– Когда вы ели в последний раз?
Хороший вопрос. Завтрак он пропустил, а после случившегося на Хиллдейле у него не было аппетита.
– Вчера?
– Ну ясно тогда, – сказала Кэрис. – Ладно. Поехали ко мне.
– Э-э-э…
Она прищурилась:
– В смысле – “э-э-э”?
– Неслужебные отношения в нашем участке запрещены.
– Не волнуйся, красавчик. У меня на этот счет свои правила. Мы говорим о еде, а не о всяких глупостях. Мой идиот-братец должен был заехать ко мне в гости, но слишком расстроился из-за того, что его малышку поцарапали. Так что у меня полный холодильник еды, а есть некому.
– Правда?
Несмотря на дурноту, Реймер почувствовал, что проголодался.
– Жареная курица. Листовая капуста. Спаржевая фасоль. Кукурузная каша. Арбуз на десерт.
– Только надо будет заехать в “Армз”, я переоденусь.
– Погодите, – сказала Кэрис. – Вы что, поверили?
– Э-э-э… – Реймер залился краской. Он не понял, что Кэрис шутит, и обидел ее. – Извините меня. Я ведь всю жизнь прожил в Бате. Из чернокожих знаю только вас и Джерома. И мистера Хайнса, – добавил Реймер, вспомнив о старике.
– И вы полагаете, Джером в одиночку осилит все это, включая капусту?
– Не знаю. Но мне очень жаль…
Кэрис молчала.
Реймер сглотнул комок, сознавая, что всё, что он скажет дальше, скорее всего, будет ошибкой, очередной возможностью смешать его любимый коктейль: две трети унижения, треть горького сожаления, взболтать до однородной массы. Выпить. Да и ладно, такой уж выдался день. Не лучше всех прочих с тех пор, как Бекка спустилась по лестнице, словно игрушечная пружинка. На глаза навернулись слезы.
– Мне очень жаль, – повторил Реймер и запнулся, думая не то о покойной жене, не то о женщине, стоявшей перед ним, – что во всем, что касается женщин, я каждую минуту жизни чувствую себя полным дураком.
Он смутно ждал, что Кэрис ответит ему, как ответила бы Бекка: “Чего проще – не веди себя как дурак”. Но Кэрис лишь сверлила его глазами и наконец сказала:
– Бараньи отбивные. Джером их обожает. И салат. Вы любите бараньи отбивные?
– Люблю.
– Огонь разжечь сумеете?
– Если вы об углях, то да.
– Шеф, – добавила Кэрис, – можно я кое-что скажу?
– Как будто я хоть раз запретил вам высказаться.
– Это вроде как личное.
– Да у вас все замечания личные.
– Хватит уже переживать из-за сделанных ошибок.
Она, конечно, права. Он и сам давно это понял. В детстве ему казалось, что выход прост: всего лишь не ошибаться, а все делать правильно, и тогда он обретет уверенность, которая прочим – так казалось Реймеру – дается без труда. Мать считала, что есть решение и получше: не тревожиться по каждому поводу. Но как? В этом ни она, ни кто-либо другой не мог ему помочь.
– Подумаешь, ошиблись, делов-то, – сказала Кэрис. – Да мы все ошибаемся по сто раз на дню.
– Я успеваю сто раз ошибиться еще до завтрака.
– Вот я, например, с самого начала в вас ошибалась. – Реймер промолчал, и Кэрис добавила: – И вы даже не спросите: “В чем?”
– Что?
– Вы меня вообще слушаете?
Нет, он не слушал ее. Разве что вполуха. Он слушал самого себя. Заплутал, как всегда, в не имеющем выхода лабиринте мыслей Дугласа Реймера. Он прокрутил в памяти последнее сказанное Кэрис.
– И в чем же вы ошибались насчет меня?
– Теперь даже не знаю, говорить ли.
– Скажете, куда денетесь. Нам обоим это известно. Не было случая, чтобы вы удержались и не сказали мне того, что, по-вашему, я должен знать.
– Это правда, но ведь я могу сказать вам завтра, а не сейчас. – Кэрис расплылась в улыбке, взялась за ручку двери.
– Да говорите же. Наверняка мне нужно это знать.
Кэрис устремила взгляд на его промежность.
– Ваши трусы. Здесь что-то не так. Никогда бы не подумала, что вы из тех, кто носит боксеры.
Ее старенький “сивик” был тесноват, но хотя бы пассажирское кресло было отодвинуто максимально. Прежде Реймер особенно не задумывался о личной жизни Кэрис, хотя, очевидно, кресло по умолчанию было настроено под ее длинноного брата, а не какого-то бойфренда. В пятницу вечером, когда другие молодые женщины ходят на свидания или в часы скидок пьют “маргариту” с подругами, она собиралась готовить ужин для Джерома. Логично, подумал Реймер. Молодой чернокожей женщине здесь, должно быть, непросто. С кем ей встречаться в консервативном, лилейно-белом Бате? У ее брата – высокого, красивого, элегантного в одежде и манерах – в Шуйлер-Спрингс нет отбоя от подружек. Там колледж, куча народа с юга штата, и сам городок либеральный, продвинутый, модный. Кэрис, наверное, тоже в смысле знакомств там было бы проще, хотя Реймер в этом и сомневался. Белому мужчине (по крайней мере, по опыту Реймера) может понравиться хорошенькая чернокожая женщина, но встречаться он с ней вряд ли станет – в отличие от чернокожего мужчины, тот охотно будет встречаться с белой женщиной. Пригласил бы он сам Кэрис на свидание, если бы на момент их знакомства не был женат, если бы не был ее начальником и если бы она вечно не цеплялась к нему и не грозилась его засудить за нарушение служебной этики? Окей, слишком много “если”, чтобы с уверенностью ответить на этот вопрос. Он был женат, он ее босс, и она цепляется к нему денно и нощно, и минимум половина ее угроз подать на него в суд вполне серьезна.
А может, всё это полная хрень. Что он, по сути, знает о Кэрис? Она живет в Бате, но, может, ездит оттягиваться в Шуйлер. Может, у нее каждый вечер свидание. Может, ее татуировку-бабочку видела половина годных в бойфренды горожан. Что говорит о нем самом его предположение, будто у Кэрис нет личной жизни? Будто она ждет не дождется домашнего пятничного ужина с братом – самого приятного события всей ее недели? Она пригласила своего немолодого депрессивного белого босса к себе на бараньи отбивные, приготовленные для Джерома, – значит ли это, что она уже отчаялась? Возможно. Но возможно и то, что Реймер жалеет Кэрис, а она точно так же жалеет его. И он непременно об этом узнает – если, конечно, не проявит осмотрительность.
– Фонарик в бардачке, – сказала Кэрис, когда они заехали на пустую парковку “Моррисон-армз”.
Не считая единственного далекого фонаря и заведения Герта (у него, наверное, генератор), на улице было темно хоть глаз выколи. Обычно по пятницам в таверне не протолкнуться, завсегдатаи галдят на улице, но не сегодня. Еще одно доказательство того, насколько сильно сбежавшая кобра подействовала на коллективное воображение.
Реймер открыл бардачок и невольно улыбнулся контрасту между уютным хаосом Кэрис и маниакальной аккуратностью ее брата.
– Вы знали, что Джером специально заказывал справочник владельца для своей тридцатипятилетней машины?
– Бедный Джером, – со вздохом ответила Кэрис, и в голосе ее слышалась искренняя жалость, хотя Реймер и не сумел оценить ее масштабы.
Кэрис жалеет брата в принципе, потому что это Джером, или только сегодня, потому что тот психанул из-за покушения на его гордость и радость?
– Что с ним такое?
– А что с ним? – Подозрение. И забота.
Реймер напомнил себе, что Кэрис и Джером близнецы.
– С чего он взял, что это я изуродовал его машину? Можете объяснить?
– Я могу попытаться, – ответила Кэрис, – но единственное объяснение поступков Джерома – Джером это Джером. Только недолго, – добавила она, когда Реймер вылез из “хонды”.
Кэрис явно нервничала, и он ее не винил. Тут и при свете дня женщине в одиночку лучше не появляться. А уж сегодня вечером, когда парковка пустая, двухэтажное здание окружено сигнальной лентой, где-то поблизости ползает смертельно опасная змея, кто угодно будет на взводе. Чувствуя на себе взгляд Кэрис, Реймер с делано невозмутимым видом нырнул под желтую ленту и вошел в дом. На черной лестнице, что вела в его квартиру на втором этаже, его пробрала дрожь, несмотря на удушливую жару. И хотя они вот только что обыскали все квартиры, тот факт, что они ничего не нашли, вовсе не означает, что змеи здесь нет. По крайней мере, так думалось Реймеру. Обводя лучом фонарика лестницу, он все равно останавливался на каждой ступеньке и прислушивался, не раздастся ли шипение. В темноте все прочие чувства обострились, в том числе, к сожалению, нюх. Кем надо быть, спросил себя Реймер, чтобы в такой зной нассать на непроветриваемой лестнице?
Реймер отпер свою квартиру, медленно толкнул дверь, обшарил фонариком периметр прихожей, рассчитывая увидеть какое-то шевеление, и даже удивился, ничего не найдя. Их дом кишел тараканами, и как Реймер ни прыскал отравой во все уголки квартиры, все равно чешуйницы, многоножки и тараканы продолжали благоденствовать и размножаться. Когда Реймер ночью вставал пописать и включал в ванной комнате свет, они юркали в водостоки и в щели за треснувшей плиткой. Обычно от этого зрелища у него бежали мурашки, но сейчас Реймер даже обрадовался бы ему как знаку того, что статус-кво, пусть и отвратный, по-прежнему в силе. Интересно, едят ли экзотические рептилии тараканов? Вдруг кобре за считаные часы удалось то, с чем не справились аэрозоли? Реймер тут же вспомнил историю Джастина – наверняка апокрифическую – о женщине, которая, вернувшись домой, обнаружила в детской кроватке подозрительно толстого боа-констриктора. Может, и Реймер застанет на своей кровати кобру, которая так обожралась тараканами, что не в состоянии встать и раскрыть капюшон? Реймер с порога спальни посветил фонариком сперва на кровать, потом на пол. Ни там, ни там змеи не было.
Он осторожно вошел в спальню и замер перед комодом, в верхнем ящике которого лежало нижнее белье. Удивительно, подумал Реймер, до чего просто лишить человека способности рассуждать здраво. Наверняка ведь змея давно уползла, так? И если ее никто не переехал, она вполне могла добраться до Шуйлер-Спрингс, хотя дурные вести туда направляются редко. Закрытый ящик его комода – одно из немногих мест, где змеи в принципе быть не может. В мире, который Реймер знал и в котором изо дня в день как-то ориентировался, змея ни