Карл вечно плачется, что вот-вот разорится, но теперь, пожалуй, это может быть правдой, подумал Салли.
– Лучше давай предположим, – ответил он, – что все, кроме тебя, давным-давно сообразили, что так все и случится. Предположим, что друг, которому ты предлагаешь стать твоим партнером, предупреждал тебя, черт побери, все последние десять лет.
– Предположим, – откликнулся Карл, – что этот друг просто говнюк, раз в такой момент напоминает “Я же тебе говорил”.
– Предположим, что этот друг – само благородство, поскольку молчит о том, что ты полгода не платишь ему за постой.
Дженнифер с растущей тревогой слушала их разговор.
– Вы что, ссоритесь?
– Вовсе нет, – ответил Салли. – Но последнюю сотню баксов я у него все-таки отберу.
– Еще как отберет, если я ему это позволю, – согласился Карл.
– У кого карта старше, тот сдает первым. – Джоко положил колоду на середину стола.
– Это буду я. – Салли, подавшись вперед, перевернул туза пик.
Карл вздохнул.
– Ебать и грабить, – сказал он.
И Салли, чувствуя, что жизнь в кои-то веки к нему благосклонна, именно этим и занялся.
Раздвоение
Реймер завел “джетту” и включил заднюю передачу – если Миллер за ним следит в зеркало заднего вида, то увидит, что загорелись задние фонари. Едва патрульный автомобиль вырулил на шоссе и устремился к городу, Реймер снова перевел рычаг переключения передач в режим парковки и заглушил мотор. Порылся в бардачке, нашел фонарик, который всегда там держал, но батарейки, разумеется, давно сели. Это был знак – если знаки вообще существуют – все бросить, прекратить, положить милосердный конец этому клятому, мерзкому дню. Завтра наступит достаточно быстро, а с ним явится масса возможностей новых безумств. Разве он уже не набил сотню фунтов дерьма в мешок этого дня, рассчитанный всего на полсотни фунтов? “Езжай домой”, – сказал себе Реймер.
Вот только что это значит? Дом его – хотя бы пока он не найдет другого – в “Моррисон-армз”, но туда нельзя. И даже если, презрев собственную желтую ленту, он заберется в постель, даже во сне его будет преследовать призрак сбежавшей кобры. Прочие варианты улыбались ему не больше. Можно вернуться на диван в кабинете, но там его ни свет ни заря застигнет Кэрис, а после сегодняшнего вечера Реймеру не хватит духу смотреть ей в глаза. У него, как и у всех обитателей “Армз”, есть купон на ночевку в мотеле, но уже очень поздно, к тому же праздничные выходные, наверняка в “Холидей инн” его встретит табличка “Мест нет”.
Реймер пешком направился к Дейлу; на юге снова загрохотало, сполохи дальних молний бликовали на низких тучах, в воздухе сильно запахло озоном. Волоски на руках Реймера встали дыбом, точь-в-точь как тогда на террасе (до того, как он ее уничтожил). Лишь вспышки молний освещали ему дорогу, он старался не отступать ни на шаг в сторону, но все равно заблудился. То и дело он спотыкался о лежащие на земле надгробные плиты и два раза упал, причем второй раз пребольно. Реймер так перемазался грязью, что радовался темноте. То-то видок у него, должно быть, – пепел из гриля, кладбищенская землица. Реймер вспомнил о книге, которую в восьмом классе задала им мисс Берил, там мальчик на болоте наткнулся на беглого каторжника[30]. Старуха особенно подчеркнула, что в маленьком главном герое Реймер узнает себя, но тот, прочитав первую главу, отложил книгу и больше в руки не взял. Когда Реймер завалил контрольную по книге, озадаченная мисс Берил спросила: “Наверное, книга показалась тебе слишком сложной?” “Да”, – солгал Реймер, потому что сказать правду было слишком стыдно. Он забросил книгу, потому что сцена на болоте его напугала, и хотя в конце той главы каторжника поймали и увели в кандалах, Реймер боялся, что он возвратится. Книга была длинная, чтобы ее прочесть, понадобятся недели, и Реймер знал, что все это время ему не видать покоя. В медовый месяц он по какой-то причине рассказал без задней мысли эту историю Бекке, и та искренне огорчилась. “Разве ты не понимаешь? – спросила Бекка. – Ты обманул сам себя”. Может, она и права, но что в этом такого ужасного? Люди все время себя обманывают в вещах куда более важных, чем программа чтения для восьмого класса. “Я угадал? – уточнил Реймер, потому что Бекка явно поняла, о какой книге речь. – Каторжник возвратился?”
“Разумеется, возвратился”, – подтвердила Бекка и хотела что-то добавить, но передумала, а жаль, потому что, описывая дилемму, стоявшую перед беднягой (выдавать каторжника или нет), Реймер поймал себя на том, что хочет узнать, чем всё кончилось. (Мисс Берил была права – он действительно увидел себя в этом одиноком мальчике без единого друга.) И Беккин отказ утолить его запоздалое любопытство предполагал, что даже сейчас, столько лет спустя, Реймер недостоин это узнать. Впрочем, куда сильнее его тревожило предположение, что Бекка тогда в первый раз заподозрила: их брак обречен, трусливый мальчишка вырос и стал трусливым мужчиной.
С такими-то мыслями он пробирался по топкому Дейлу – носки промокли насквозь, ботинки уже не спасти. Он даже не знал, туда ли идет, но тут небо услужливо осветилось и Реймер заметил могилу судьи, ливень знатно прибил свежий холмик. Неужели только сегодня утром Реймер стоял здесь и слушал чокнутого проповедника? А будто на прошлой неделе. Вновь опустилась непроглядная чернота, но теперь Реймер знал, куда идти, помнил, где видел днем желтый экскаватор и в нескольких рядах справа положенный кем-то букет красных роз.
Вот найдет он могилу Бекки, и… что? Постарается уснуть в надежде, что она, как недавно, явится ему во сне и выскажет что хотела? Если она посетила его в миле отсюда, на террасе у Кэрис, то уж здесь, в считаных футах от собственных бренных останков, наверняка сумеет с ним связаться? Она явно намеревалась сообщить ему нечто важное, но что это может быть, ведь прошло столько времени? Сказать, кто ее любовник? Окей, но почему именно сейчас? Или что после смерти она поняла то, чего не осознавала при жизни, – что по-настоящему любила только Реймера, а не того, другого? Или скажет: “Хватит уже думать о моем любовнике, забудь и живи дальше”? А если она посетила его на террасе после прекрасного вечера, проведенного Реймером с Кэрис, потому что хочет благословить его? Возможно. Но, увы, не исключено и обратное. Что, если она явилась предостеречь его от Кэрис, сказать, что он вот-вот совершит ужасную ошибку?
Да и сумеет ли он уснуть, учитывая, что гроза опять приближается? Реймер, конечно, без сил, но сна ни в одном глазу. И даже если задремлет, наверняка проснется с первым ударом грома. С другой стороны, может, чтобы вызвать Бекку, необязательно засыпать. Может, ее призрак поблизости и с минуты на минуту перед ним предстанет? Но если так, что он скажет ей? Наверное, для начала нужно извиниться, что пришел к ней только сейчас, – будь он лучшим мужем, оплакивал бы утрату, а не гадал, с кем она изменяла ему, когда спустилась по лестнице, как игрушка-пружина. Ведь чтобы в кого-то влюбиться, Бекка должна была предварительно разлюбить Реймера, и он явно сыграл в этом какую-то роль. Извинившись, неплохо также признать, что ему вообще не следовало на ней жениться, ведь он всегда понимал, что недостоин такой красивой, умной, талантливой, энергичной и уверенной в себе женщины. Ничего удивительного, что Бекка завела роман. Да и могло ли быть иначе?
Трудность такого гамбита в разговоре с покойницей заключалась в том, что Бекка сразу поймет: этот жалкий подхалимаж проистекает из самоуничижения – качества, которое Бекка терпеть не могла в Реймере. И если после смерти Бекка в чем-то осталась прежней, а он – будем честны, пострадавшая сторона – примется умолять ее о прощении, нетрудно вообразить, что она ответит: “Господи боже мой, ты все о том же”. Но как прикажете с ней обращаться, если не с пониманием, прощением и добротой?
Он был уверен в одном: если Бекка и правда призрак, то побеседовать с ней – независимо от формы и содержания разговора – необходимо сегодня. Завтра утром то, что Бекка посетила его у Кэрис, покажется ему сном, и он истолкует этот сон соответственно, в контексте своей эмоциональной нужды: дескать, его подсознание вызвало образ Бекки, чтобы она сообщила ему, что иметь чувства к другой женщине – это нормально, равно как и поступать, руководствуясь ими. Завтра, в холодном свете дня, наверняка так и будет. Но сейчас, в полуночном мраке, Реймер хотел, чтобы Бекка была настоящей, чтобы она явилась к нему, потому что так нужно ей, а не ему. Здесь, на кладбище, ему хотелось большего, чем дешевые фокусы собственного подсознания.
Разумеется, при условии, что он переживет ближайшие полчаса. Как ни глупо, но Реймеру представлялось, будто надвигавшаяся гроза помогает ему, как другу, освещает тропинку к могиле Бекки, хотя сейчас, когда гроза была ровно над ним – в прямом смысле над головой, – она уже не казалась ему, как прежде, доброжелательной. Молния осветила окрестности, и в этот короткий миг, пока все вокруг вновь не окутала чернота, Реймер увидел рябившие землю тусклые красные пятна. Он не сразу понял, что земля усыпана лепестками, – все, что осталось от прекрасного букета роз, который Реймер заметил сегодня утром. Это значит, он почти пришел. Могила Бекки рядом. И если повезет, следующая вспышка молнии подскажет ему, где именно.
Но вместо этого хлынул дождь, яростно и мгновенно, как недавний ливень в городе, вот только на этот раз поблизости не случилось ни патрульной машины, где можно укрыться, ни туповатого Миллера, чтобы спасти Реймера от потопа. Что на меня нашло, что я поперся сюда? – гадал Реймер, снова дивясь бушующей стихии. Почему не переждал грозу в уютной “джетте”? В считаные секунды он промок насквозь, ливень вымыл из его волос остатки пепла, струйки грязи стекали за воротник, по спине, в трусы. Если я попал в историю о привидениях, подумал Реймер, то закончится она так: поутру мой хладный труп найдут у могилы Бекки. Потому что в истории о привидениях Бекка в грозу позвала бы его на кладбище отнюдь не затем, чтобы сообщить, что все простила. Нет, ее призрак отомстил бы ему. Она заманила бы сюда Реймера – он проглотил комок, – чтобы убить.