Бутси, наклонив голову, подозрительно рассматривала его поверх очков для чтения. Салли прошел в столовую, оперся на стул.
– В чем дело? – поинтересовалась Бутси.
– Что?
– Ты дышишь так, будто пробежал марафон.
Не совсем, но близко. Четыре узенькие ступеньки крыльца. Сердце стучало кузнечным молотом.
– Сейчас приду в себя.
– Ты теперь всегда так?
– Не-а, время от времени. Завтра проснусь, и все будет в порядке. – Салли на это надеялся.
– Ты до сих пор куришь?
– Даже не помню, когда последний раз покупал сигареты, – сказал Салли.
– Окей, но я не об этом спросила. Думаешь, я никогда не стреляла сигареты?
Неудивительно, что она не купилась на его ложь. Днем Салли и правда почти не курил, а вот вечером в “Лошади” выпрашивал сигаретку-другую у Джоко или Карла Робака.
– Думаю, стреляла, – парировал Салли, – и еще я думаю, что тебе не стоит совать свой нос в чужое дело.
– Да ну? – Бутси впилась в него своим фирменным взглядом.
– Я же не сказал: “Не суй свой нос в чужое дело”, – добавил Салли, – я лишь предположил, что, возможно, этого делать не стоит.
Бутси еще немного посверлила его глазами, но потом смилостивилась.
– Мужчины, – произнесла она, и Салли в который раз удивился, почему столько женщин считают его воплощением всего, что раздражает их в мужском поле. От Бутси и Рут терпеть такое обидно тем более, учитывая, за каких мужиков они вышли замуж. – Пойду сниму униформу. – Бутси направилась наверх. – Она натерла мне до крови везде где можно.
Салли не принял эту жалобу всерьез. “Везде” в случае с Бутси означает довольно обширное пространство. Салли вышел на кухню, тяжело опустился на единственный стул, не заваленный хламом, и чуть погодя дыхание его успокоилось. Однажды – возможно, очень скоро – этого не случится. Он это знал. Но не понимал, как к этому относиться. На каждый плохой день по-прежнему приходилось три-четыре хороших, но кардиолог сказал, что надолго рассчитывать нечего. Четыре превратятся в три, потом в два и один. И в конце концов все дни станут как этот. Если предположить, что процесс будет развиваться медленно, – но, может, и нет.
Сверху донесся стон неподдельного удовольствия, и не успел Салли опомниться, как его посетило непрошеное видение: Бутси стаскивает униформу и осматривает натертое за день. Как часто он думает о сексе? Слишком часто, черт побери.
– Я слышала, старая фабрика рухнула, это правда? – Вопль Бутси пронзил потолок.
– Только стена, выходившая на улицу, – крикнул в ответ Салли.
– Да, но как такое возможно?
И Салли, все так же через потолок, рассказал ей о том, что узнал за день: Карл, рассчитывая все позже исправить, распилил стропильные затяжки и балки пола, и поэтому ничего не помешало длинной стене, тянувшейся вдоль тротуара, рухнуть на Роя Пурди, который – такая удача – как раз проезжал мимо. Салли все утро с удовольствием представлял, как прикончит Роя, и теперь не знал, стыдиться или нет. Если бы он не взбесил Роя своими выдуманными объявлениями, если б не задержал его на минуту-другую, тот, скорее всего, проехал бы мимо фабрики до того, как стена обрушилась. Что, если бесплодные грезы Салли были услышаны, приняты за молитву? Бог теперь слышит молитвы? С каких это пор?
Бутси вернулась на кухню в одном из своих любимых ярких, длинных и просторных платьев, под которым, на взгляд Салли, всё колыхалось слишком обильно и буйно.
– На что спорим, скажут, будто Карл сделал это специально, ради страховки?
– Уже говорят.
– Ты тоже так думаешь?
– Я допускаю, что он на такое способен, – ответил Салли, – но нет, вряд ли.
В основном потому, что все свои бредовые замыслы Карл первым делом выкладывал Салли.
– Пива хочешь? – Бутси открыла холодильник.
– Нет, спасибо.
– И хорошо. А то оно кончилось.
И пиво, и все остальное, судя по пустым полкам. Неужели их дела настолько плохи? – удивился Салли. Ведь у Руба теперь есть постоянная работа на кладбище, Бутси служит в больничной столовой – правда, и там и там платят не так чтобы много. Салли понятия не имел, на что они тратят деньги, но Руб все время сидел без гроша.
Бутси выдвинула ящик под телефонным справочником, и Салли мигом отвернулся, поскольку, так уж вышло, знал, что в ящике Бутси держит свой инсулиновый шприц. В прошлый раз Салли не отвернулся, и зря: увидев, как Бутси прямо сквозь платье воткнула иглу себе в живот, он едва не лишился чувств. От одной лишь мысли о том, что сейчас происходит за его спиной, у Салли на лбу выступил пот.
– Скажешь, когда закончишь.
Бутси фыркнула, явно наслаждаясь его неловкостью.
– Такой крутой мужик – и такой слабонервный.
– Если бы во Вторую мировую сражались иголками для шприцев, я дезертировал бы еще из лагеря для новобранцев.
– Можешь поворачиваться. Я все, – сообщила Бутси.
Салли ей не поверил и не повернулся, пока не услышал скрип задвигаемого ящика. Когда Салли наконец отважился взглянуть на Бутси, она озирала кухню с таким видом, будто это зрелище внушает ей отвращение, но делать она все равно ничего не намерена.
– Я так понимаю, ты не умеешь чинить посудомойку.
– Ты меня спрашиваешь каждый раз, как я прихожу, – ответил Салли. – И каждый раз я отвечаю: “Нет”.
– Может, мне удастся уговорить Карла приехать и взорвать эту кухню, – сказала Бутси. – Разнести все к чертям собачьим и начать сначала. – Салли ничего не ответил, и Бутси, прищурясь, добавила: – Не надо, не говори.
– А я и не собирался.
– Еще как собирался. Ты хотел сказать, что через месяц здесь все было бы ровно так же.
– Неправда, – возразил Салли. (Скорее, через неделю.)
– Я же не дура.
– А я разве сказал, что дура?
– Да нет, не сказал, – ответила Бутси. – Наверное, это голос в моей голове. – Она подошла к окну, выглянула в темноту. – Тебе случается слышать голоса в твоей голове?
“Постоянно, куколка”, – хотел было признаться Салли, но Бутси выпалила: “Твою мать!” – и в голосе ее сквозило такое неподдельное изумление, что Салли тоже подошел к окну. На земле чернела ветка – ее очертания можно было безошибочно узнать даже в темноте, – которую Салли и Руб должны были сегодня спилить. Неужели эта хрень отломилась сама собою? Нет, у подножия дерева валялась бензопила, которую Руб позаимствовал накануне. Может, устав дожидаться Салли, Руб взял у кого-то стремянку? Но их ближайший сосед жил в полумиле, пешком со стремянкой, пусть даже алюминиевой, далековато. Может, Руб вызвал службу обрезки деревьев? Маловероятно. Учитывая, что он сам раздобыл пилу. Да и Бутси дала бы ему по яйцам, если бы он заплатил кому-то за то, чем обещал заняться самостоятельно. Правда, Руб мог позвонить своим двоюродным братьям, владельцам фирмы по вывозу мусора, – или, быть может, они проезжали мимо по дороге на свалку и предложили помочь, но тоже вряд ли. Руб не очень-то ладил с братьями и не стал бы у них одолжаться, а они не из тех, кто предложит без просьб. Насколько было известно Салли, он единственный друг Руба.
– В этом весь мой муженек-полудурок. – Бутси недоверчиво покачала головой. – Месяц не может собраться и выполнить мою просьбу, спилить эту чертову ветку, а потом просто уходит, даже ее не убрав. На что спорим, что и через месяц ветка будет на том же месте?
“Как вся эта грязная посуда? Как та груда коробок из-под пиццы?” – вертелось у Салли на языке, но ему хватило ума сдержаться.
– Не-а, завтра мы ее уберем, обещаю, – заверил он Бутси.
Ее кошелек лежал на кухонном столе, Бутси достала десятку и сунула в стоящий у раковины стакан с засохшим осадком апельсинового сока.
– Мои последние десять баксов, – Бутси подняла стакан, как вещественное доказательство. – Спорим, завтра в это же время ветка будет лежать где лежала.
Салли разозлился.
– Если ты думаешь, что я не возьму твои деньги…
– Я так думаю, тебе не выиграть, – уверенно перебила Бутси, и ее самодовольная ухмылка – давай, плати за свои слова – так рассердила Салли, что он вынул две пятерки из зажима для денег. – Легкая добыча, – добавила Бутси, положила его банкноты в стакан из-под сока и поставила на раковину за шаткой пирамидой тарелок. – Я знаю, с кем спорю. Жаль, нам больше не из-за чего поспорить.
– В таком случае я ухожу, не буду мозолить тебе глаза. – Салли направился к двери. – Если балбес объявится, передай ему, я прошу прощения, что его продинамил. Я какое-то время посижу в “Лошади”.
Не успел он дойти до гостиной, как Бутси сказала:
– У меня к тебе вопрос.
Салли обернулся и увидел, что в ее глазах, секунду назад сухих, стоят слезы – того и гляди прольются.
Господи Иисусе, подумал Салли. Только не это. Женщина расстроена, а он опять не заметил. Если это случается снова и снова, значит, он попросту идиот. И вот так всю жизнь, начиная с его бедной матери. Видит бог, жена Большого Джима Салливана имела полное право отчаиваться. И хотя Салли тут был ни при чем, он тем не менее принимал ее боль близко к сердцу и сызмальства осознал, что вина за женское горе почему-то ложится на того из мужчин, кто сейчас рядом. Впрочем, он и сам в этом смысле оказался далеко не безупречен. Вскоре после того, как его мать сошла в могилу, Салли принялся обманывать надежды женщин самостоятельно. Одну за другой: с этого потерявшего управление поезда не сойти, когда он летит под горку. Порой он бывал первопричиной их разочарования (как в случае с Верой, его бывшей женой), порой сопутствующим обстоятельством (как в случае с Рут). И если ты это заметил, значит, пора бежать, но чаще всего ничего ты не замечал. Эти разочарованные женщины ухитрялись захватить тебя врасплох: только что глаза были сухие – и вот уже слезы в три ручья. А ты застыл (как Салли сейчас) и терпеливо ждешь, когда они объяснят, какое отношение ты имеешь к их горю.
– Что? – сказал Салли, поскольку нужно же было что-то сказать, и вдобавок ему, как всегда, было любопытно, в чем он дал маху на этот раз.