Ведь не секрет, что по предметам обихода, по драгоценностям книгам и прочим вещам вполне можно выяснить кто есть кто.
— Думаешь разведка? Наглы? — спросил Григория Василий.
Они, тепло распрощавшись с Иваном Петровичем, неспешно двинули в сторону другого научного заведения.
— Всё может быть. В том числе и масоны. — пожав плечами ответил Григорий.
— И если масоны?..
— А один хрен — и то и другое одинаково плохо. Будем драться!
— Обязательно драться?
— А как иначе?!
— Мы перешли дорожку и державам, и банкирам (если не перешли, то скоро перейдём), и разведкам, и… Да ты сам посуди! Мы что здесь в первую очередь учудили, что так сильно зацепило публику?
— Шизу толканули в массы!
— Во-от! Кто у нас в Европе главный монополист на шизу, если вычесть конфессии? Масоны! Так что я ни на грамм не буду удивлён тем, что именно масоны на нас первыми наскочили.
— Гм… Логично! — Согласился Василий.
— Кстати, а как у тебя успехи? — спросил Григорий.
— Переменно… — процедил Василий и сморщился как от зубной боли.
— А если подробно?
— Подробно… — тут же сильно помрачнел брат. — Подробно, это всю историю физики пересказывать.
— Да ладно тебе! В одной школе учились. — легкомысленно кинул Григорий.
Василий как-то подозрительно глянул на него и разразился лекцией.
— Мы сейчас находимся не просто на рубеже веков. В физике намечается большой перелом. И он связан с сильнейшим кризисом.
— Ну, если коротко, из этого кризиса вышли Теория Относительности, и Квантовая механика?
— Да. Именно.
— И ты решил слегка подстегнуть прогресс в этой области?
— Ты прав.
— И тебя тут же обозвали неучем, дураком, и вообще всеми срамными словами? — начал веселиться Григорий.
— Н-ну, не так прямолинейно, но суть верна, — замялся брат. Григорий же сдержанно гоготнул.
— У меня хуже! — огорошил Григорий Василия. И обескураживающе оскалился.
— Это как?!!! — изумился Василий и Григорию представилась возможность просветить брата насчёт недавнего открытия с уровнем образования. Однако, ни наблюдения, ни выводы на Василия особого впечатления не произвели. Он просто кивнул в знак того, что понял и принял, и тут же перешёл к больному вопросу.
— Проблема тут в смене парадигмы. — начал он. — Несмотря ни на какие доводы, наша Рассейская профессура держится за классические представления мёртвой хваткой. И почти все аргументы у них — «так считает вся Европа».
— Холеру ей в задницу! — то ли в шутку, то ли по злобе вставил Григорий.
— Я толканул им элементарную теорию строения атома.
— Теорию Бора?
— Да. Теорию спектров. Толканул вообще квантовую механику. Чтобы решить «проблему ультрафиолетовой катастрофы».
— Это что за зверь? Эта самая «катастрофа»?
— Ну… Тут пара англичан попыталась на основании классических представлений объяснить спектр излучения «абсолютно чёрного тела». А вышла полная фигня. Там, где на графике излучения в эксперименте получался всегда ноль, эти перцы в своей теории получили бесконечность. Ну я им и затолкнул классическое решение. И показал, что соответствие эксперименту получается, если принять за факт излучение света не непрерывно, а порциями, квантами.
— И всё равно не верят?
— Не-а! Не хотят! А ведь до того момента, когда это же решение получит Макс Планк — совсем недалеко. Может он прямо сейчас его получает.
— Ух, какой ты тщеславный! — попытался подколоть его Григорий.
— Какое, нахрен, тщеславие?! — неожиданно взорвался Василий. — Если мы сейчас загребём России все наиглавнейшие открытия и достижения, то авторитет Европы рухнет! А вместе с ним и сказочка про «наиглавнейшую и единственную дорогу цивилизации»!
— Тады «ой»! — хмыкнув выдал Григорий. — И что собираешься сделать сегодня?
Василий неожиданно хищно оскалился. Видать долго тренировался — перенимал у братца.
— Я им эксперимент задвину! И пусть попробуют что-нить вякнуть поперёк после него.
— Это какой ещё эксперимент?
— Увидишь! — загадочно улыбаясь и глядя вдаль сказал Василий. — У меня весь этот «эксперимент» в одном кармане поместился.
При этом Василий довольный собой, хлопнул по нагрудному карману.
Глава 21Эбола
Генри Сесил понял сразу, — Эбола «вышла ему навстречу». Но это понял, сначала, лишь он один.
Спустя пятнадцать дней, после появления первых заболевших, болело уже больше половины состава экспедиции. Но задолго до этого срока появились и первые умершие. С этих пор, Генри почти не снимал с себя защитный костюм. Ему особо запомнился день, когда умер первый солдат от эболы.
Тогда группа врачей экспедиции, решила сделать вскрытие трупа. Чтобы иметь представление о том, как болезнь повлияла на внутренние органы того бедолаги. Когда труп уже упаковали, а господа участвующие в аутопсии сняли с себя защитные костюмы… Они долго не могли вымолвить и слова.
Когда же заговорили… Лучше бы Генри ничего не слышал. И не спрашивал.
— Все его внутренние органы превратились в желе. — мрачно сказал старый врач Старк.
— Но как же так?! Ведь он умер всего-то два часа назад! — поразился Генри.
— Однако превратились. Внутри — сплошные кровоизлияния. Бедняга умер от них. А дальше… Дальше работала эта эбола. Продолжая пожирать уже мёртвое тело. Иного объяснения я не вижу.
Генри чуть придя в себя вспомнил, что об этом же писано было и в книге. Только он это забыл. И забыл, вероятно, потому, что описание было ужасным. Но что он также забыл, это категорическое указание — не производить аутопсию, если есть даже только подозрение на эболу. Ибо все участники — трупы. Из-за запредельного риска. Как бы сказал в этом случае Григорий: «Это просто отожравшийся до неприличия полярный лис!».
Через неделю после начала эпидемии в рядах экспедиции, ни о каком продолжении движения к Проклятой Реке (она в уме Генри теперь только так и называлась) уже не могло быть и речи.
Генри попытался выяснить, как болезнь, несмотря на все ухищрения, таки пролезла в ряды экспедиции. После тщательного опроса всех, он пришёл к единственному выводу.
Всё дело было в той самой деревне, которую они недавно прошли. Там уже была эпидемия. И жители напали на белых потому, что приняли их за тех самых, злых духов, что несут эту болезнь. А после… После, дав вольницу своим солдатам, офицеры подписали им смертный приговор.
Как было выяснено, как минимум две чёрных девки, которых снасильничали солдаты, в той деревне, были уже больны. Лейтенант Клод, заболевший среди первых, упал в той деревне поскользнувшись в жидкое дерьмо.
И дальше болезнь пошла убивать личный состав подразделений приданных для охраны. Ещё через пять дней, когда половина заболевших уже умерла, у солдат и офицеров не выдержали нервы. Начались бунты. Часть солдат просто отделилась и ушла. Как считала обратно. Подальше от этих проклятых мест.
Больше их никто никогда не видел и о них не слышал.
Заболели ли они, и все умерли; были ли убиты в бою с местными аборигенами, съедены ими, или просто сожраны крокодилами и другими животными — это уже никто наверное, никогда не узнает.
Но оставшиеся сами пребывали далеко не в лучшем состоянии. Любая хворь, даже небольшая, приводила к тому, что человек объявлялся поражённым эболой. Вскоре, чтобы спастись, таких просто убивали. «Из милосердия». Потому, что действительно, умиравшие испытывали просто нечеловеческие муки истекая гноем и кровью.
А отряд таял, и таял. Из живых, вскоре остались только четверо солдат. По иронии судьбы, двое бельгийцев и двое англичан. И два офицера. Бельгиец и англичанин. Учёные и врачи погибли все. И теперь все их записи Генри тащил на себе. Бросив всё, что даже представляло некую ценность — научное оборудование, инструменты.
Он справедливо считал, что теперь в этих записях — жизнь и смерть Англии. А возможно и всей Цивилизации. Когда пять выживших, добрались до Леопольдвиля, Генри мог быть там самым истинным из всех возможных эталонов «белого человека». У него даже волосы все стали белыми.
И, кстати, не потому, что он боялся заболеть. Он заболел. И самый большой страх он испытал как раз за то, чтобы остальные, не обнаружили этого. А самочувствие у него было как при гриппе, который он перенёс за год до путешествия в Африку. Он с диким страхом ожидал, что вот-вот, появятся и другие симптомы эболы. Язвы и прочее. Но они, на его счастье, не появились. Пронесло. Иначе, как и было уговорено, его бы пристрелили. И бросили.
Бросили бы потому, что даже тем защитным костюмам, что у них были, доверия не было никакого. И хоронить погибшего просто было некому. Даже подходить близко было до судорог страшно.
И самое чудовищное, за что его действительно могли убить, это бутылка. Небольшая, неприметная, непрозрачная. Там, как и было условлено, ранее, были сохранены ткани, поражённые вирусом. Не дезинфицированные.
Кого-то из шишек в Англии очень сильно заинтересовала идея селекции бацилл, упомянутая в книге. И эта бутыль была для Генри… В ней была его жизнь. И смерть. Причём и то и другое — в буквальном смысле этого слова.
В порту их встретили.
И когда увидели, что осталось от экспедиции — не поверили своим глазам. Когда узнали что произошло — долго, решали что делать. Но больше никто не заболел.
Спустя неделю после их прихода в Леопольдвиль, останки экспедиции погрузились на корабль и медленно отправились по реке к устью.
Каждый вечер, майор Томсон, из выживших, и Генри Сесил собирались вместе и нажирались. Пока не кончилась выпивка. Двоих солдат, что были с ними, вообще посадили под арест, чтобы никто не болтал лишнего. Кормили их очень хорошо. Но этим всё и ограничивалось.
Всё для того, чтобы страшные рассказы не поползли по кораблю. Не вызвали чего доброго, паники среди матросов.
Но… Дней через десять, вняв мольбам и просьбам Сесила и майора — отпустили. Всё равно, катастрофа экспедиции для всех была «секретом Полишинеля». Так что одной страшной историей больше, другой меньше — уже несущественно.