Опоры даже в ближайшем окружении у него нет. Его слишком боятся, понимая, что каждого он в конце концов выгонит или посадит[120]. Страх, известно, — не лучшая из опор. Тем более когда боятся они не только его, а еще и перспективы отвечать за все, что здесь с ним наворочали... Если не успеют переметнуться, получив старый портфель из новых рук.
Вот эти портфели (по замыслу) и должна была предложить им Москва. Однажды пригласив Месникова, Матусевича, Сорванца, ну еще министра обороны, кого-то из правительства... — вполне достаточно десятка человек.
Москвы Батька боится. И если, вернувшись из Первопрестольной с портфелями, любой из там утвержденных легонько бы его пнул, нет сомнений, что, заскулив, он тут же бы и вылетел — хотя бы потому, что знает, как много нашкодил. Кто способен пнуть? Столяр — первый, у кого хватило бы духу. Необходимая жесткость в нем есть.
Кроме всего, так совпало: Дудинскас действительно мог представить Виктора Илларионовича весьма влиятельным людям в Москве. Была у него там вполне подходящая для этого случая зацепка.
Фильмы с Хащом они делали в Москве или по столичному заказу, собкором в Республике он работал от московского журнала. И был в столице вполне своим человеком. Вполне свободно выходил на очень важных персон. Перестройка многих списала, но среди его знакомых были и такие, что, напротив, вознеслись к вершинам власти.
Волей случая один из них, Костя Ненашев, в прошлом журналист и ученик Дудинскаса, причем, что важнее, до сих пор признающий его своим учителем, оказался в ближайшем окружении главы государства, а точнее — его первым советником и правой рукой. Вскоре после кремлевского назначения памятливый ученик позвонил Виктору Евгеньевичу и велел с любыми просьбами обращаться. И даже сообщил номер личного пейджера, по которому его всегда можно найти, минуя помощников и секретарей.
Ни разу, даже в самых критических ситуациях, даже в истории с маркой, Дудинскас такой возможностью не воспользовался. Его отношения с Ненашевым ограничивались исключительно журналистскими интересами, что как бы автоматически исключало для него возможность любой «шкурной» просьбы. Правила Виктор Евгеньевич знал. И всегда старался одно с другим не путать, помня грубоватое наставление отца: никогда не смешивать людей, блядей и лошадей.
Но вот пришел черед обратиться. Использовать и эту возможность.
Хотя и без Кости Ненашева, едва прозондировав московскую почву, какие-то номера накрутив, какие-то связи обновив, Дудинскас убедился, что и принят, и выслушан Столяр будет. Хотя и не вовремя все это, ох как не вовремя...
— У нас тут выборы на носу, взрывы гремят, мафия, коммунисты, Чечня... Самим бы обеспечить преемственность... Но клиента готовь. Будем вживлять... Хорошо бы посмотреть, что у него за программа.
Это да, это действительно хорошо бы. Симпатии симпатиями, но и самому хотелось представить, что такое Столяр. Не по Ванечкиной характеристике.
Виктор Столяр «задачу понял» и исчез. Через две недели он появился в Дубинках — осунувшийся, уставший, но в том возвышенно-строгом настроении, которое обеспечивает хорошо сделанная работа.
Начал с невероятного. Оказывается, в соответствии с намеченным, он успел объехать почти всех бывших депутатов Верховного Совета, устранившихся от политики по разным причинам, переговорил и кое с кем из тех, кто ушел по призыву Батьки. И теперь, заручившись поддержкой, он с уверенностью может доложить «для московских товарищей»: Верховный Совет соберет кворум, необходимый для смещения незаконно захватившего власть узурпатора.
Восхитила ли Дудинскаса такая головокружительная результативность? И да, и нет. Больше все же расстроила.
Восхитился он той оптимистичной энергией, которую Столяр излучал. И той нетерпеливой решительностью, даже ретивостью, с какими он рванул, еще и не получив отмашку.
А огорчился Виктор Евгеньевич, поняв, что, как он и предполагал, никакой программы Виктор Илларионович не написал. Отчего, видимо, и находился в таком прекрасном, революционно-возвышенном расположении духа.
Столяр на его недоверие, как на проволоку, налетел.
— Вы меня с кем-то путаете! — и протянул Виктору Евгеньевичу несколько листков, по-студенчески свернутых в трубку — вот вам обещанное, мы, конечно, не писатели, нам до вас, Виктор Евгеньевич, далеко, хотя и вы здесь, — тут он обвел красивым жестом окрестности Дубинок, — прилично забурели... Вот — программа, она четкая и ясная, как слеза младенца... Вы полистайте, а я с вашего позволения отбываю.
Дудинскас посмотрел ему вслед. Ему все больше нравился этот веселый, совсем молодой человек в футболке, обнажающей крепкие мускулы рук. С такой очевидной ясностью действий. И с такой готовностью подставить свои спортивные плечи под неподъемный воз, который он собирался вытащить.
Программа была действительно настолько ясной, что... никуда не годилась.
Нет, она годилась для переустройства этого государства и даже для того, чтобы всякое государство на месте Республики могло бы по ней жить.
Столяр с командой «умников», похоже, превозмогли известный соблазн любых провинциальных графоманов и ничего, абсолютно ничего нового не предлагали. Видимо, на самодеятельность и кустарщину у них просто не было времени. Поэтому предлагалось все нормальное, как у всех в цивилизованном мире: конституционная законность, разделение властей, экономические реформы, неприкосновенность собственности, права человека, свобода слова, выход из международной изоляции, прекращение бессмысленной войны с дипломатами. Ну и так далее... Все, как у людей.
Разве что КГБ намечалось переименовать в Комитет Защиты Конституции...
Но идея объединения с Россией в одно государство была названа утопической и непродуктивной. Взамен предлагались... добрососедская дружба и братская любовь, как, впрочем, и остальным соседям. Хотя и обещалось, что в новой политике обязательно будут учтены интересы восточного соседа. Более того, Республике отводилась исключительно роль посредника между Россией и Европой.
И завершал все великолепный по точности хода (Дудинскас от удивления даже присвистнул) предвыборный слоган:
В Европу — вместе с Россией!
Дочитав до этого места, Виктор Евгеньевич удовлетворенно потер руки. Поставив свою последнюю фишку на Столяра, он, похоже, не ошибся.
Покончив с положительными эмоциями, Виктор Евгеньевич тяжело вздохнул и, позвонив Старкевичу, велел ему срочно разыскать Столяра.
— Что случилось? — заволновался Ванечка. — Что-нибудь новое с Москвой?
— Нет, с программой.
— А что с программой?
Программа не годилась совсем.
Жить по такой программе — одно удовольствие. Так и живут... на Западе.
Но соваться с этим на Восток?
Каждое ее слово свидетельствовало о том, что, оказав вдруг поддержку Виктору Илларионовичу Столяру, вместо ключа от Республики московские друзья Виктора Евгеньевича и их высочайший патрон получат возможность поцеловать... замочную скважину.
Об этом и записано было с полной откровенностью:
«Граница с Европой должна проходить на востоке Республики, а не на западе»:
Вряд ли такая раскладка может порадовать тех, кто живет восточнее этой границы.
Харизма его «клиента» оказалась действительно обратного свойства. Это харизма человека, не привыкшего, да и не способного жить в коридоре. Он и в дом свой, к матери, вваливался, широко распахнув дверь:
— Живы?!
Дудинскас задумался...
Что ж, на самом деле все это не так уж и плохо.
Разве из любого коридора не два выхода? И только в Москве хотят получить ключ? И на ней свет клином? Разве путь на Запад заказан? Да услышь там про границу, которую можно отодвинуть, да поверь там в серьезность таких намерений, инвестиции в Республику потекут рекой. Все будет оплачено, включая и любую избирательную кампанию. Сюда будет вложено столько денег, сколько нужно.
Что касается личности Столяра, то «Западу», то есть дипкорпусу, Дудинскас мог бы его представить точно так же, а то и успешнее, чем Москве. Если, конечно, удастся его на это уговорить, что представлялось возможным — с учетом отмеченной Ванечкой «готовности видеть реальность» и «открытой восприимчивости» его протеже... И несмотря на одно очевидное противоречие...
Противоречие состояло в том, что, будучи с детства ориентированным на Запад (что вполне естественно, если вспомнить, что родился он и вырос в западной части Республики, куда советская власть вместе с московским ветрами пришла на четверть века позже, отчего и пироги там пышнее, и сало толще), именно с Западом Виктор Илларионович Столяр в последнее время ну никак не дружил.
Западные дипломаты и представители международной консультативно-наблюдательной группы во главе с господином Пиком изо всех сил пытались наладить переговоры оппозиции с президентской командой.
А Виктор Столяр, получив (пусть даже формально), казалось бы, вожделенный мандат на проведение этих переговоров от имени оппозиции, вдруг взбрыкнул, наотрез отказываясь в них участвовать.
Во-первых, ему, видите ли, претило прогибаться. И он считал ниже своего достоинства искать компромиссы с Батькой, лишенным, по его убеждению, всяких принципов. И сожалел, что господин Пик и иже с ним его не понимают.
Во-вторых, он лучше всех (?) знал, что ни к чему эти переговоры не приведут. Убедить, мол, Батьку невозможно, тем более переубедить.
В-третьих, Столяр считал, что, приняв участие в этой, как он говорил,