Сидящий рядом Руб вздохнул. К бургеру он не притронулся.
– Что опять? – спросил Салли.
– Он без бе-бе-бе…
– Бекона?
– Бекона, – без запинки повторил Руб.
Джоко хихикал.
– Странно, – сказал он, – это слово и впрямь ему не дается.
– Бекон? – предположил Салли, решив, что речь о Рубе.
– Нет, я о Джо, – пояснил Джоко. – “Пуэрториканцы”. Никак не выговорит, бедняга.
– Пуэрториканцы, – отчетливо произнес Руб и решил, как всегда и бывало, что расстраиваться и впрямь не стоит, а лучше попробовать бургер. – Не так это т-т-т…
– Трудно произнести? – догадался Салли.
– Трудно произнести, – согласился Руб.
Салли невольно улыбнулся. Почему-то если у Руба настроение улучшалось, улучшалось оно и у Салли, точно их чувства одновременно подключались к одному и тому же источнику.
– Он ведь мог сказать “латиносы”, – продолжал Джоко. – Это решило бы проблемы.
– Или хотя бы одну, – заметил Салли.
Руб явно соглашался, колотя хвостом по полу.
Угли
Реймер проснулся от ощущения, которое помнил тепло и живо: Бекка легонько гладит его по голове, и от ее ласки его редеющие волосы так и тянутся к ее пальцам. Реймер блаженно улыбнулся, открывать глаза не хотелось.
“Мне надо кое-что тебе сказать”, – прошептала Бекка.
“Знаю, – ответил Реймер. – Я лысею”.
Именно это она обожала сообщать ему в минуты близости, когда они еще любили друг друга, – можно подумать, водосток их душа недостаточно красноречиво подтверждал этот диагноз.
“Как прикажешь мне это делать, когда у тебя не останется волос?”
“Еще как останется, на висках, – неизменно заверял ее Реймер. – Я их зачешу на макушку”.
“Не зачешешь”.
“Тогда сделаю пересадку”.
“Не сделаешь”.
“Значит, тебе придется…”
“Найти себе другого, с волосами. Да, именно так мне и придется поступить”.
Реймер ждал, что и сейчас их разговор окажется ровно таким же, а потому удивился, когда Бекка вдруг посерьезнела.
“Нет, о другом”, – тем же шепотом продолжила Бекка.
“О чем? – Но Бекка промолчала, и Реймер добавил: – Ты можешь мне рассказать”.
“Тогда слушай”.
Разумеется, ни Бекка, ни кто бы то ни было с ним не разговаривал. Бекка спустилась по лестнице, как игрушка-пружина, и умерла. А волосы его шевелит легкий ветерок. Реймер понял это, когда наконец открыл глаза. Бекки нет. Он один в темноте. Не в силах с этим смириться, он снова зажмурился в надежде, что Бекка вернется, ведь она не только перебирала его волосы, но и что-то ему шепнула, он не расслышал, что именно, но явно важное.
Но то, что она хотела ему сказать, испарилось, как и сама Бекка. Реймер снова открыл глаза и увидел, что на него таращится красный глаз, но чей, разглядеть не успел – глаз закрылся. Интересно, а у кобры красные глаза? – подумал Реймер. Что, если она свернулась калачиком на полу у изножья его кровати? Он понимал, что надо бы испугаться, но отчего-то не чувствовал страха. Вдруг кобра его укусила? И он никак не может стряхнуть сонливость, потому что змеиный яд уже несется по его венам? Настал его смертный час? Не об этом ли пыталась сообщить Бекка? Не потому ли его посетила? Ну и ладно, коли так. По правде сказать, ему хотелось лишь одного – лежать здесь на приятном ветерке. Его волосы снова пошевелились, и он увидел, что кобра открыла глаз. А следом второй, и оба красных глаза глядели на него, пока ветер не стих, тогда и они закрылись. Потом открылись снова, цвет их сменился на темно-красный, но вот когда открылся и третий глаз, сон наконец слетел с Реймера. О кобрах он знал немного, но глаз у них точно не три, в этом он не сомневался.
Едва он опомнился, на него нахлынули ощущения и воспоминания. Во сне он был дома в кровати, наяву – на задней террасе у Кэрис (в такую жару сидеть в комнате не хотелось), она ушла за десертом, а Реймер уснул. До отвала наелся баранины, приготовленной на гриле, напился красного вина и на минутку прикрыл глаза. До чего же вкусные отбивные! Сколько всего он умял? Семь? И как в него только влезло? Почему он не остановился на… Иисусе, и четыре-то чересчур. Но баранина – объедение. Вот почему. А к ней бутылка замечательного красного вина – нет, стоп, две бутылки. Он набрался еще до еды.
Господи, ну и денек! В таверне у Герта он вновь открыл для себя пиво, теперь вот красное вино. Вкуснятина. Густое, как кровь, плотное, как баранина. Бекка предпочитала белое вино, его они и пили, но красное… ох! И почему он перестал пить красное вино? Хотя сегодня вечером правильнее было бы спросить, почему не перестал. Неужели он залпом пил дорогое вино, которое положено смаковать, пока не осушил бутылку? Во сколько обошелся Кэрис этот ужин? Бараньи отбивные десять с лишним баксов за фунт, запросто. Почему он не попросил Кэрис по дороге домой заехать в винный и не купил что-нибудь к столу?
Дурное предчувствие тут же сменилось паникой. Что он натворил? В какой момент вечера все пошло наперекосяк? Глупость постфактум противилась ясности. Он каким-то образом умудрился испортить совершенно прекрасный вечер, это очевидно. Как он сразу не догадался, что так и будет? Всепоглощающее блаженство, охватившее его этим знойным летним вечером в обществе привлекательной молодой женщины, – дурной знак, и Реймеру следовало это понять. Ведь всю его жизнь столь глубокое удовлетворение пророчило не что иное, как катастрофу. И разве тот факт, что в какой-то момент исчез его жуткий страх перед Кэрис, намекал на что-то другое? Кэрис страшный человек. А если тебе не страшно, значит, ты чего-то не замечаешь.
Кстати… а где Кэрис? Что с нею случилось? Она собрала грязные тарелки – на Реймеровой высилась груда бараньих костей, неужели он брал их в руки и обгладывал? правда? – и унесла на кухню. Реймер хотя бы предложил ей помочь, встал и открыл ей дверь? Он не помнил, а значит, навряд ли. Нет, он сидел себе сиднем, сытый, пьяный, довольный, с лоснящимся подбородком. Зазвонил телефон, Кэрис ушла на кухню, сняла трубку на длинном шнуре и направилась в соседнюю комнату. Слушая ее удаляющийся голос (“Нет, все в порядке… послушай… я же тебе говорила… ты вечно психуешь на пустом месте”), Реймер подумал, что, пожалуй, не будет ничего дурного, если он на минутку прикроет глаза. Наверняка он услышит, когда Кэрис вернется на кухню и повесит трубку. Он уснул под гуденье пузатых жуков, бьющихся в дверную сетку, – на кухне горел свет.
Сейчас на этой же кухне стоял зловещий мрак.
Небо на юге вспыхнуло, на мгновение осветив низкие облака, и вновь потемнело. Раздался густой раскат грома, с юга надвигалась гроза. Она была еще далеко, но уже явственно пахло озоном. Снова поднялся ветер, на этот раз сильней, и угли в гриле – то, что от них оставалось, – полыхнули багрянцем, превратившись в змеиные глаза. Интересно, который час? – подумал Реймер и взглянул на запястье, но оно пустовало. Часы остались на его столе в участке. Почему он не надел их перед уходом? Зачем вообще снял? Можно ли определить время по углям в гриле? Когда он уснул, на брикетах еще раздраженно плясало пламя. Теперь от них оставались лишь угольки не крупнее стеклянных шариков, да и те вот-вот погаснут. Долго ли прогорают брикеты? Пару часов? Больше? На улице непроглядная чернота. Оттого ли, что сейчас три часа ночи, или здесь тоже вырубилось электричество? Реймеру отчего-то было жизненно важно понять, сколько времени пролетело, точно это могло измерить тяжесть его положения.
Почему же Кэрис не вышла, не растолкала его, не спровадила домой? Может, она пыталась, но не смогла его разбудить? Может, он и не спал? А потерял сознание? Вполне вероятно, учитывая, какой выдался день и что он не ел почти сутки. Он знал, что не умеет пить. Если ему случалось перепить, Бекка горько жаловалась, что его не добудиться. А значит, Кэрис наверняка сердится на него, да и кто ее обвинит? Он сожрал ее баранину, выдул ее дорогое вино и отключился, когда она пошла за десертом. Проснулся он в темноте, растерянный и одинокий, – так ему и надо. Завтра в участке Кэрис наверняка добавит к списку прегрешений и сегодняшнее его непростительно хамское поведение.
Реймер встал, дернул сетчатую дверь – впустую. Серьезно? Его здесь заперли? Снова поднялся ветер, пробрал его до костей. Реймер тихонько постучал. Никто не ответил. Он постучал громче.
– Кэрис?
Тишина.
Ого. Это как же она разозлилась, что закрыла его на террасе? Да и с чего? Реймер тут же смекнул, в чем дело. Мужчина, который ведет себя так, как он сегодня вечером, наверняка способен и на худшее безрассудство. Что, если, очнувшись от пьяного ступора, он среди ночи вломится в спальню к Кэрис и попытается ею овладеть? Смешно. Реймер так никогда не поступил бы, но Кэрис-то об этом не знает.
– Кэрис! – снова окликнул он, удивленный отчаянием, сквозившим в голосе. – Вы здесь?
Вновь тишина. Прежде он действовал исходя из предположения, что Кэрис легла спать, теперь же ему в голову пришла мысль пострашнее. Может, Кэрис сидит сейчас в темной гостиной и упивается его муками. Если так, звать ее без толку. Но даже если и уснула, неужели он действительно хочет ее разбудить? Нет, но знаете что? Торчать в грозу на террасе ему тоже не хочется. Терраса, конечно, под крышей, но до крыши не меньше дюжины футов, потому, если дождь будет косой, Реймер мигом промокнет до нитки. И молния, отыскав металлическую крышку гриля, поищет себе заземление, и Реймер, мокрый насквозь, его обеспечит.
– Кэрис? – крикнул он уже громче, приложив ко рту рупор ладоней, чтобы направить звук внутрь дома и не разбудить соседей. – Ну простите меня, ладно? Я не осуждаю вас за то, что вы на меня рассердились. Но не могли бы вы впустить меня? Я домой хочу.
А вдруг он этими словами оскорбил Кэрис? Возможно. Он даже представил, как под дверью ее спальни покажется желтая лента света и выйдет разъяренная женщина в банном халате. “Это еще что такое? Вы хотите домой. Наелись баранины, напились каберне и больше я вам не нужна? Вы это имели в виду? Потому что я и это включу в свой список”.