– Конечно, – ответила Кора. – Я всего лишь…
– Вспомнил, – сказал Рой.
– Куда ты? – спросила Кора, когда он направился прочь. – К Герту? А мне можно с тобой? У меня есть деньги…
Но Рой уже не слушал. С тротуара он ясно видел парковку, где недавно заметил что-то красное и блестящее. Разглядев, что это, Рой улыбнулся, потом нахмурился, с тревогой почувствовав, что его так и тянет поддаться порыву – из тех, которые до этой минуты ему ни разу не удавалось сдержать. Рой вспомнил, как старый Кнут понял, в чем ошибка Роя, и посоветовал ему поступать иначе. Кто бы говорил. Кнут вышел на несколько месяцев раньше Роя и через полтора месяца вновь угодил в тюрьму. Когда Рой спросил его, что случилось, Кнут ответил лишь: “Я увидел возможность”.
Из дома валили перепуганные жильцы, но Рой их не замечал. Весь его мозг пульсировал красным.
“Не делай этого”, – сказал он себе.
И тут же сделал.
Буги
Полуголый босой толстяк, выбежавший из “Моррисон-армз”, был Рольф Ваггенгнект по кличке Буги, но все звали его Буги-Вуги, поскольку фамилию его было выговорить невозможно. Он промчался прямо посередине Лаймрок-стрит, мимо фабрики, ныне бесфасадной. День клонился к вечеру, толпа почти рассосалась, у фабрики остался только Карл Робак с электриками, да еще Миллер, надзиравший за порядком. И когда мимо пронесся Буги, все они замерли, открыв рот. Буги был немолод, вопиюще растерял форму, но в школе занимался бегом, а потому энергично месил кулаками воздух и плавно перебирал ногами – в общем, в нем с первого взгляда можно было узнать опытного бегуна. Подгоняемый невыразимым ужасом, он убежал быстрее и дальше, чем можно было бы ожидать (он и сам не ожидал от себя такого), хотя по сравнению с молодостью и строгой спортивной закалкой страх – топливо скудное, жидкое и быстро сгорающее, даже страх самый сильный. Когда бак у Буги опустел, он остановился, точно заводная игрушка, и уселся прямо посередине дороги, выбившись из сил и почувствовав наконец ошеломительную боль в измочаленных ступнях.
Миллеру не хотелось покидать свой уютный пост, но он справедливо рассудил, что если по улице мчится босой человек в одних трусах, то шеф Реймер непременно захочет, чтобы он выяснил, в чем тут дело. Миллер с опаской приблизился к бегуну, руководствуясь инструкциями, изложенными в полицейском уставе – документе, который Миллер вызубрил наизусть, дабы оградить себя от необходимости решать по ситуации. Он даже увидел мысленным взором соответствующий текст, призывающий полицейских помнить о том, что беглый подозреваемый, может быть, где-то припрятал оружие, хотя в данном случае – едва ли. Да и непохоже, что толстяк улизнет. Буги тяжело дышал, а ступни его кровоточили так, будто кто-то прошелся по ним теркой для сыра. Этот явно никуда не уйдет, разве что его отнесут, и поэтому Миллер, осмелев, решился его допросить. Но с чего начать? Вполне резонно поднять вопрос пребывания раздетым в общественном месте, подумал Миллер, поскольку между сбившимися трусами и ляжкой беглеца недопустимым образом проглядывали гениталии, но потом все-таки затронул тему, которую счел не терпящей отлагательств.
– На проезжей части сидеть нельзя, – сказал он.
Буги, ослепленный слезами боли, медленно осознал, что к нему подошел полицейский в форме, а значит, его положение, и без того незавидное, переросло в унизительное. Ему по-прежнему не хватало воздуха, а потому он тщательно выбирал слова.
– Это не мои змеи, – сказал Буги.
Миллер не знал, какого именно ждал ответа, но полученный совершенно его обескуражил. Кто сказал хоть слово о змеях? Или беглец под наркотиками и ему мерещится, что за ним гонятся рептилии? Зрачки не расширены. Воняет пивным перегаром, но с виду он вроде не пьян и настроен очень решительно.
– Я туда не вернусь, – заявил беглец. – Вы меня не заставите.
Впрочем, поехать в больницу он согласился, Миллер по рации вызвал “скорую”, а Кэрис велела ему ехать следом и взять показания. Они, как ни удивительно, касались и змей. По словам Буги, жилец из сто седьмой на три месяца переместился в окружную тюрьму и сдал квартиру некоему Уильяму Смиту. Буги с ним никогда не встречался, но Смит позвонил ему в таверну Герта – та была для Буги вторым домом. Откуда Смит узнал про Буги, неизвестно, однако, видимо, навел справки и выяснил, что его можно нанять за минимальную плату, при условии, что Буги, считай, работать и не придется. Смит представился Буги разъездным агентом и предпринимателем, который в настоящее время оценивает перспективы развития бизнеса на севере штата Нью-Йорк. Скорее всего, услуги помощника ему понадобятся недели на три, хотя если выяснится, что перспективы, о которых он упомянул, благоприятные, то и сотрудничество с Буги продлится до второй половины июня. Еще Смит объяснил, что сам будет появляться редко. В квартире № 107 он намерен хранить инвентарь.
Обязанности, о которых Буги рассказали по телефону, как нельзя лучше соответствовали его темпераменту и отсутствию честолюбия. Он должен расписываться за посылки, которые время от времени, в рабочие часы, с понедельника по пятницу, будет доставлять курьерская служба. Правда, есть и запреты. Он не должен водить в квартиру друзей (не вопрос, у Буги их все равно нет) и женщин. Тут тем более не вопрос: жена ушла от него десять с лишним лет назад, и с тех пор он с женщинами не встречался и на свидания не ходил. Он, по сути, вообще не должен никому открывать дверь, только если пришедший представится курьером указанной службы. Посылки, за которые Буги распишется, нужно сразу же складывать в большой кухонный холодильник, из которого, пояснил Смит, вынули полки, чтобы освободить место. Правда, обмолвился он, есть и одно маленькое неудобство, с которым ничего не поделать. В сто седьмой, как и во всех прочих квартирах “Моррисон-армз”, санузел всего один, и вход в него через спальню, но дверь в нее будет заперта. И если Буги понадобится облегчиться, придется ему удалиться к себе или, если лень подниматься по лестнице, выйти на поросший бурьяном пустырь за домом. Но дела свои надо делать быстро, чтобы не пропустить курьера. А так – пусть смотрит телевизор и пьет пиво, Смит предусмотрительно заполнил им маленький холодильник.
Еще Буги должен проверять, работает ли кондиционер за окном в спальне. (В гостиной на потолке вентилятор, других средств охлаждения нет.) Смит объяснил, что в спальне, помимо прочего, хранятся чувствительные к температуре фармацевтические препараты. Минимум дважды в день – утром и ближе к вечеру – Буги должен выйти на улицу и убедиться, что кондиционер функционирует как положено. Если по какой-то причине он выключился – порвался ремень вентилятора, в доме отключили свет, – Буги должен немедленно позвонить по номеру на бумажке, прикрепленной к двери холодильника магнитиком-лягушонком. Скорее всего, на звонок никто не ответит, но Буги должен оставить подробное сообщение. Если Смиту понадобится связаться с Буги, он позвонит ему по номеру сто седьмой. Буги спросил, встретятся ли они со Смитом, и тот ответил: возможно, но маловероятно. Но если Буги устраивают условия договора, который они только что обсудили, завтра с утра он может приступить к работе.
Буги повесил трубку, в глубине души заподозрив, что его всего-навсего разыграл какой-то говнюк из таверны – может, даже сам Герт. Ведь в таверне Буги платил за то, чтобы пить пиво и смотреть телевизор, вот ему и показалось, что предложение слишком прекрасное, чтобы быть правдой. Впрочем, в тот же вечер, вернувшись домой, он обнаружил в почтовом ящике конверт с ключом от квартиры № 107, как и говорил Уильям Смит, а на следующее утро – еще один, с половиной недельного жалованья, наличными и авансом.
Буги по природе не был ни любопытен, ни вдумчив, ни сложен. В политическом смысле считал себя либертарианцем. Законы в массе своей и вмешательство государства в частную жизнь вызывали у него неприятие. Он в принципе не любил, чтобы ему указывали, что делать и как для него лучше. Он гордился тем, что никто ни разу не сказал ему: “Не лезь не в свое дело”. И уж конечно, любой, кто готов платить Буги за то, чтобы он пил пиво и смотрел телевизор, имеет полное право на личную тайну. Правда, Буги смекнул, что, пожалуй, на самом деле его нанимателя зовут вовсе не Уильям Смит, да и насчет “бизнеса” своего он темнит. И “инвентарь” его тоже вряд ли на сто процентов законный – но Буги-то что за печаль? Он же не полицейский. Один раз, ближе к концу первой недели, его посетило нечто вроде дурного предчувствия. В тот день, когда старый ситком, который Буги смотрел, уже закончился, а реклама не началась, в наступившей на миг тишине он расслышал за дверью спальни треск детской погремушки. Буги терпеть не мог детей любого возраста, но все же ему показалось неправильным оставлять ребенка на весь день одного в запертой комнате. Но потом, поразмыслив как следует, Буги пришел к разумному и утешительному заключению, что, пожалуй, ослышался. Ребенок наверняка закричал и заплакал бы, если бы ему потребовалось сменить испачканный подгузник или дать бутылочку. Нет, этот треск Буги явно почудился. Или, может, донесся откуда-то из коридора.
Буги было не так-то просто вывести из себя, но время от времени и в нем закипала досада. Например, его раздражало, что нельзя сходить в туалет. На вторую неделю его работы установилась несвойственная сезону жара, гостиная раскалилась как печка, и это при том что вентилятор на потолке работал на полную мощность. Ну почему нельзя воспользоваться кондиционером? Да и вообще, запереть спальню – чистое оскорбление, намек на то, что Буги не заслуживает доверия. И хотя его предупредили, что, возможно, с Уильямом Смитом они так никогда и не встретятся, грубо с его стороны не познакомиться с Буги. Ведь Смит явно наведывается в квартиру, пусть и ненадолго. Посылки, которые Буги складывает в холодильник, остаются там самое большее два-три дня, после чего их, видимо, переносят в спальню. И всякий раз, когда пиво почти на исходе, опять, будто по волшебству, появляется ящик-другой.