: «А то у нас целая кулинарная библиотека, а пьем только чай! (Пауза.) Но чаю мы сейчас все равно выпьем.» Или: «Эти шалопаи тоже вас почитывают». Вместо «шалопаи» – «они». Таня при появлении Иры четыре раза кряду произносит «А собственно говоря…»
Особенно большую разрушительную работу делают Славины привнесения в текст в монологах о соседях и о детях. Опять-таки, знаковую роль они выполняют, что-то там сообщают зрителю, но стилистически, лексически, интонационно выпадают из пьесыь и из спектакля, а значит, не несут более важной – для этого спектакля! – информации. Нужно решительно убрать привнесенные реплики об интеллигенции (есть она или нет), нельзя походя на такую важную тему! В разговоре о детях нужно сосредоточиться на той теме, которая важнее всего – на двойственности. Этот диалог – социальная кульминация пьесыь, подведение итогов, вскрытие главных причин трагедии, а они болтают черт знает что и черт знает как! Неуместна здесь Славина истерика, излишний напор, вся эта мнимая масштабность «писательских размышлений». Для такого человека, как Пиромов, масштабность – стыдно! И нужно снять то, что я сделал, идя на поводу у Славы: «юноши чести» и т. д. Вот это все х…ня, воистину.
Не срабатывает репризность некоторых важных реплик. Например: «Пришли за абажуром, а взяли хозяина». Или: «Знаете, как вас называют? Трамвайно-троллейбусная интеллигенция». И Евгения Никандровна и Ира, на мой взгляд, убивают их ненужными многозначительными паузами в середине. А они должны быть произнесены целиком, быстро. У нас, мол, таких фраз много, мы, мол, не очень-то ими и дорожим, кидаем походя в зал. Вот как надо. А они их «подают» как некое дорогое блюдо. Попробуй, пусть не подают – это и будет «подача»…
Теперь атмосфера, настроение. Ты мастер и мне ли тебя наставлять? Тем более, что твой спектакль силен именно этим. Скажу лишь, как умею, о своем понимании этой стороны дела. Когда я писал, мне хотелось, чтобы господствовали и сталкивались в неразрешимом конфликте два настроения.
Первое – это настроение (и связанная с ним атмосфера) непоправимой беды, необратимой беды – крушения родовых связей, разоренного гнезда, откуда выпали и разбились насмерть птенцы, причем содеяно это все собственными руками – и деда и матери – крайнего отчаяния от осознания этого и невозможности что-либо сделать, трагикомизм последних попыток и усилий. Мера беды – не в милиции, не в происшествии с Колей, а – распалась связь времен. Подумай, сколь общей для советских семей становится трагедия родового распада в связи с идущей переоценкой самых разных этапов отечественной истории, вплоть до отечественной войны. Что будет со школьным преподаванием истории? Со всякими там пионерскими и комсомольскими мифами? Сколько Пришивиных найдет в себе силы сломать трость о стол заседаний, а сколько будет ломать их о наши головы? Мы только в начале каких-то тотальных разрушительных процессов, многое в них сегодня непредсказуемо. Но распад в семье по вертикали – знамение времени. Кто-то сказал мне, что наш спектакль напоминает «Мещан». Это хорошо замечено, ну так и время похожее – переломное, грозовое. Может быть, пьеса не дает повода для таких серьезных размышлений, не рождает такого настроения, и мне это только кажется? Конечно, сегодня я написал бы ее иначе, чем два года назад, «до того». Но ты силой имеющихся у тебя средств идешь, как мне кажется, именно по этому пути. Ты спрашиваешь, какова мера беды? Самая большая. Когда ты сидишь за одним круглым столом, а твоя дочь и твои внуки – за другим.
Но пора о второй стихии – о настроении, конфликтующим с первым. Это, извини меня, Леня, представление об идеале, о том, как было и как могло бы быть. А поскольку это из области воспоминаний и фантазий, т. е. воображения, то эта линия, как мне кажется, должна быть окрашена условно-поэтическими тонами. Как это сделать – не знаю, дорогой мой режиссер, но поводы для этого пьеса дает. Пусть наивные, часто иллюстративные, вроде видений Нелли, которые ты вымарал, но, по сути, совершенно необходимые. Ты это и сам понимаешь, иначе не сде