Она заплакала.
— Я знаю. Господи, мы так любили друг друга! Знаешь, я трахалась с тобой, даже когда у меня голова раскалывалась от боли. Плевать я на это хотела, принимала таблетку перкодана, и все дела. И мне это нравилось. Нравилось. А сейчас секс далеко не так хорош, не правда ли? Теперь, когда мы честны друг с другом?
— Не так, — согласился я.
Она вновь обозлилась. Начала кричать, и голос ее напоминал кряканье утки.
Стало ясно, что ночь предстоит долгая. Я вздохнул, потянулся за сигаретой. Трудно, знаете ли, прикуривать, когда прямо перед тобой стоит обнаженная красавица, а ее надушенная «киска» маячит на уровне твоего рта. Но мне это удалось, и выглядело это настолько забавным, что Джанель, смеясь, повалилась на кровать.
— Ты права. Но тебе известны практические доводы, говорящие за то, что женщина должна хранить верность мужчине. Я говорил тебе, что женщина зачастую не знает о том, что у нее венерическое заболевание. И помни: чем с большим числом мужчин ты трахаешься, тем больше у тебя шансов получить рак шейки матки.
Джанель расхохоталась.
— Ты лжец.
— Как бы не так, — покачал я головой. — Все старые табу имеют под собой практическую основу.
— Вы мерзавцы. Все мужчины — мерзавцы-везунчики.
— Так уж устроено природой, — самодовольно ответил я. — А когда ты начинаешь кричать, голос у тебя становится, как у Дональда Дака.
Естественно, меня ударили подушкой, и я получил повод броситься на Джанель и подмять под себя, после чего мы и занялись привычным для постели делом.
Потом, когда мы курили одну сигарету на двоих, она вернулась к прерванному спору:
— Но ты знаешь, что я права. Мужчинам слишком хорошо живется. Женщины имеют полное право иметь столько сексуальных партнеров, сколько пожелает их душа. Ответь мне, только серьезно. Разве не так?
— Так. — Серьезностью я уже не уступал ей. И говорил то, что думал. Рассудком я понимал ее правоту.
Она прижалась ко мне.
— Вот почему я тебя люблю. Ты действительно понимаешь. При всем своем отвратительном мужском шовинизме. Когда придет революция, я постараюсь спасти твою жизнь. Скажу всем, что ты был хорошим мужчиной, что тебя просто сбили с толку.
— Премного тебе благодарен.
Она затушила окурок, выключила свет.
— Ты действительно не любишь меня меньше из-за того, что я сплю с другими, так?
— Так.
— Ты знаешь, что люблю я только тебя.
— Да.
— И не считаешь меня шлюхой за то, что я сплю с кем-то еще?
— Нет, — ответил я. — Давай спать.
Потянулся к ней, но она отпрянула.
— Тогда почему ты не бросаешь свою жену и не женишься на мне? Говори правду.
— Потому что умный телок двух маток сосет.
— Мерзавец! — И пальцем она ткнула меня в яйца.
Больно, однако.
— Господи! Только потому, что я безумно влюблен в тебя, только потому, что говорить с тобой мне интереснее, чем с кем бы то ни было, только потому, что мне жутко нравится с тобой трахаться, у тебя возникли мысли, что я могу бросить жену и уйти к тебе?
Она не знала, серьезно я говорю или нет. Решила, что шучу. И погорячилась:
— Очень даже серьезные. Честно скажу: я хочу это знать. Почему ты остаешься с женой? Приведи хоть один веский довод.
Прежде чем ответить, я свернулся в клубок:
— Потому что она не шлюха.
Как-то утром я отвез Джанель на студию «Парамаунт», где ей дали роль в эпизоде одного из фильмов.
Мы приехали рано, а потому погуляли по очень реальному макету маленького городка. Там был даже ложный горизонт — перемещающаяся вверх-вниз полоса металла. А фасады домов ничем не отличались от настоящих. Я даже открыл дверь книжного магазина, ожидая увидеть столы и полки с выставленными на продажу книгами. Но за дверью меня встретили трава и песок. Джанель весело рассмеялась, и мы продолжили экскурсию.
В другом фасаде на окне стояли бутылочки и медицинские препараты девятнадцатого столетия. Снова я открыл дверь, чтобы увидеть те же траву и песок. Мы зашагали дальше. Я открывал все новые и новые двери. Джанель больше не смеялась, лишь улыбка играла на ее губах. Наконец мы подошли к ресторану с навесом над частью тротуара. Под навесом мужчина в комбинезоне подметал пол. Вот этот дворник и обманул меня. По какой-то причине я решил, что мы покинули съемочную площадку и ресторан настоящий. В витрине я увидел меню и спросил дворника, открылся ли ресторан. Дворник с лицом старика-актера прищурился, потом широко мне улыбнулся и подмигнул.
— Вы серьезно? — спросил он.
Я подошел к двери ресторана, открыл ее и остолбенел. Действительно изумился, увидев все те же траву и песок. Закрыл дверь и повернулся к дворнику. Он просто корчился от смеха, словно сам устроил мне эту ловушку. Словно он был господом богом, которому я задал вопрос: «Жизнь — это серьезно?» — на что он и ответил: «Вы серьезно?»
Когда мы направлялись к площадке, на которой снималась Джанель, она спросила меня:
— Это же макет. Как ты мог так купиться?
— Я не купился.
— Но ты Ожидал, что они настоящие. Я наблюдала за тобой, когда ты открывал двери. А уж ресторан точно провел тебя. — Она игриво ткнула меня в бок локтем. — Тебя нельзя отпускать одного. Ты такой глупый.
Мне пришлось согласиться. Потому что мне хотелось верить, что за этими дверями что-то есть. Потому что я не мог смириться с самым очевидным фактом: за рисованными фасадами — пустота. Потому что я полагал себя магом и, открывая двери, ожидал, что за ними окажутся реальные комнаты, реальные люди. Даже ресторан. Потому что перед тем, как открыть в него дверь, перед моим мысленным взором возникли столики, накрытые красными скатертями, бутылки вина из темного стекла и молчаливые люди, ожидающие, пока метрдотель посадит их. И я действительно изумился, не обнаружив за дверью ни столов, ни бутылок, ни людей.
Я понимал, что открывать двери меня заставлял некий сдвиг в голове, однако радовался тому, что поддался искушению. Я не имел ничего против того, что и Джанель, и этот дворник-актер смеялись надо мной. Господи, я просто хотел все знать наверняка. Если бы я не открыл эти двери, я бы до конца своих дней гадал: а что за ними скрывается?
Глава 42
Озано прилетел в Лос-Анджелес на переговоры о продаже прав на экранизацию какой-то своей книги и пригласил меня на обед. Я взял с собой Джанель, потому что ей ужасно хотелось встретиться с ним. После обеда, когда мы пили кофе, Джанель попыталась завести разговор о моей жене. Я, конечно же, не пошел ей навстречу.
— Ты никогда об этом не говоришь, не так ли?
Я промолчал. Она не отставала. Раскраснелась от вина, чувствовала себя неловко в присутствии Озано. Злилась.
— Никогда не говоришь о своей жене, потому что думаешь, что это бесчестно.
Я молчал.
— Ты по-прежнему о себе высокого мнения, не так ли? — Злость Джанель уже перешла в холодную ярость.
Озано, улыбаясь, счел нужным вмешаться и сгладить острые углы. Роль знаменитого умницы-писателя удавалась ему без труда.
— Он никогда не говорит и о том, что был сиротой. В действительности все взрослые — сироты. Мы теряем родителей, как только вырастаем.
Джанель тут же переключилась. Она говорила мне, что восхищена умом Озано и его книгами.
— Я думаю, это блестящая мысль. И это правда.
— Это чушь, — возразил я. — Если вы оба собираетесь использовать язык как средство общения, слова, которые вы произносите, должны соответствовать их значению. Сирота — это ребенок, который растет без родителей, а очень часто и без родственников. Взрослый — не сирота. Он — гребаный говнюк, которому больше не нужны отец и мать, потому что от них одни только хлопоты.
Возникшую паузу прервал Озано:
— Ты, конечно, прав, но при этом тебе очень уж не хочется делить со всеми свой особый статус.
— Да, возможно, — признал я и повернулся к Джанель: — Ты и твои подруги обращаетесь друг к другу «сестра». Сестры — это дети женского пола, рожденные от одних родителей. Обычно у них одни и те же травмирующие воспоминания детства. В памяти сохраняются, естественно, и воспоминания друг о друге. То есть сестра может быть хорошая или плохая. А когда ты называешь подругу «сестрой», это чушь собачья.
— Я снова развожусь, — сменил тему Озано. — Опять алименты. Но больше я точно не женюсь. Деньги на алименты у меня закончились.
Я рассмеялся.
— Да кто тебе поверит! Ты последний оплот института семьи.
Тут мы рассмеялись все, и я сказал, что не хочу идти в кино. Очень устал.
— Так пойдем в «Пипс», — предложила Джанель. — Выпьем чего-нибудь и поиграем в триктрак. Научим Озано.
— Почему бы вам не пойти вдвоем? — холодно спросил я. — А я вернусь в отель и высплюсь.
Озано наблюдал за мной с грустной улыбкой. Ничего не сказал. А Джанель сверлила меня взглядом, словно требовала, чтобы я повторил только что сказанное. Я не заставил ее ждать.
— Послушайте, я не шучу. Вы оба мои лучшие друзья, но я действительно ужасно хочу спать. Озано, будь джентльменом и займи мое место, — произносил я все это без тени улыбки. Мое лицо напоминало каменную маску.
Озано сразу же догадался, что я к нему ревную.
— Как скажешь, Мерлин. — Плевать он хотел на мои чувства. Он думал, что я веду себя как мудак. И я знал, что он поедет с Джанель в «Пипс», потом отвезет ее домой и трахнет, даже не вспомнив про меня. По его разумению, меня это абсолютно не касалось.
Джанель покачала головой:
— Не говори глупостей. Я еду домой на своей машине, а вы двое делайте что хотите.
Я, конечно, читал ее мысли. Эти две шовинистские свиньи пытаются ее поделить. Она также знала, что, уйдя с Озано, даст мне повод никогда с ней больше не видеться. И я, наверное, знал, что делаю. Действительно искал повод возненавидеть ее и, если бы она поехала в «Пипс» с Озано, возненавидел бы ее и порвал с ней.
В итоге Джанель поехала в отель со мной. Но я чувствовал ее холодность, хотя наши тела и дышали жаром. А чуть позже она отодвинулась, и, уже засыпая, я услышал, как она встала с кровати. Сонно пробормотал: «Джанель, Джанель».