Закончив читать, мистер Уилкокс сказал:
— Ну и натерпелся ты, сынок. Желаю тебе счастья в Америке, да поможет тебе Бог.
Пожал Джастину на прощание руку, благословил еще раз. Когда мы уже вышли в коридор, мистер Уилкокс спросил:
— Как собираешься жизнь устраивать, сын?
— Пойду служить в морскую пехоту, — четко ответил Джастин.
— Отличное решение! — похвалил мистер Уилкокс и благословил Джастина в третий раз.
Я вспомнил харьковчанку Маню Бухман, которая устроилась работать в иммиграционную службу. Она беспощадно валила харьковских евреев на интервью по предоставлению политического убежища. Плохо зная английский, Маня тем не менее отказывалась проводить интервью на русском языке, настаивала на переводчике и сыпала несчастных бывших сограждан на чем только можно. Если какой-нибудь харьковский еврей брехал ей, как он в синагогу ходил, Маня спрашивала:
— Это в каком же году вы туда ходили?
— В восемьдесят пятом, — растерянно отвечал еврей, а торжествующая Маня ему тут же засаживала по самые помидоры:
— В Харькове единственная синагога находилась на Пушкинской улице, но в означенный вами период там размещалось спортивное общество «Спартак». Так что в восемьдесят пятом вы могли в этой синагоге в баскетбол играть, а не Богу молиться.
Негр Уилкокс — адвокат Бога. Маня Бухман — харьковская манда.
Харьковские негры — одно из самых малочисленных негритянских племен. Из этого племени, кроме Джастина, у меня был еще один клиент — очаровательная десятилетняя Джессика. Мама Джессики вышла замуж за африканского негра, который учился в Харькове в Политехническом институте. Смесь харьковской мамы с африканским папой дает особый генетический дистиллят: как и Джастин, Джессика была умницей и красавицей.
Я не забивал Джессике голову игрой в «адвоката дьявола» и теорией второго плана. На первой встрече мама Джессики (тоже почему-то Таня) сказала:
— А вы спросите ее, как над ней издевались в школе.
— Джессика, — спросил я, — скажи, как к тебе относились твои одноклассники?
— Плохо! — уверенно ответила Джессика.
— Ты можешь рассказать, что именно они говорили или делали?
— Конечно, могу. Они меня обзывали.
— Как?
— Они называли меня… уткой.
— И это все?
— Да.
— Тебе было обидно?
— Очень.
— Таня, — обратился я к маме, — вы понимаете, что такое дикое издевательство, которому была подвергнута Джессика, не дает права на убежище.
— Это не все, — сказала Таня. — Джессика чемпионка Харькова среди детей по фигурному катанию, а на чемпионат Украины ее не взяли.
— Таня, это все несерьезно. Кстати, а где ваш муж?
— В Харькове. У него там пивной бар. Ему два года назад хулиганы глаз выбили, потом в больнице Гиршмана протез вставили.
— А почему он не уедет на родину, если с ним так плохо обращаются в Харькове?
— Он не может бар бросить, у него все деньги в бар вложены. Кстати, дети Джессику уткой обзывали, а учителя обезьяной. Вы же не спросили у нее про учителей. Классная руководительница при мне ее обезьяной назвала. Я забрала Джессику из школы, так к нам потом из райОНО приходили, грозились лишить родительских прав. Я им сказала, что не пущу девочку в школу, где над ней учителя издеваются. Созвали специальную комиссию, назначили Джессике осмотр у психиатра, он дал заключение, что может в школу идти. А Джессика плачет, не хочет. Это она перед вами комедь разыгрывает, а на самом деле она каждый день плакала, просила, чтоб я разрешила ей дома остаться. Да и за фигурное катание не смейтесь. У Джессики было золото по Харькову, а в Киев поехала девочка, которая взяла серебро. Джессика прекрасно поняла, почему ее не взяли, — как негритяночка может представлять Харьков на этом засратом чемпионате?
Я посмотрел на сидящую рядом с мамой Джессику. Она действительно была похожа на утку — большой утиный нос, который, правда, ее совсем не портил. Она играла с куклой, что-то бормоча по-русски с типичным харьковским акцентом.
Выходило, что дело есть. Я почувствовал, что выиграю это дело, потому что по коже пошел легкий зуд — предвестник выигрыша. Зудит — значит, не терпится, хочется побыстрее выиграть. Я попросил Таню собрать все медицинские справки по поводу выбитого глаза мужа, а также все документы, относящиеся к угрозам райОНО лишить Таню и Уильяма (так звали мужа) родительских прав. Все это она принесла через пару недель. Среди документов были две фотографии ее мужа Уильяма — на одной его лицо анфас с двумя глазами, на другой — с одним. Глазной протез лежал рядом на столе зрачком к зрителю. Жутковатые фото, но зато отвечают принципу Васыля Стефаныка — все три «С» на месте: «сыльно, стысло, страшно».
На интервью, если не знаешь английского, нужно являться со своим переводчиком. Таня сказала, чтобы я не беспокоился, — у нее есть отличный кандидат на эту роль. Зная, сколько загубленных дел лежит на совести плохих переводчиков, я потребовал встречи с ее кандидатом.
Кандидатом оказался высокий негр по имени Кабина. У Кабины были красивые бакенбарды, и он прилично говорил по-русски и по-английски. Родом он был, как и муж Тани, из Ганы. Так же, как и одноглазый Уильям, Кабина учился в Харькове, женился на украинке, и у него был сын-мулат. Несколько лет назад Кабина выехал с женой и ребенком в США, где вся семья получила политическое убежище. Поговорив с Кабиной, я убедился, что лучшего переводчика нам не достать — описание преследований будет исходить из уст не просто переводчика, но и жертвы аналогичных преследований. Вопрос только в том, откуда иммиграционному работнику было знать, что Кабина тоже жертва? Теоретически функция Кабины заключалась в переводе, а не в рассказе о самом себе.
— Кабина, мне нужно, чтобы ты каким-то образом совместил функции переводчика с функцией свидетеля, причем сделал это мягко, почти незаметно, — сказал я ему в конце разговора.
— Не волнуйся, все будет в порядке, — ответил Кабина. — Уверяю тебя, что мы хорошо бухнём после этого, отмечая победу.
— Кабина, а сколько ты можешь выпить? — поинтересовался я, почувствовав в его голосе повышенный интерес к спиртному.
— Литр водки запросто! — гордо ответил Кабина.
— Это ты в Харькове так научился пить?
— В Харькове и в Киеве.
— Жена за это не ругает?
— Первая ругала, мы развелись. Сейчас я опять женат.
— А откуда вторая жена?
— Из Луганска.
— Кабина, ты только на украинках женишься? Где ты ее нашел?
— Мы здесь познакомились, на вечеринке. Ты прав, я люблю только украинских девушек.
Кабина становился мне симпатичнее с каждой новой подробностью своей жизни и личности. Я подумал о множестве знакомых и клиентов, не могущих найти себе мужа или жену, жалующихся, что в иммиграции достойных людей не найти днем с огнем. А вот Кабина любит украинских девушек и находит их повсюду. Просто надо знать, кого любишь. И не комплексовать. Ведь это в Харькове негр посланец цивилизации, а в Америке… сами понимаете.
— Кабина, если тебе удастся вставить на интервью двадцать копеек про то, как тебя преследовали на Украине за черный цвет кожи, с меня бутылка сразу же, в тот же день, независимо от исхода дела. Если же мы выиграем дело, то с меня поход в русский ресторан.
— Идет, — протянул мне большую морщинистую ладонь Кабина.
И вот я снова в иммиграционном центре, где интервьюируют подавших прошение о политическом убежище. Джессика забралась Кабине на колени и крутила его бакенбарды. Кабина счастливо смеялся и щекотал ее. Резвились они, разумеется, на русском языке, потому что Джессика только пошла в школу и еще не успела как следует выучить английский. Таня была настолько умиротворена этой картиной, что о предстоящем испытании даже не вспоминала. По моей просьбе Таня также привела на интервью подругу Свету, о роли которой я расскажу ниже.
Наконец нас вызвали. Нашим интервьюером оказался молодой белый человек с интеллигентным лицом. «Не лучший вариант», — подумал я.
— Офицер Мюррей, — представился белый и жестом пригласил нас в свой кабинет.
Его кабинет мало чем отличался от десятков других, уже виденных мною. Прикнопленный к стене звездно-полосатый, рядом текст присяги на верность Соединенным Штатам, несколько несмешных карикатур, вставленных в рамку, двухдолларовая кружка с какой-то идиотской надписью, фото Мюррея на Филиппинах.
Мюррей быстро пробежал глазами документы, затем уставился на Кабину:
— А вы кто?
— Я переводчик, — четко ответил Кабина.
— Не понял. Вы что, русский язык знаете? — недоверчиво спросил Мюррей.
— Конечно знаю, — с улыбкой ответил Кабина. — Я ведь тоже приехал сюда из Украины и тоже в свое время просил политическое убежище.
— Об этом потом, — сказал Мюррей.
— Об этом уже, — перебил его Кабина, окончательно цементируя фундамент для получения бутылки водки. — Мне дали убежище.
Мюррей привел Кабину к присяге, в ходе которой Кабина поклялся правдиво и полно переводить показания Тани и Джессики. Но насчет Джессики у меня были другие планы. Я сказал Мюррею, что не хотел бы травмировать ребенка пересказом тех ужасов, которые с ней происходили на Украине.
— К сожалению, ребенок не может один сидеть в зале ожидания, — ответил Мюррей.
— Мы привели с собой женщину, которая за ней присмотрит.
Мы с Мюрреем отвели Джессику к Свете.
Мюррей проводил интервью сухо. Посмотрев на фотографию Уильяма с двумя глазами, потом на фотографию с одним, поморщился. Таня очень хорошо отвечала на вопросы — чего там играть, когда ее на самом деле хотели лишить родительских прав. Кабина, уловив сухость и педантичность Мюррея (ведь советская выучка!), переводил в той же сухой, педантичной манере. Было видно, что Мюррея впечатлило знание Кабиной русского языка — он несколько помягчел. Таня рассказала, как соседки и коллеги называли ее негритянской подстилкой. Рассказывая о присланной к ним домой комиссии из райОНО, Таня расплакалась. Мюррей предложил бумажные носовые платки, и Кабина вытер Тане глаза. У него были громадные руки и длинные пальцы, которыми он действовал с такой ловкостью и изящностью, что я доверил бы ему вытащить соринку из собственного глаза. В конце интервью Мюррей обратился к Кабине: