скорее, чем кажется. “И что прикажешь с ним делать, пап?” Продашь, когда сочтешь нужным, ответил Салли, но Питер лишь расплылся в этой своей понимающей улыбке, которая всегда раздражала Салли до крайности, поскольку подразумевала, что Салли пытается его одурачить.
С другой стороны, можно ли винить Питера за то, что он заподозрил недоброе? Ведь если Карл Робак съедет из верхних комнат, где обитал сам Салли, когда его квартирная хозяйка была жива, вполне естественно, что Салли вновь займет их, и понятно, почему Питер этого опасается. Салли, может, и не хочет, чтобы Питер или кто-то другой за ним ухаживал, но сын-то этого не знает. Он, наверное, представляет, что однажды отец упадет и сломает бедро, или его хватит удар, или он окажется в инвалидной коляске. Салли не может винить Питера за то, что, когда случится такая хрень, тот хочет быть подальше от Бата.
Но если Питер переедет в Нью-Йорк, Салли будет жалеть, что уже не услышит ни его топот на крыльце мисс Берил, ни пощелкиванье двигателя его машины, когда та остывает на дорожке, будет жалеть, что сын не нагрянет в “Лошадь”, не усядется рядом за стойку. Да и по внуку, конечно же, будет скучать. Салли с Уиллом очень похожи, и Питер наверняка это чувствует. Пусть парень и унаследовал от отца интеллект, обаяние и внешность, но еще Уилл сильный и выносливый спортсмен, талантливый в трех основных школьных видах спорта[11]. В одиннадцатом классе был начинающим центральным полузащитником школьной футбольной команды, и Салли прятал улыбку, когда стало ясно, что драться Уиллу нравится так же, как ему самому. Блокировки Уилл всегда выполнял честно, никогда не пытался травмировать противника, и все равно силовые приемы закаляли его характер. Но больше всего Салли радовался физической крепости внука – ведь десять лет назад, когда Уилл только приехал в Бат, мальчик боялся собственной тени.
Питер, кажется, тоже гордился силой сына, но, если Салли все правильно понимал, не без двойственных чувств. Питеру, конечно, было приятно, что Уилл привязан к Салли, но едва ли он хотел, чтобы сын восхищался дедом или шел по его стопам. И если Уиллу случалось выразить юношеские восторги тем, как дед разбирается в жизни, Питер считал своим долгом их укротить, дабы романтика пояса с инструментами и барного табурета не пустила корни в душе его сына. Возможно, Питер потому и решил покинуть Бат прежде, чем Уилл повзрослеет и ему можно будет употреблять спиртное, а то как бы сын не унаследовал привычку торчать в “Лошади” вместе с Салли, сидеть на соседнем табурете.
Потому-то, подумал Салли, Рут и недолюбливает Питера – не нравится ей такое вот отношение.
– Если ты хандришь, почему бы тебе не развеяться? Съезди отдохнуть, – предложила Рут. – Может, тебе просто нужно сменить обстановку.
– Отдохнуть от чего? Я и так на пенсии.
Рут пожала плечами:
– Не знаю. От Бата. От “Белой лошади”. От этого места. – Она обвела рукой зал. – От меня, в конце-то концов. И от Питера, если уж на то пошло. Как он по тебе соскучится, если ты не уедешь?
Рут, очевидно, хотела сказать: “Как я по тебе соскучусь, если ты не уедешь”.
– И куда мне ехать? – спросил Салли, гадая, что у Рут на уме.
– Выбери сам, – ответила она. – На Арубу.
Салли фыркнул.
– Что я буду делать на той Арубе, черт побери?
– А здесь ты что делаешь?
– Ты имеешь в виду, в Бате?
– Нет, я имею в виду, здесь. В эту минуту. В этом кафе.
Салли не ожидал, что придется оправдываться.
– Я думал, что помогаю тебе. – Едва ли не каждое утро он открывал кафе, при необходимости вставал за гриль и убирал со столов грязную посуду. – Но если я тебе мешаю…
– Ты мешаешь себе, – сказала Рут. – Как обычно. Ты же знаешь, я ценю твою помощь, но… – Рут снова погладила его по щеке, однако на этот раз ее ласка была не настолько приятна – наверное, потому, что Салли понял: жест продиктован жалостью.
– Ладно, Аруба так Аруба, – согласился он. – Хочешь, поехали вместе, раз тебе так уж нравится эта затея. Пусть Джейни недельку-другую похозяйничает за тебя.
И Джейни, кстати, справилась бы. Порой она, конечно, бывала невыносима, но трудилась на совесть: вся в мать. Три-четыре дневные смены в неделю в закусочной “У Хэтти”, еще четыре-пять вечерних в “Эпплбиз”, время от времени выходила в “Лошадь”, если кто-то из постоянных официанток Бёрди заболевал.
Рут широко заулыбалась:
– И мужа моего возьмем?
– Не хотелось бы, но если ты настаиваешь…
Рут потерла виски, точно почувствовала приближение мигрени.
– Он последнее время какой-то странный.
– Серьезно? И в чем это проявляется?
– Задумчивый стал. Даже… внимательный, что ли, – пояснила Рут. – В голове не укладывается. Поднимаю голову – глядит на меня, будто только заметил, что я здесь.
Рут пожала плечами, и лицо ее приняло выражение, которое любой посторонний истолковал бы как стыд, но такого ведь быть не могло, правда? За всю их многолетнюю связь Рут ни разу не выказала стыда из-за того, что они с Салли поступают нехорошо. К мужу она ненависти не питала и даже в самом начале романа с Салли, когда оба пылали страстью, не заговаривала о том, чтобы уйти от Зака. Но и не считала – по крайней мере, насколько мог судить Салли, – что предает мужа. А вот Салли порой мучили угрызения совести, ведь Зак, хоть и полный олух, все же мужик неплохой.
– Я пытаюсь быть с ним помягче, – призналась Рут. – Тридцать лет назад тоже пыталась, без толку, но вдруг сейчас что-то получится.
– Так что, – начал Салли, имея в виду всё, что Рут сказала и о чем умолчала, – из-за кого мне больше не стоит сюда приходить, Зака или Роя Пурди?
– Я не говорила, что тебе не стоит сюда приходить.
– Да, ты предложила мне уехать на Арубу.
Ответила Рут не сразу.
– Знаешь, что на прошлой неделе сказала мне Джейни?
Салли приставил указательные пальцы к вискам, закрыл глаза и изобразил задумчивость.
– Погоди. Не говори. Что мне надо поехать на Арубу?
– Она сказала: “Почему он торчит здесь все время, если вы больше не трахаетесь?”
– И что ты ей ответила?
– Еще она сказала: “Знаешь, как напрягает, что каждое утро я первым делом слышу голос бывшего любовника моей матери?”
– Ты не ответила на мой вопрос.
– А я ей сказала, что это ее не касается. – Рут прятала глаза. – Но в чем-то я ее понимаю.
– Я тоже, – поддакнул Салли.
– И ведь есть еще Тина. (Внучка Рут.) Она, может, с виду и туповата, но точно не дура. Она смотрит на это. И все подмечает.
– Твоя правда.
Рут повернула газету так, что мисс Берил теперь глядела на нее, а не на Салли.
– Как ты думаешь, – сказала она, – объявится еще этот ее непутевый сынок?
Она имела в виду Клайва-младшего. Который, собственно, и затеял историю с луна-парком “Последнее прибежище”. Который вложил в это дело банковские сбережения и подбивал на это других, а когда в самый последний момент застройщик прикрыл проект, Клайв смылся из города, оставив местных инвесторов с носом.
– Нет, – ответил Салли. – Подозреваю, что мы больше его не увидим.
– Что? – спросила Рут, явно дивясь его тону. – Тебе его жалко? А сколько раз он уговаривал мать тебя выселить?
В основном из-за курения. Клайв-младший боялся, что Салли куда-то уйдет, не потушив сигарету, и спалит дом, а с ним и мисс Берил. Но причина их непрекращающейся вражды крылась глубже и заключалась не в беспечности, которой Салли действительно отличался. Некогда мисс Берил и ее муж, Клайв-старший, видя, как плохо юному Салли живется в семье, привечали его у себя и относились к нему, как к сыну. Клайв, их родной сын, наверняка расценивал это как вторжение и даже считал, что Салли родители любят больше, чем его. Повзрослев, Салли и Клайв-младший недолюбливали друг друга. Салли называл Клайва не иначе как Банк и с неподдельным удовольствием выставлял его дураком в заведениях типа закусочной “У Хэтти”. Интересно, знает ли Клайв, что Салли унаследовал дом его матери? Не укрепит ли это опасения Клайва, что мать предпочитала Салли родному сыну?
– Может, к старости я рассиропился. – Салли слез с табурета.
– Послушай, не пойми меня неправильно, – сказала Рут. – Дело ведь не в Заке, не в Джейни и не в Тине. Просто… ты теперь приходишь сюда не ради меня. – Салли хотел было возразить, но Рут вскинула руку: – Я не утверждаю, что тебе на меня плевать. Я знаю, что это не так. Но сюда ты приходишь, потому что не знаешь, куда пойти. И последнее время сидишь, уставившись в чашку с кофе, у меня сердце кровью обливается. А ты…
Закончить она не успела. Снаружи донесся хлопок, да такой громкий, что в закусочной задребезжали окна. С полки слетели и разбились два стеклянных стакана. В следующий момент земля содрогнулась, как от удара, солонки и перечницы, стоявшие на стойке, дернулись и подпрыгнули.
– Что за… – Рут вцепилась в стойку, чтобы не упасть, и уставилась на Салли, будто он знал, в чем дело.
На мгновение оба застыли, потом Рут ринулась к двери. Салли таким проворством уже похвастаться не мог, а потому одышливо поплелся следом, и когда дошел до двери, сердце его колотилось. Из офисов и магазинчиков на улицу высыпали зеваки. Промчался патруль, завывая сиреной. Джоко, хозяин хиревшей аптеки “Рексолл” по соседству с закусочной, приблизился к Рут и Салли, который стоял, наклонившись и уперев ладони в колени.
– Господи Иисусе, – сказал Джоко, – неужели снова япошки, как думаете?
Над крышами в дальнем конце улицы, в полумиле от них, поднималось облако буро-желтой пыли. Жуткая вонь, терзавшая город последние дни, вдруг усилилась настолько, что к горлу Салли угрожающе подступил утренний кофе.
Рут взяла Салли за локоть:
– Тебе плохо?
– Ничего страшного. – Салли выпрямился, стараясь казаться тем, кто – чем черт не шутит? – и правда отправится на Арубу, а не тем, кому жить два года, но, скорее, все же один. – Голова закружилась. Видимо, из-за того, что после кондиционера вышел на жару.