– Твою мать, – еле слышно выдохнул Джоко.
– Это ты, Джо? – Салли подался вперед, чтобы лучше видеть.
Джоко любезно отклонился назад.
– Ты и сам это знаешь, Салли, – ответил тот, о ком шла речь, и кивнул Салли в зеркале за барной стойкой. – Незачем спрашивать.
– Вот и я подумал, что это ты, – продолжал Салли, добродушно кивая. – Я очки забыл дома, да и не виделись мы давно. Думал, вдруг это твой брат.
– Нет у меня никакого брата, черт побери.
– Значит, после тебя родители решили, что с них довольно. Как дела в “Армз”?
– Гребаная дыра, – ответил Джо. – Я-то, конечно, не могу перебраться в нормальное место, ведь никакая чокнутая старуха не откинула копыта и не оставила мне свои миллионы.
Салли этот намек пропустил мимо ушей.
– Зато среди жильцов нет никого, кто тебе неприятен, так?
– А, черт, – пробормотал Джоко, прекрасно осознавая, к чему идет этот якобы невинный разговор.
В тот вечер, когда Джо получил свое прозвище, Джоко в таверне не было, но эту историю узнал весь город. Раздраженный чем-то, что показывали по телевизору, висевшему над стойкой, Джо разразился тирадой о гребаных трупориканцах, которые-де захватили всю страну. И как, вопрошал он, прикажете пробиваться белому человеку, если эти гребаные трупориканцы заняли все рабочие места? “Они уже захватили Амстердам, – ответил Джо, когда его спросили, что за быдлохрень он несет. – Проснитесь, мать вашу. Еще немного – и они заявятся к нам”. Наконец кто-то догадался, что Джо имеет в виду пуэрториканцев. Насколько знал Салли, после того вечера Джо в “Лошади” не показывался.
– Я все забываю, – продолжал Салли, – кого ты там не любишь?
– Ниггеров?
– Джо, – предостерегающе произнесла Бёрди.
– Нет, не их, – ответил Салли. – Других.
– Да пошел ты нахер, – сказал Джо.
Из-под табурета Салли послышалось рычание.
– Джо, – повторила Бёрди.
– Ты знаешь, о ком я, – не унимался Салли, точно и не слышал, что его послали. Он говорил таким тоном, что можно было поклясться: Салли и Джо отлично ладят и Салли всего лишь пытается освежить память своего друга. – Будь добр, подскажи. А то вертится на языке.
Сидящие за стойкой хихикали, и Джо напрягся.
– Какой же ты все-таки мудак, – сказал он отражению Салли в зеркале, и едва ли не все посетители обернулись к Бёрди.
Такие слова в “Лошади” не дозволялись, тем более когда за стойкой Бёрди. Руб навострил уши, поднялся на ноги, описал узкий круг и зарычал громче.
– Руб! – рявкнул Салли.
– Что? – отозвался его друг, по-прежнему терпеливо стоящий около Салли.
Пес улегся на пол, и Салли проговорил, как будто и правда это слово только что пришло ему на ум:
– А, вспомнил. Трупориканцы.
– И долбоеб, – добавил Джо и осушил полстакана пива.
– Допивай, – сказала ему Бёрди, – и пошел вон отсюда.
– Жаль, что ты их не любишь, – продолжал Салли. – А то собрались бы с ними вчетвером-впятером да записали альбомчик. “Джоуи и трупориканцы”.
Джо, явно исчерпав свой запас ругательств, сменил тактику: высоко поднял стакан и медленно вылил на стойку недопитое пиво. Сильнее всего забрызгало Джоко, как тот и опасался.
– Тебе все равно придется за него заплатить, – заявила Бёрди, когда Джо завершил показательное выступление.
– Не-а, я сам за него заплачу. – Салли пододвинул к ней одну из своих двадцаток.
– За все, что он выпил? – уточнила Бёрди, очевидно не одобрявшая такие широкие жесты.
– Почему нет? – сказал Салли. – Мы с Джо старые приятели, правда, Трупориканец? Мы друг на друга не обижаемся.
Слезший с табурета Джо стоял столбом, было заметно, что его обуревают противоречивые чувства. Что, если они с Салли и впрямь старые приятели? И этот говнюк действительно извиняется?
– Хотя, если честно, – добавил Салли, – его брат мне нравится больше.
Джо потемнел, как грозовая туча, сжал правую руку в кулак. Руб снова вскочил на ноги, из глубин его грудной клетки вырвался утробный рык, и Джо впервые его заметил. Руб был псом некрупным, но, судя по виду, настроен был решительно. Тогда как Джо – вовсе нет, а потому и разжал кулак.
– Руб, – произнес Салли.
– К-к-который? – уточнил его нетерпеливый друг.
– Сидеть! – скомандовал Салли.
Пес повиновался.
– Я именно этого и хочу, – ответил его тезка.
Когда за Джо закрылась дверь, Салли повернулся к Рубу и указал на освободившийся табурет:
– Ну и? Чего ждешь?
Руб сам не знал. Он действительно хотел сесть, но только пустой табурет рядом с Джоко, а тот Рубу не друг, в отличие от Салли, который друг. До этого Руб стоял один, теперь будет сидеть один. Но, как обычно бывало, выразить эти глубокие чувства он не сумел бы, а потому лишь указал на лужицу на стойке:
– Там мокро.
– Правда, – согласился Салли. – Но Бёрди вытрет.
– Давайте я подвинусь, – предложил Джоко и тут же пересел.
На это Руб и надеялся. И все же, стоя возле табурета, невольно задумался с горечью (а такое случалось с ним каждый день) о том, что, получив ровно то, чего хотел – во всяком случае, так тебе прежде казалось, – чувствуешь жгучее разочарование: оказывается, ты хотел вовсе не этого, тебя обманом лишили того, чему ты и названия не подберешь.
– Теперь все в порядке? – спросил Салли, когда Руб забрался на табурет.
Руб пожал плечами. Не в порядке, хотя Руб и затруднился бы объяснить, что именно не так. Отчасти проблема в его огромной, практически безотчетной потребности в Салли. Именно она – вкупе с осознанием того, что друг снова о нем позабыл, – и загнала Руба сегодня на дерево, причем в глубине души он даже надеялся, что покалечит себя пилой. Ведь если Руб вместо ветки отпилит себе конечность, Салли будет себя винить, правда? Если он обнаружит под деревом отпиленную ногу Руба? Тогда-то Салли поймет, что это все из-за него. И, дабы загладить свою вину, вышвырнет Карла Робака из старухина дома, а на его место поселит Руба и позаботится обо всех его нуждах. Салли и Руб будут вместе есть и смотреть телевизор. Со временем Бутси раскается, что обижала мужа, и тоже захочет перебраться к Салли, но тот ее не пустит. Салли и Руб будут жить вдвоем. Их дни будут тянуться долго, и у Руба появится уйма времени, он часами станет рассказывать Салли обо всем, о чем заблагорассудится, а раскаявшийся Салли постарается как можно скорее поставить Руба на ноги. Точнее, на ногу. Окей, Рубу не улыбалось лишиться ноги, но если уж такова цена дружбы, что ему остается, кроме как заплатить? Уэрф, приятель Салли, прекрасно обходился одной ногой, а если Уэрф и с одной ногой был счастлив, то и Руб, наверное, сможет?
Но, к сожалению, Руб не покалечился. Обрезка ветки обошлась без происшествий, если, конечно, не считать происшествием то, что Руб до вечера застрял на дереве без надежды спуститься. Правда, в какой-то момент в его приятные фантазии об увечье вторглись кое-какие факты, столь же твердые и неудобные, как огрызок спиленной ветки, на котором Руб восседал. Например, если он умудрится-таки оттяпать себе конечность, то, скорее всего, истечет кровью задолго до того, как Салли появится и найдет его ногу под деревом. Да и нога к тому времени, вероятно, исчезнет. В окрестностях свалки полным-полно диких зверей, наверняка они уволокут драгоценную находку в лес. По всей видимости, у подножия дерева Салли найдет самого Руба, ведь когда он лишится сознания – от боли или кровопотери, – то наверняка слетит со своего насеста на землю и расшибется насмерть, если к тому моменту еще будет жив. А вслед за такими обыденными рассуждениями явились не менее жестокие психологические реалии. Разве Руб когда-нибудь слышал, чтобы Салли признал вину хотя бы за что-то? Если бы Руб покалечился, Салли обвинил бы его одного – в том, что он идиот. И Карла Робака из старухина дома точно не вышвырнул бы. И нянчился бы с хворым Рубом вовсе не Салли, а возмущенная Бутси, а через несколько дней, утомившись от этой докуки, удавила б его подушкой, чтобы и дальше спокойно читать любовные романы. Но даже если бы Руб каким-то чудом избежал этой участи и поправился, пришлось бы ему гоняться за Салли по всему Бату на одной ноге, а не на двух.
– Ну? – спросил Салли. – Теперь ты доволен или тебе для счастья не хватает еще какой-нибудь хрени?
Руб вздохнул:
– Вот бы мне поскорее приготовили бургер.
Салли ткнул его локтем, как всегда, когда пытался поднять ему настроение.
– Что? – спросил Руб. Он вовсе не хотел, чтобы ему поднимали настроение, пока он сам его не поднимет.
– Ты сказал “бургер”.
– И что?
– Обычно ты говоришь “бу-бу-бургер”.
Руб невольно почувствовал, что успокаивается, и когда Салли второй раз ткнул его локтем, Руб неуверенно улыбнулся. Ведь и правда приятно усесться на табурет, да не на какой-нибудь табурет, а на тот, на который хотелось. И Руб действительно без запинки произнес “бургер”. Это слово давалось ему труднее всего – наверное, потому, что бургеры он любил и с удовольствием до конца своих дней питался бы только ими. Руб отчего-то вспомнил, как отец давным-давно сказал ему: “Не стоит так напрягаться”. Именно этого Рубу сегодня и хотелось. Больше не напрягаться.
– А вот и твой бургер, – сказал Салли, когда дверь кухни распахнулась и вышла Джейни. Она поставила тарелку перед Рубом, положила нож и вилку, обернутые в бумажные салфетки.
– Опять вы, – проговорила Джейни, заметив Салли.
– Опять я, – согласился Салли.
– Приносите радость всюду, куда бы ни шли.
Она явно слышала разговор с Трупориканцем Джо. И к завтрашнему утру, когда Салли придет в закусочную Хэтти, Рут уже обо всем узнает. С другой стороны, он не обязан туда идти. Рут сама ему только что разрешила отлучиться, разве нет?
– Стараюсь, – промямлил Салли в ответ, но Джейни уже устремилась на кухню.
– Плохо стараетесь, – объявила она, и кухонная дверь закрылась.
В чем-то она права. Сегодня он едва не довел до белого каления двух на диво тупых мужиков. Конечно, они козлы, но смысл от этого не меняется: ради чего? Ведь если б ему удалось окончательно их взбесить, они бы ему задали. Стар он уже драться в барах, но даже будь он моложе, чего рассчитывал добиться? Каждый раз, как его разбирало, ему казалось, что смысл есть, но теперь, когда злость остыла, Салли не понимал, какой именно.