– Слышу, слышу, – пробормотал Зак, приглаживая непослушные волосы. Ему вот-вот шестьдесят, черт подери, у других мужиков давно уже плешь, а у него как торчал вихор, так и торчит. Даже не верится, что когда-то этот непослушный чуб ее умилял. – Хватит гудеть.
– Переставь машину, – велела Рут.
– Сейчас. – Зак неуклюже спустился с крыльца на колкий гравий.
Где в этой туше прячется тощий парнишка, за которого она вышла замуж? Он тогда весил от силы сто тридцать фунтов. Заку было уже восемнадцать, а мать по-прежнему покупала ему штаны – Рут следовало бы задуматься над тем, что это значит, – в детском отделе. Теперь же в нем без малого триста пятьдесят[15]. “Заполняет костяк”, – поясняла его мать, – и сама женщина очень крупная, – когда Зак начал толстеть, как и было заложено в генах. Теперь он заполнял не только костяк, но и дверной косяк, причем целиком: в дверь Зак проходил боком.
– А я что делаю, по-твоему? – пробурчал он.
– По-моему, ты расхаживаешь по двору в одних трусах.
– И что с того? Здесь никого нет, кроме нас.
– А вдруг сейчас придет Тина?
– Она меня уже видела.
Рут потерла виски.
– Переставь ты уже машину.
– Сейчас, – повторил он. – Хорошо?
Зак уселся за руль, но тут же и вылез обратно, помахал правой рукой, будто звонил в колокольчик, – ключи, догадалась Рут, точнее, в данном случае их отсутствие. Жили они за городом, угонять пикап тут некому, и обычно Зак оставлял ключи в замке зажигания, но, видимо, не сегодня. А поскольку найдет он их явно не сразу, Рут неохотно заглушила мотор, вышла из машины и направилась следом за мужем.
Дом, в котором прошла вся их семейная жизнь, принадлежал родителям Зака, точнее, матери, отец умер, когда Зак был маленьким. Эту старую кошелку тоже звали Рут – “мама Рут”, как ее называли, чтобы не перепутать, хотя Рут-младшая каждый раз мысленно прибавляла: “…характер крут”. Та с самого начала дала понять, что невысокого мнения о невестке. В день знакомства – Зак привез невесту в этот самый дом, чтобы представить матери, – Рут с утра тошнило от ужаса и токсикоза, она сразу же попросилась в туалет. Но даже через закрытую дверь услышала жестокий вопрос: “Тебе обязательно было нужно обрюхатить самую страшную девку во всей школе?”
Зак не придал случившемуся значения – мол, пустяки.
– Не обращай на нее внимания, – усмехнулся он. – Она не имела в виду ничего такого.
– Ты мог бы вступиться за меня.
Он обнял ее за плечи, прижал к себе.
– Разве я не говорил, что у тебя красивая фигура? Вот родится ребенок, и мама к тебе оттает.
Это доказывало лишь, как плохо он знал свою мать. Впрочем, надо отдать ей должное: ребенка она полюбила, хотя Джейни и уродилась точная копия Рут. К тому же мать Зака невзлюбила бы любую девицу, которую он обрюхатил. Муж ее умер, в жизни за стенами дома она совершенно не разбиралась и цеплялась за сына – все, что у нее осталось. Через него и через его привязанность мама Рут намеревалась править тем, что осталось от ее мира, и для этого всеми силами пыталась ослабить влияние своей новоиспеченной невестки. Помимо прочего, она беспрестанно напоминала Рут, что та живет в ее доме, куда явилась беременная и без каких-либо хозяйственных навыков. Готовить Рут действительно не умела, да и свекровь не любила, чтобы на ее кухне командовал кто-то другой. “Как прикажешь учиться готовить, если ты ничего ей не объясняешь?” – спрашивал Зак мать, когда Рут просила его вмешаться. В конце концов мама Рут скрепя сердце выписала на листочки рецепты любимых блюд Зака. Правда, у Рут они никак не получались. В рецептах недоставало главных ингредиентов, пропорции были указаны неверно, и непонятно было, как именно готовить, так что и вправду казалось, будто кухарки из Рут не получится. “Он больше любит мамину стряпню, правда, милый”, – ворковала свекровь после каждой ее неудачи, и Заку ничего не оставалось, как признаться, что так и есть. И лишь когда Рут наконец догадалась, что ее кулинарные старания саботируют, и сравнила рецепты на листочках с теми, что в поваренных книгах, взятых в библиотеке, все поменялось. Вскоре она уже стряпала лучше, чем мама Рут, та ленилась и предпочитала замороженные и консервированные продукты, хотя можно было взять свежие. Однако Рут хватало ума не враждовать со свекровью в открытую, и та верховодила на кухне, пока после инсульта не попала в окружной пансионат для пожилых. И очень вовремя, по мнению Рут, потому что сражения разворачивались не только на кухне. “Между прочим, она тебе изменяет”, – заявила старуха сыну, когда какой-то сплетник донес ей о Рут и Салли. К тому времени, разумеется, Рут с Заком были женаты почти двадцать лет.
– Ма, не лезь не в свое дело, – ответил Зак, уже слышавший эти сплетни.
– А я тебе с самого начала говорила, что она профурсетка, – не унималась старуха, как будто Рут с первого дня наставляла Заку рога.
Кстати, в тот день она стояла в соседней комнате и слушала их разговор.
– Ты же не знаешь наверняка. Ты просто повторяешь сплетни.
– Тебе не хуже моего известно, что это правда, – ответила мать. – Ты просто не хочешь себе в этом признаваться.
– Чего я хочу, – парировал Зак, – так это чтобы ты больше мне об этом не говорила.
И это был едва ли не единственный случай, когда в разговоре с матерью Зак принял сторону Рут. После того как старуху хватил удар, Зак исправно навещал ее в пансионате, обычно в воскресенье во второй половине дня, после своих гаражных распродаж. Рут отказывалась его сопровождать – с одним памятным исключением. Ей в воскресенье так редко выпадал выходной, что она не собиралась проводить его с мерзкой старухой, которая с каждым годом ненавидела ее все сильнее. Ее бессвязную речь после инсульта понимал только Зак, и в тот единственный раз, когда Рут все же приехала вместе с мужем навестить старуху, та схватила его за запястье, притянула к себе и что-то прошептала. Рут не разобрала ни слова, но Зак, очевидно, понял, поскольку убрал ее руку и сказал: “Ма, сколько раз тебе повторять? Я не желаю об этом слышать”.
Рут полагала, что в отсутствие старухи жизнь их изменится, но ничего не изменилось. Во-первых, свекровь словно и не уезжала – по крайней мере, так считал Зак. Он скучал по ней и признавался, что порой по утрам, спросонья спускаясь на кухню, чует запах булочек с корицей, которые некогда пекла мать. Раз-другой ему даже показалось, будто он видит, как мать склонилась к духовке. Ему, очевидно, было приятно об этом вспоминать. Нет ничего дурного в том, чтобы любить свою мать, думала Рут, но неизменная преданность Зака этой чокнутой старой стерве казалась ей ненормальной и нездоровой. К тому же Рут надоело делить кров с женщиной, которая 1) ее ненавидит и 2) вообще-то отсутствует. Дабы окончательно избавиться от свекрови, Рут предложила сделать ремонт на кухне, обшарпанной и старомодной, но Зака ее предложение ужаснуло, и он напомнил Рут, что дом по-прежнему принадлежит его матери. Кроме того, добавил он, это дорого, а у нас нет денег. На деле же, подозревала Рут, он просто боялся, что на отремонтированной кухне уже не почует запаха ее булок с корицей, не увидит маму Рут, склонившуюся над духовкой, как давным-давно, в его детстве. Рут не хватило духу признаться Заку, что его мать на кухне видит не только он. Рут тоже видела ее там каждый чертов день, потому и хотела выбросить старую мебель.
Однако сегодня Рут приветствовал на кухне не призрак свекрови, а, скорее, призрак мужниного обеда – остатки вчерашней запеченной курицы с рисом, ныне превратившиеся в густой предвечерний метан. Как, спросила себя Рут, причем не в первый раз, меня угораздило выйти за человека, чей единственный генетический императив – всеми мыслимыми путями подавлять в себе способность к самоконтролю? Рут швырнула в раковину тарелку с заветрившимися объедками и грязные приборы, которые Зак вечно оставлял на столе, Зак вздрогнул от лязга, замер в дверях, страх в его взгляде мешался с виной и досадой. Ну же, подумала Рут, давай скажи хоть что-нибудь, но Зак лишь покачал головой и направился в гостиную.
Рут намочила тряпку, развернулась и так сильно ударилась бедром об угол стола, что на глаза навернулись слезы. Почему, удивилась Рут, кухня кажется еще теснее и меньше, чем в ту пору, когда прямо посередине – не обойти – стояла свекровь, а малютка Джейни ползала меж ее ног-бревен? И почему, особенно в последнее время, то и дело она налетает на острые углы? Каждое утро в ванной Рут замечала новые жуткие синяки на бедрах и голенях. В закусочной она никогда ни на что не наталкивается, хотя там так же тесно и куда больше того, обо что можно удариться.
В гостиной, где Зак натягивал брюки, было темно, лишь нервно мерцал телевизор (старый мультфильм про Попая, один из многих любимых у мужа). В жаркие дни Зак держал окна закрытыми, считая, что так в доме будет прохладнее, и запах кишечных газов здесь сгустился куда ощутимее. Чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, Рут принялась, переходя от окна к окну, отдергивать шторы и поднимать створки, насколько позволяли рассохшиеся, покоробленные старые рамы. Рут спиной ощущала, что муж за ней наблюдает, явно гадая, какая муха ее укусила, но Зак по-прежнему молчал, видимо так же твердо решив избежать скандала, как Рут – его закатить. И лишь когда со скрипом открылась последняя створка, Зак наконец спросил:
– Ну а теперь я в чем провинился?
Рут открыла было рот, изготовившись обругать его на чем свет стоит, но тут же и передумала.
– Тина дома?
Дочь их почти каждый вечер работала в баре, возвращалась поздно, и внучка чаще всего ужинала и ночевала у них. И если она сейчас наверху, в гостевой комнате, то задуманный Рут скандал придется отложить.
– Э-э-э… – Зак силился вспомнить, что было. Может, Тина и правда уже пришла? – Да вроде нет…
Зак направился было к машине, но Рут сказала: “Застегнись”, поскольку из ширинки выглядывал уголок рубашки.
Зак застегнул молнию.