Джером, по-прежнему на коленях, злобно смотрел на Реймера.
– “Мустанг”, – бормотал он, – за что?
Как будто Реймер должен ему объяснить.
– Кто знает… – начал Реймер и взял Джерома за плечо, но тот неожиданно грубо оттолкнул его руку и рявкнул:
– Мудак ненормальный.
Неужели Джером винит в случившемся Реймера?
– Мне следовало догадаться, – продолжал Джером, – ты пробыл там слишком долго.
– Где?
– В туалете.
Он в своем уме?
– Джером, – произнес Реймер, – зачем мне уродовать твою машину?
– “Зачем мне уродовать твою машину?” – передразнил Джером, точно причина была и оба прекрасно знают, в чем она заключается.
Реймер отчаялся понять, что все это значит. Может, никакая змея Джерома и не кусала, но он явно лишился рассудка.
– Послушай, – сказал Реймер, – некогда мне стоять и тебя уговаривать. Мне надо найти змею. (Вряд ли мне еще когда-нибудь выпадет случай последовательно произнести эти две фразы, подумал Реймер.)
– Надеюсь, она вопьется клыками в твои ягодицы, – сказал Джером.
– Ты имеешь в виду, укусит меня за жопу?
– Ты прекрасно понял, что я имел в виду.
Реймер направился в “Моррисон-армз”, попутно связавшись по рации с Кэрис:
– Приезжайте, присмотрите за братом.
– Вы же вроде сказали, он вернулся в Шуйлер.
– Кто-то изуродовал его “мустанг”, – пояснил Реймер. – И Джером вбил себе в голову, что это сделал я, – не спрашивайте почему.
– Ого, – ответила Кэрис. – Сейчас буду.
По какой-то причине эти слова внушили Реймеру неожиданное облегчение. Но это же идиотизм. Он напился на работе, голова разболелась с новой силой, ему вот-вот предстоит схватиться с ядовитой рептилией. Какая разница, приедет Кэрис или нет? И почему, размышлял Реймер, в этот самый момент он представляет себе бабочку, вытатуированную на ее попе? Разве он не зарекся этого не делать? Ладно, допустим, мозг – орган странный и непослушный. А его мозг, пожалуй, еще более странный, чем у большинства. Хотя, слава богу, не настолько странный, как у Джерома. И кстати, судя по голосу Кэрис, нелогичная реакция брата ее не очень-то удивила. Надо будет спросить у Кэрис, в чем там дело.
У края проезжей части он остановился, посмотрел в обе стороны, а потом, поскольку его долг – по крайней мере, пока – служить и защищать, двинулся вперед.
Порыв
Повесив трубку таксофона в вестибюле, Рой Пурди – шея в ортезе, рука на перевязи – вышел из больницы дожидаться тещу снаружи, под палящим солнцем, и сел на скамейку. Настроение у Роя было куда лучше, чем можно было бы предположить у человека, лишь чудом избежавшего нелепой смерти. Другого, быть может, пережитое образумило бы или как минимум заставило всерьез задуматься о своей бренности. Человек верующий, скорее всего, решил бы, что Господь вынес ему персональное предупреждение – исправься, да побыстрей, пока не настигла настоящая кара.
Но Рой в Бога не верил, и образумить его было не так-то просто. Если некое божество намерено что-то ему сообщить, пусть выражается громче и яснее. А если уж и наделять случившееся каким-то смыслом, то не разумнее ли заключить, что Бог, удача, космос или другая верховная сила благоволит ему? Может, даже и бережет? Желает ему добра? Его язва-теща высказала предположение, что Роя преследуют неудачи, ну да теща всегда была о нем невысокого мнения, вполне естественно, что она так думает. Но нет, сэр. Чем больше Рой размышлял об этом, тем более склонен был согласиться с сотрудниками больницы, а они все до единого дивились его везению. Он не только уцелел, хотя мог и погибнуть, но, скорее всего, окажется, что ему, по пословице, всё как с гуся вода. По словам врачей из травмпункта, скоро все заживет и Рой будет как новенький. А пока найдет себе адвоката, готового взяться за дело в расчете на будущие барыши и засудить всех, имеющих отношение к тому ремонту, а с ними весь город. Как минимум Рою оплатят новый автомобиль взамен той гребаной развалюхи, которую рухнувшая стена расплющила в блин. Прибавьте к этому его боль и страдания. Кто знает? Вдруг его ждет целая куча бабла. Еще приятнее, что пока можно не притворяться, будто он ищет работу. В обозримом будущем он поживет на пособие по нетрудоспособности, вольготно, как Райли из песенки[20], кем бы тот ни был. Может статься, Рой это выяснит. И еще, глядишь, переплюнет старину Райли.
Впрочем, о настоящем – пусть и болезненном – размышлять было так же приятно, как и о будущем. В травмпункте с него не взяли ни цента. Причем эти ублюдки поняли, что так и будет, с той самой минуты, как его туда привезли. Баба, вбивавшая его данные в компьютер, смотрела на него волком. Ни работы. Ни страховки. Ни перспектив. Живет в “Моррисон-армз”. Ясен пень, что все процедуры будут оплачены из чужого кармана. Это Роя порадовало. И даже обезболивающие дали ему бесплатно. Причем хорошие, не дженерики, такие можно продать задорого. Да, сэр, тому, кто склонен видеть хорошее, – а Рой как раз из таких – тут есть чем полюбоваться. В переломе ключицы приятного мало, но раз уж так вышло, почему бы не обернуть это себе на пользу? Да, какое-то время придется потерпеть. В ближайшие недели ему будет больно, он будет ограничен в движениях, не сможет поднять руки над головой, но нет худа без добра. Конечно, ему не терпелось поскорее начать вычеркивать имена из списка, но, правда, куда спешить? Остыть и подумать – не такая плохая идея.
Говорите о тюрьме что хотите, но там полно времени, чтобы подумать. В последний срок Рой, трудясь в тамошней прачечной, осознал – не без помощи старого седого мошенника по кличке Кнут, – что не умеет сдерживать свои порывы. О, Рой тщательно выстраивал разумные планы, но стоило ему заметить неожиданную возможность, и вся его подготовка летела псу под хвост. Не успеешь опомниться, как на тебя уже надели наручники и запихнули на заднее сиденье полицейской машины. “Надо сдерживать свои порывы, – втолковывал ему Кнут. – Я знаю, о чем говорю. Мы с тобой слеплены из одного теста”. Обычно Рой не любил, когда ему указывали на недостатки, но Кнут рассуждал так сочувственно и печально, что Рой в порядке исключения не рассердился. Даже он вынужден был признать, что в диагнозе, который невольно поставил ему Кнут, есть свой резон. Если Рой и дальше будет позволять себе роскошь идти на поводу у минутной прихоти, то из списка ему удастся вычеркнуть максимум одного-двоих, тогда как он вознамерился вычеркнуть всех до единого. И Кнут прав. На это нужно терпение.
Рой достал из кармана рубашки блокнотик на пружинке, который всегда держал под рукой, и открыл последнюю запись, всего пять имен. В закусочной он сказал этому козлу Салли, что составляет два списка – тех, кому должен он, и тех, кто должен ему, – на самом же деле список был только один. Во втором нет нужды. Все равно Рой не вспомнит ни единого человека, кого можно туда включить. Ну да, сейчас приедет теща, отвезет его в город, да, время от времени она сует ему чашку кофе и паршивую булку, но отняла она у Роя гораздо больше, чем дала. Он толком не мог сказать, что именно она у него отняла, но что-то значительное, такое, без чего не обойтись. Она совсем его не уважает, а следовательно, в чем-то обделяет, и это ль не воровство? Если тебе посчастливилось иметь высокую самооценку – вот как у него, – а все остальные вечно ее подрывают, говорят такое, что ослабляет твою уверенность в себе, что это, как не кража? Когда Рой был маленьким, отец предупреждал его, как бывает. Если у тебя есть что-то хорошее, даже не сомневайся: какой-нибудь мудозвон положит на это глаз и непременно попытается отобрать. А если у мудозвона это получится, что тебе остается, кроме как вернуть свое? И свести с козлом счеты? Старик его был не самый достойный человек, но в этом оказался прав. Если Рой вор – ну да, ладно, он вор, – то кто его таким сделал? Все эти мудозвоны и козлы, вот кто.
Нет, Рой вел один-единственный список – тех, кому нужно отомстить. Раньше, еще до Кнута, Рою казалось, что в этот список попали – или должны попасть – все, с кем он знаком, теперь же список настолько короткий, что Рой помнит его наизусть. Правда, все равно предпочитает записывать. Этому трюку он тоже выучился у Кнута: тот обожал списки. Записывай всех до единого, советовал Кнут. Чтобы лучше их себе представлять. Записи – лучшее оружие против слабости, против времени, а оно, как говорится, лечит все гребаные раны. И тогда он их простит, а этого Рой не хотел. В тюрьме, где нет ничего, кроме времени, Рой исписал с полдюжины блокнотов по сорок пять листов в каждом, от начала и до конца, по пять-семь имен на страницу, как придется. Те, кого он непременно заставит страдать. Имена обычно были одни и те же, пересмотру подвергался только порядок. И когда две недели назад Рой вышел – досрочно, благодаря тому что тюряга переполнена, – то первым делом украл в аптеке блокнот и с тех пор каждый день изучал, пересматривал свои списки, дабы удостовериться, что в тюрьме все придумал правильно, и чаще всего с удовлетворением заключал: так и есть. Последняя запись, сделанная не далее как сегодня утром, гласила:
СУКА
СУКИНА МАТЬ
ЧЕРНОЖОПЫЙ КОП
САЛЛИ
СТАРУХА
Окей, последнюю строчку он придумал далеко не сразу. Старуха в списке появилась впервые, и добавил он ее туда по наитию, неожиданно для самого себя. Увидел ее фотографию в газете, прочитал, что в эти самые выходные в ее честь назовут школу, и перед Роем встал интересный философский вопрос: можно ли сводить счеты с мертвыми? Та же проблема уже возникала в связи с его стариком. “Ты вроде сказал, он умер”, – заметил Кнут, когда Рой впервые об этом упомянул. С мертвыми не поквитаешься, утверждал Кнут, по той простой причине, что до них уже не доберешься. В этом, если разобраться, и заключается смысл смерти. Мертвым на все плевать. Они упокоились. Рой вроде понял, что Кнут имеет в виду. В конце концов, его самые упоительные мечты о сведении счетов подразумевали, что Рой сводит своих обидчиков в могилу, а если они уже там, чего париться? С другой стороны, порой мертвые преуспевают. Взять хотя бы Элвиса. После смерти он заработал больше, чем при жизни. И любят его больше прежнего. То же и со старухой. Она лежит на Хиллдейле без малого десять лет, а ее письма в редакцию до сих пор вспоминают, в газете недавно перепечатали несколько штук. “Мисс Берил, – завершалась статья, – во многом по-прежнему с нами”.