— Самое страшное — это то, что вы въехали нелегально, а следовательно, вам нужно будет доказывать, когда именно вы въехали в страну. Отметки в паспорте у вас нет, единственные документы, которые у вас на руках, относятся к моменту подачи на политическое убежище. Покажите паспорта.
Верка и Зинка положили перед Аскольдом свои паспорта. Аскольд открыл их на странице с американской визой.
— Визы липовые, — пояснила Верка. — Нам их на яхте капитан проставил и предупредил, что липовые.
— Нарушаете правило, Вероника, — сказал Аскольд. — Я же сказал, что добровольно вы ничего не рассказываете. Ждите, пока спрошу.
— А я думала, адвокату нужно все рассказывать, — растерялась Верка. — Как же вы меня защищать сможете, если правды знать не будете?
— Ладно, сказали про визы и сказали. Когда вы на самом деле в страну въехали?
— Прошлой весной. Но только визы липовые, их никто не проверял.
— Это сразу станет ясно на интервью или на суде — виза есть, а штампа о въезде нет. Спрашивается, для чего нужно было нелегально пересекать границу, если в паспорте стояла виза? Да, вам трудно будет доказать, когда вы въехали. Паспорта у вас давно, так что и въехать вы могли давно.
— А какое значение имеет, когда мы въехали?
— Подавать на убежище можно только в течение года после въезда. Иммиграционная служба, конечно, определит, что визы липовые, а следовательно, даты на этих липовых визах не имеют никакого значения.
— А я вот в Венгрии была за три месяца до въезда в США, — сказала Верка. — Вот и штамп венгерский стоит. Настоящий.
— Молодец, Вера, правильно начинаете думать, — похвалил Аскольд. — Может, и вы, Зина, посетили какую-нибудь страну незадолго до въезда в США?
— Нет. Собиралась в Чехию, но не получилось.
— В любом случае обеим нужно получить документы, косвенно указывающие на ваше присутствие в Украине незадолго до даты въезда в США. Заверенные письма от родителей, выписки из больницы — может, вы лечились, и есть записи, подтверждающие ваши визиты в больницу, письмо от вашего священника — может, вы были на исповеди перед отъездом.
— Верка, как ты думаешь, сколько наш батюшка возьмет за такое письмо?
— Не знаю, я и батюшки-то никакого не знаю. Мои предки иногда ходят в церкву, а я и не помню, когда там была.
— Значит, дорого возьмет, если он тебя не знает, а ты его.
— Девушки, я попрошу вас такие темы в моем присутствии не обсуждать. Не делайте из адвоката соучастника. Вы мне рассказываете факты, и я вам априори верю, вы мне приносите документы, и я априори их считаю настоящими, потому что я вас предупредил, сейчас вот предупреждаю, что иммиграционная служба неоднократно ловила мошенников на поддельных документах, и вообще мошенничать противозаконно. Вы подумайте, какие именно документы вы можете достать на Украине, причем сделать это надо как можно быстрее — у вас, Зина, скоро интервью.
— Что такое «априори»? — спросила Зинка.
— А что будет со мной, господин Аскольд? — спросила Верка.
— Априори — это заранее. Что касается вас, Вера, я сейчас позвоню, чтобы узнать, когда состоится первое слушание, если оно еще не состоялось. Если оно состоялось, судья уже подписал решение о вашей депортации. В таком случае нам надо будет подать ходатайство об открытии дела. Я не гарантирую, что такое ходатайство будет удовлетворено, хотя смерть адвоката плюс его халатность в ведении вашего дела могут положительно повлиять на решение судьи.
Аскольд набрал какой-то номер телефона, потом начал нажимать одну за другой кнопки на телефоне, очевидно, вводя Веркин иммиграционный номер. Через минуту он положил трубку.
— Вера, сегодня исполняется девяностый день со дня подписания иммиграционным судьей приказа о вашей депортации. После девяностодневного срока в вашей ситуации надеяться на открытие дела почти бессмысленно. Секретарша Лифшица ошиблась, вас вызывали на интервью не три месяца назад, а гораздо раньше — месяцев пять назад. Мы можем попробовать апеллировать на основании неэффективной адвокатской защиты. Шансов мало, но это единственный выход.
Пьяной Верке хотелось убить Лифшица и Леночку. Она позвонила Зинке и заплакала:
— Они угробили мою жизнь. Теперь только прятаться и нелегально работать, пока меня не поймают и не посадят на первый же самолет в Киев. Дочкам путь в Америку закрыт. Какая я дура! Мне так хотелось, чтобы мои девчонки учились здесь, повыходили здесь замуж. Сидеть нам теперь всем в говне из-за этих ублюдков. Может, хоть тебе повезет. Ты уже начала готовиться к интервью?
— Начала. Аскольд задает вопросы, а я на них отвечаю, и так полтора часа. Это не так легко, как кажется.
— Цыганский тоже учишь?
— Аскольд сказал, что это неплохая идея и что пару десятков фраз выучить никогда не помешает. Он говорит, это помогает войти в образ.
— Ты знаешь, я тоже купила цыганский разговорник. Хотя он мне уже не понадобится, а все равно купила. Ман вичинен Вера.
— Это ты сказала, что тебя зовут Вера. Ман вичинен Зина. Ке манде дуй чгавора.
— Это еще что?
— У меня двое детей. Дуй — «два» по-цыгански.
— А как по-цыгански «Я хочу убить Лифшица и его долбаную секретаршу»?
— Верка, это грех. Лифшиц к тому же на том свете уже, ты что, забыла?
— Помню. Настоящая цыганка его бы убила, а нам в образ входить надо. Завтра поеду к Аскольду, попрошу его подать ходатайство об открытии дела, ведь я не пошла на интервью и не явилась в суд из-за Лифшица. Аскольд за ходатайство две штуки хочет и говорит, что шансов мало. Конечно, лучше бы эти две штуки девочкам отправить, но ведь хоть маленький шанс у меня есть, ведь не я же виновата!
— Кроме бабок, Верка, нам терять нечего, так что давай рискуй. О кгас на ситилас те джал кай ле граста. Сено не идет к коням.
— Зинка, ты уже такое знаешь по-цыгански?
— Нет, это я сейчас прочла — в конце разговорника цыганские пословицы есть. Граст — это конь по-цыгански, красивое слово. Вообще, разговорник дурацкий. Как будет «здрасьте» там есть, а как «до свидания» — нету.
— Чего им прощаться, когда все в одном таборе живут.
— Зинка, ты Аскольду веришь? Ты веришь, что он хотя бы нормально будет вести дело?
— Не знаю, Верка. Я уже никому не верю. Я ему заплатила три тысячи, мы сидим, работаем, готовимся. Арнольд находит много ляпов в деле, многие даты не стыкуются, мы должны заранее придумать объяснение для каждой нестыковки. Мне кажется, Лифшиц не уделял бы столько внимания мелочам. Ты же помнишь, как он работал — все на авось.
— Ой, не вспоминай этого негодяя, Зинка, чтоб ему и на том свете пусто было. Я почему-то Аскольду верю.
Аскольд запечатал ходатайство об открытии дела в желтый конверт и отдал его секретарше Инге.
— Сколько теперь ждать? — спросила Верка, вручая Аскольду вторые десять сотен.
— От недели до нескольких месяцев, это зависит от судьи и от иммиграционного прокурора.
— Значит, права на работу у меня все это время не будет?
— Не будет, Вера. — Аскольд закурил.
— Как же мне теперь зарабатывать?
— В Америке миллионы нелегалов, большинство работают на кэш. Мужчины на стройках, женщины — бэбиситтерами в семьях.
— А вам никто не нужен, но чтобы платить кэшем?
— Детей у меня нет, Вера, да и семьи у меня нет. Квартиру уже много лет убирает одна и та же женщина — прогнать я ее не могу да и не хочу.
Аскольд потушил сигарету, встал, подошел к окну. Начал накрапывать дождь. В дверь постучала Инга — зашла попрощаться. Она была в красивом плаще, пахло от нее дорогими духами.
— Привет Яну, Инга, — сказал Аскольд. — Как он?
— Спасибо, держится. Мы сегодня на концерт идем в Карнеги-холл — Toronto Symphony играет.
Инга вышла.
— Ее муж смертельно болен, — сказал Аскольд. — У всех свои проблемы. Куда вам ехать?
— В Бруклин, куда еще…
— Я вас подвезу.
— Так вам же, наверное, не по дороге.
— Не по дороге, Вера, но все равно подвезу. Хотите поужинать со мной в ресторане?
— Да я как-то не знаю, вроде неудобно.
— Я приглашаю вас.
Верка и Аскольд спустились в гараж, где был запаркован «Лексус» Аскольда.
Машина тихо плыла по Мэдисон-авеню в сторону мидтауна.
— Очень хорошая машина, — похвалила Верка. — Ни одной ямки не чувствуешь.
— Да, хорошая машина. Вы какие рестораны предпочитаете?
— На ваш выбор.
— И все-таки — французские, итальянские, греческие, японские? Выбирайте.
— Честно — я никогда не была во французском.
— А улиток вы ели?
— Никогда. А туда в джинсах пускают?
— Со мной пустят. Хозяин — мой старый клиент.
Ресторан назывался «Даниэль» и находился он на Ист 65-й-стрит. Такой красоты Верка в своей жизни еще не видела. Бар, в глубине которого виднелись специальные шкафы с тысячами винных бутылок, картины на стенах, интерьерные арки, белоснежные скатерти. Очевидно, Аскольда здесь хорошо знали — к нему сразу подошли и пригласили его и Верку следовать к столу. На закуску Аскольд заказал улиток, лягушачьи лапки с черным чесноком и фуа-гра с миндальной корочкой. Аскольд выбрал какое-то диковинное вино, которое сначала вертел в бокале, потом нюхал, потом поболтал во рту и лишь затем подтвердил заказ.
Верка, стараясь не оплошать, внимательно следила за тем, как Аскольд ест то или иное кушанье: улиток доставала из дырочек в керамическом блюде маленькой вилочкой, а фуа-гра намазывала специальной лопаточкой на ломтики изумительно вкусной белой булочки. Потом ели луковый суп и утиную грудку со сладким картофелем, редисом и апельсином кара-кара. На десерт подали крыжовник в ванильном соусе с фисташками и шербет из розовой гуавы.
Аскольд ел очень красиво, а главное — не спеша. Он спрашивал Верку о ее жизни в Иршаве, о дочках — сколько им лет, где учатся. Потом вдруг поинтересовался, почему Верка не задает ему никаких вопросов.
— Да неудобно как-то, — сказала, смущаясь, Верка.