— Но кто? — спросил Врейд.
— Откуда я знаю? — ответил Доэни. — Может и вы.
— Но у меня не было для этого никакого повода. — Мозг Брейда работал как под наркозом, он мог рассуждать об убийстве, не испытывая никакого волнения.
— Как сказать, возможно и был. Пока я тут болтался, я кое-что разузнал. Во-первых, говорят, вы здесь на факультете не слишком прочно держитесь. Во-вторых, этот парнишка, Ральф, не слишком с вами ладил. А если ваш собственный ученик распускает слух, что вы не ахти какой руководитель, когда ваше положение и без того неустойчиво, вот вам и повод. Почему бы не позаботиться, чтобы он утихомирился, и притом навсегда.
Брейд слушал его с отвращением. Эти доводы были так нелепы, что даже оспаривать их не стоило.
— Все это так, мистер Доэни, — сказал он, — но сейчас я сделал одно открытие, после которого логичнее всего предположить, что Ральф покончил с собой, причем у него были все основания выдать самоубийство за несчастный случай.
— Вот как? Ну расскажите. — Казалось, на Доэни его слова не произвели впечатления.
— Непременно. — Брейд с грустью посмотрел на тетради Ральфа. — Ральф Нейфилд работал над одной идеей и пытался доказать ее своими опытами. Если б он сумел подтвердить свою теорию, он приобрел бы известность в науке и, вероятно, получил бы хорошее назначение. Если б его теория не подтвердилась, вряд ли он добился бы степени. Понимаете?
— Факт.
— Так вот. Сегодня утром я просматривал записи его и вскоре обнаружил, что опыты ему не удавались. Он все больше нервничал, пока не предпринял некоторые шаги, чтобы его теория подтвердилась наверняка. Он начал фальсифицировать данные. Он специально подтасовывал данные, чтобы они соответствовали его предположениям.
— Вроде как банковские чиновники подчищают банковский счет, когда мухлюют?
— Именно. В точности так же.
Доэни погрузился в размышления. Потом он спросил:
— Вы присягнете в суде, что это правда?
— Думаю, что да. Но вы понимаете, о чем я говорю? До самого конца он упорно работал над опытами, как будто что-то заставляло его прикидываться перед самим собой честным исследователем. На самом деле он давно уже им не был. То, что он сделал, чудовищно. И в конце концов он не вынес позора, отравился.
— Но зачем ему понадобилось делать вид, будто это несчастный случай?
— Если б это было явное самоубийство, все стали бы допытываться, чем оно вызвано, стали бы просматривать его записи и обнаружили бы его преступление. Если же смерть его казалась бы несчастным случаем, никому не пришло бы в голову искать причину, и память о нем могла остаться незапятнанной.
— Он мог уничтожить свои записи.
— У меня хранятся копии.
— А не мог он бояться, что вы решите продолжать его работу и обнаружите подлог?
— Пожалуй, нет, — тихо сказал Брейд. — Он мало верил в то, что мне под силу такие исследования. Наверно, он считал, что после его гибели я махну рукой на эти опыты. Вы понимаете мою мысль? Согласитесь, что теперь самоубийство представляется логичным?
Доэни с ожесточением поскреб подбородок:
— Логично не самоубийство, а убийство. Да ведь то, что вы мне рассказали, для вас гроб, профессор! Ведь выходит, что у вас был куда более веский повод покончить с парнем, чем я до сих пор прикидывал.
15
Брейд не ощутил ничего, кроме досады.
— Вы так просто отметаете самоубийство? Я же объяснил вам, почему нет записки. Вероятно, вы не представляете, что значит для ученого подделка данных? Какое это тягчайшее преступление?
Доэни, казалось, не заметил возмущения Брейда.
— Нельзя ли мне поглядеть на эти тетрадки?
Брейд подал ему одну, и Доэни начал неторопливо перелистывать страницы. Он покачал головой:
— Нет, для меня это пустой номер. Но вам-то небось сразу видно, что в этих записях концы с концами не сходятся?
— Конечно.
— Дело практики! А я вот вижу, что концы с концами не сходятся у вас, — не может это быть самоубийство. Понимаете, есть два сорта людей, готовых на насилие. Одни ненавидят сами себя, воображают себя неудачниками. Что бы ни вышло, все к худшему. Ни в чем для себя не видят пользы. Случись же что-нибудь скверное — а с ними только скверное и случается, — они считают, что сами виноваты. Такого можно ни с того ни с сего лягнуть под зад. Эти типы могут быть и в распрекрасном настроении, среди них даже весельчаки попадаются, только все это до поры, до времени. Рано или поздно их скрутит хандра.
— Депрессивные маньяки, — сказал Брейд.
— Да? Их так называют? — спросил Доэни. — Ну не знаю, только такие обычно плохо кончают. Они-то и есть кандидаты в самоубийцы. Ножи да веревки от них надо прятать подальше, а то не миновать беды. Вторая категория — совсем другое дело. Слушайте, я разболтался о своей работе, а вам это, может, нисколько не интересно? — Он затушил сигару. — Не смотрите, что я увлекся, скажите, если надоело.
— Нет, нет, продолжайте. Ведь, судя по всему, я имею к данному делу самое непосредственное отношение.
— Ладно, поехали дальше. Так вот, вторые — это те, кто ненавидит всех вокруг. Не себя, заметьте, а всех прочих. Чтобы с ними ни случилось, они свалят вину на других. Такой выкинет какую-нибудь дурацкую глупость и уверен, что виноват в этом кто-то за тридевять земель. Он сам вас лягнет под зад и сам же побежит жаловаться в полицию — мол, у вас в кармане брюк лежала книжка, так он ушиб палец на ноге. И еще они уверены, что все против них, все их подсиживают, все под них подкапываются.
— Параноики, — сказал Брейд.
— Возможно. Зовите их как хотите. Так вот, ваш парень ближе ко второму роду. Верно?
— Пожалуй, верно, — медленно сказал Брейд.
— Факт. А такие с собой не покончат. Они же за собой ни в чем не признают вины. Это вы, проф, отравились бы, если б смухлевали в записях. А вашему парню и в голову не приходило себя упрекать. Он был уверен, что ни в чем не виноват. Считал небось, что вынужден так делать. Спросили бы его — он бы наверняка заявил, что ему приходится спасать себя, а то даже и человечество. Как бы то ни было, такие люди убивают не себя, а других, или их убивают другие.
У Брейда перехватило горло. Хоть Доэни и понятия не имел о принятой в таких вопросах терминологии, доводы его были весьма убедительны.
Доэни продолжал:
— Давайте забудем о самоубийстве и подумаем, что было бы с его опытами, останься он жив. Предположим, он бы всю эту кухню закончил. Что могло случиться?
— Профессор Ранке мог разоблачить его на предварительной защите, то есть на обсуждении.
— Ну, а допустим, этот профессор ничего бы не заметил?
— Что ж, вполне возможно. Никому бы и в голову не пришло поставить его результаты под сомнение. Он получил бы степень и опубликовал свою работу. Правда, потом другие ученые могли повторить его опыты, выяснилось бы, что он не прав.
— И можно было бы обвинить его в подтасовке?
— Подобные подозрения могли возникнуть: уж слишком он был далек от истины!
— А лично для вас что бы все это значило, проф?
— Ничего хорошего, — пробормотал Брейд. Какой смысл отрицать очевидное?
— Вам бы это небось здорово повредило?
— Наверно.
— Вдруг кое-кто начал бы нашептывать, что и вы помогли ему в подтасовке. Могло такое случиться?
— Сомневаюсь, чтобы подобная чушь пришла кому-нибудь в голову! — сердито отозвался Брейд, а сам подумал о желчном Ранке. На что он способен?
Доэни спокойно наблюдал за ним.
— А может, стали бы говорить, что парень мог у вас под носом проделывать любые фокусы, все равно вы бы не заметили. Он, мол, знал, что вы в его делах мало смыслите.
Брейд вспыхнул и пробормотал что-то невнятное.
Сыщик продолжал:
— Выходит, если бы вы обнаружили подлог не сегодня, а месяц назад…
— Но я обнаружил его сегодня, — сказал Брейд.
— Я же и говорю, предположим. Я не утверждаю, что так было. Если б вы обнаружили подлог месяц назад, вы бы должны были как-то с этим покончить. Выставлять подлог на публику вам нельзя было. Верно? Вы имели бы дурацкий вид. Пожалуй, вам оставалось одно — подстроить несчастный случай, уничтожить записи парнишки и поставить на этом деле точку.
Брейд сказал:
— До сегодняшнего дня я намеревался продолжить его работу. У меня есть свидетели.
— Свидетели, которые слышали, как вы говорили о своих намерениях? Ну, а на самом деле вы будете продолжать его работу?
— Теперь это невозможно.
— А не приди я сюда сегодня, сказали бы вы кому-нибудь, из-за чего вы не будете продолжать опыты?
Брейд сидел, плотно сжав губы.
Доэни сказал:
— Теперь вам ясно, почему я говорю, что у вас есть все основания для убийства? Чем вы докажете, что только сегодня обнаружили подлог?
Брейд гневно спросил:
— Вы собираетесь меня арестовать?
— Нет.
— Почему же? Ведь все улики против меня?
Доэни улыбнулся:
— Ну, проф, я пока не уверен, что вы убийца. Я просто нащупываю почву. Но влипли вы здорово. Так что, если хотите выпутаться, помогайте мне. К примеру, если убили не вы, то кто?
— Не знаю.
— Никого не подозреваете? Ни за кем ничего не замечали?
— Как вам сказать! Обоснованных подозрений у меня нет, а бросаться именами, не подумав, представляется мне несправедливым, просто подлостью.
Доэни заерзал в кресле:
— Странный вы человек, проф! Обычно люди всегда не прочь наговорить гадостей про других, дай им только повод вести себя хуже крыс, но при этом считать, что они поступают благородно. Понятно? Ну, скажем, если они сами перед собой могут оправдаться, что помогают раскрыть страшное преступление. Откуда же вы такой взялись?
— А если б я стал впутывать других, помогло бы мне это, — спросил Брейд, — или повредило?
Улыбка на лице Доэни стала еще шире.
— Я вижу, проф, вы мне не доверяете. Все же давайте посмотрим, кого еще тут можно взять на заметку. Это убийство заранее тщательно обдумано, так что самозащиту или состояние аффекта надо сразу отбросить. С чего же идут на преднамеренное убийство? Бывает от страха. Ну вот, если б убили вы. Вы, значит, боялись, что если подделки парня всплывут, ваш