Руб подавил всхлип.
– Все смеялись.
– Ну смешно же. Ты, между прочим, тоже смеялся.
– Да.
– И что?
– Это ни-ни-ни…
– Никогда не закончится? Может, и так.
Руб вытер нос рукавом.
– Мне бы просто хотелось…
– Чего?
Руб вздохнул. С чего начать?
– Чтобы я был добрее к тебе?
Руб пожал плечами, но Салли понял, что дело именно в этом.
– Мне бы и самому этого хотелось, – признался он, и это почему-то успокоило Руба. Он любил, когда они сходились во мнениях, и его ничуть не смущало, что если бы Салли хоть капельку постарался, то вполне мог бы исполнить общее их желание. – Между прочим, не мне одному следует быть добрее.
Руб безучастно уставился на него.
– Когда я к вам заезжал, твоя жена плакала.
– Бу-бу-бутси? – перепугался Руб.
– А у тебя что, много жен?
– Но почему?
– Я-то откуда знаю? Это же твоя жена.
Но, разумеется, Салли сразу подумал о Вере, своей жене, точнее, бывшей жене, ныне она обитала в окружном пансионате для пожилых и, вспоминая о Салли, бормотала ругательства. До недавнего времени Салли удавалось выкинуть Веру из головы, но сегодня он подумал о ней уже в третий раз. Что за черт?
– И ч-ч-что мне делать?
Салли пожал плечами:
– Кто знает? Пригласи ее в кафе или что-нибудь в этом роде.
Руб достал деньги, которые ему отдал Салли, скептически пересчитал.
– Господи, – сказал Салли и добавил ему двадцатку. – Руб!
– Что?
– Я не с тобой разговариваю.
Руб, всю дорогу сидевший в кузове, выпрыгнул оттуда и вскочил на сиденье, которое освободил его тезка.
– Я был бы рад, если б его звали как-то иначе, – сказал Руб.
– Он бы тоже был рад, если б тебя звали как-то иначе, – ответил Салли и включил заднюю передачу.
Хилл приходит в Дейл
Опомнившись, Реймер увидел, что по-прежнему стоит на коленях возле могилы Бекки. Гроза миновала. У него было четкое ощущение, будто его душа и впрямь ненадолго покинула тело, оставила его одного, но сколько это длилось? Считаные минуты? Полчаса? Гром рокотал в нескольких милях к северу, дождь перестал, так что, пожалуй, второе. Оглядев себя, Реймер обнаружил, что правую кисть свело и сложенные пальцы напоминают клешню. Он энергично встряхнул ладонью, восстанавливая кровообращение, но онемевшая рука не слушалась. Может, он перенес инсульт? Реймер с трудом поднялся, чувствуя странное покалывание в оконечностях разных частей тела – в пальцах ног, ушах и даже почему-то в кончике языка. Быть может, в него ударила молния? Но если бы молния попала прямиком в него, разве он не погиб бы? Разве от него не остались бы угольки? А если не прямиком? Если молния ударила в дерево где-нибудь рядом, на Хилле, и устремилась прочь по земле в поисках идиота, который стоит на коленях в залитом водою Дейле, и хорошенько его тряханула? Может, силы удара хватило бы на парочку замыканий, но оказалось недостаточно, чтобы этого идиота поджарить?
– Эй, – произнес он, пробуя кончик зудящего языка, и эхо этого слова отдалось в его черепе, как в пустой бочке. Почему же он смутно надеялся на ответ?
А потом Реймер вспомнил, как потянулся к карточке цветочного магазина, как небо прорезала молния и стало светло как днем, как с силою свайного молота ударил гром, когда Реймер схватил визитку, как новый раскат грома поглотил его вопль. И под конец тошнотворное ощущение, будто его раскололи надвое, будто некая злая сила наполнила каждую клеточку его тела. Реймер вспомнил, что окрестил двойника “Дуги”.
– Эй, – повторил он, на этот раз громче, как человек, который встряхивает ботинок и прислушивается, не загремит ли застрявший в нем камешек. – Дуги!
Тишина.
Слава богу. Хватит с нас – да и с меня самого – одного Дугласа Реймера, подумал он. Очевидно, этот второй, чей блуждающий электрический импульс засек Реймер, не выжил в свежести и прохладе, наступивших после дождя. Туда ему и дорога.
Но Реймер спасся чудом и сам это понимал. Никогда еще он не был так опасно близок к помешательству. Трудно поверить, но когда над его головой бушевала гроза, ему действительно показалось, будто жена-покойница, каким-то образом подчинив себе силы природы, пытается убить его, на манер мстительной фурии швыряется молниями, словно это он ей изменял, а не наоборот. Безумие. Господи боже, он едва себя не погубил из-за какой-то визитки цветочного магазина.
Мокрый насквозь и безудержно дрожащий, Реймер, как зомби, поплелся назад по грязи и ступил на парковку в тот самый миг, когда из-за туч показалась луна и воссияла так ослепительно, что лишь чудом не затмила все звезды в небе. Последняя из скоротечных гроз, похоже, наконец-то сломила хребет жаре, температура упала на добрых двадцать градусов. Утром, стоя под палящим солнцем, Реймер молил о таком благословенном облегчении, но теперь, когда молитву его услышали, у него было чувство, как обычно бывает с молитвами, будто тем самым его наказали. Он отпер “джетту”, уселся за руль и при свете в салоне рассмотрел свою правую клешню, дивясь, что на нее словно напало трупное окоченение и разгибаться она не намерена ни в какую. Большим и указательным пальцами здоровой руки он выпрямил затекший мизинец, но стоило его выпустить и приняться за соседний, как мизинец тотчас свело, и в конце концов Реймер сдался, радуясь, что поблизости нет ни души и никто не видит его бесплодную борьбу с собой.
Дело близилось к часу ночи, и разумнее всего было бы найти ночлег, но где? У Кэрис? Нет уж, ни за что. На пороге чистюли Джерома Реймер не появился бы даже в обычных обстоятельствах: фешенебельная квартира Джерома в Шуйлере смахивала на увеличенный бардачок “мустанга”. Пожалуй, единственным, кто радушно принял бы его в такой час, был мистер Хайнс, но Реймер и сам живет в “Моррисон-армз”, так что идти к старику нет смысла. Да и после всего пережитого Реймеру нужно побыть одному, полежать в ванне отеля, отмочить свою жуткую лапищу в теплой воде, подождать, пока уймется покалывание в оконечностях. К утру, если рука не расслабится, придется ехать в травмпункт. И, следуя завету из Библии, отсечь эту чертову дрянь, раз она его соблазняет[31].
Не в состоянии удержать ключ, он левой рукой неловко вставил его в замок зажигания и наконец-то завел мотор. Тут же ожили дворники, перепугав его, а едва он их выключил, как загремело радио. Реймер убавил громкость, проверил шкалу: отчего-то приемник оказался настроен на станцию кантри-музыки. Реймер вообще редко слушал радио, и уж тем более это убожество для деревенщин. Кто-то хозяйничал в его машине? Реймер выключил радио и заметил, что в ушах у него гудит, чего прежде не было. Он энергично затряс головой, еще более убеждаясь, что у могилы Бекки его каким-то образом ударило током.
– Эй, – произнес он снова, и гудение в ушах усилилось.
Но в следующее мгновение прекратилось и серьезный голос ответил:
– Здорово, мудила.
Из главных ворот кладбища Реймер выехал не направо, на шоссе, а налево, на гравийную дорогу, отделявшую Хилл от Дейла, в дальнем ее конце был заезд на кладбище со Спринг-стрит, но пользовались им редко. Оттуда он попадет прямиком на федеральную магистраль, а там, может статься, отыщет свободный номер в одном из сетевых мотелей.
Он добрых полчаса ждал на парковке, надеясь, что голос в его голове скажет что-то еще, но вместо этого лишь вновь загудело в ушах, только громче. Спать. Милый боженька, Реймеру просто необходимо поспать. Если номера не окажется, он задрыхнет прямо на стоянке у “Лоу”. И завтра же подаст в отставку. Если же, что маловероятно, кто-нибудь станет возражать или пожелает узнать почему, Реймер ответит, что слышит голоса в голове и потихоньку сходит с ума. Может, даже съездит в Ютику, в психиатрическую больницу штата, вдруг они разберутся, что с ним. Правда, жене мэра там ни черта не помогли, но кто знает?
Реймер так умотался, что, подъехав к десятифутовой куче земли, невесть откуда взявшейся на шоссе и перегородившей обе полосы, просто свернул на обочину и уставился на препятствие, не веря своим глазам. Может, и это, как голоса в голове, игра его безумного воображения? На вершине холма торчало узловатое дерево, судя по виду, сухое, наклонившееся под нелепым углом, так что корни тянулись в воздух. В свете луны эта картина напомнила Реймеру абсурдистскую живопись, а фантастические детали для того и добавили в полотно, чтобы они внушали изумление. Эксцентричнее всего был продолговатый ящик, чуть выступавший из почвы, детали его – затейливые, серебристые, отчасти похожие на ручки – блестели в свете фар. Реймер не сразу опознал в этой композиции гроб, крышка которого – он наконец заметил – сдвинулась набок. На склоне холма в доброй полусотне ярдов чернела глубокая борозда, означавшая, что до недавнего времени и эта куча земли, и дерево, и сам гроб пребывали там.
Иными словами, зрелище, представшее глазам Реймера, имело рациональное объяснение. Это не обман зрения. В Хилле деревья старые, многие засыхают и буквально валятся на землю. Проливные дожди размыли холмистую почву, этот пласт оторвался и сполз прямиком на дорогу. Внешний мир остается таким, каков есть, и живет по прежним законам. И завтра, когда горожане спросят шефа полиции: “Что за черт?” – Реймер сумеет их успокоить. Убедившись, что еще не окончательно утратил связь с реальностью, Реймер тем не менее почувствовал невыразимую печаль. Он осознал, что плачет, сперва тихонько, потом сильнее, и вот плечи его затряслись от рыданий. Будто вдруг оказалось, что даже самые обыденные дела неизбежно ведут к жестокости и страданию. Бесконечно жаль, что наши отношения с живыми всегда подтачивает страх, корысть, самовлюбленность и много чего еще, но мы не в состоянии хранить верность даже мертвым, а это уж совсем никуда не годится. Мы закапываем их в землю, уверяя в своем обожании, вечной преданности и любви, обещая помнить всегда, но в конце концов забываем – или пытаемся забыть. Вот и образ старого судьи, которого погребли не далее как сегодня утром, уже тускнел в коллективной памяти. Кроме Реймера, никто не помнит о его бедной матери, а когда и его не станет, она окончательно исчезнет, будто никогда и не существовала. Неудивительно, что мертвые возмутились. Неудивительно, что гробы их прут из земли и приоткрывают крышки, точно спрашивая: “Помнишь меня? Помнишь ли свои обещания?” Бедная Бекка. Если она злится на него, можно ли ее винить? Он ведь даже не дал ей этих стандартных обещаний. Всего лишь похоронил, потому что он ее муж и это его долг, но не желал ни прощать, ни забывать ее вероломство. И сегодня, осознал Реймер, он умудрился все истолковать с точностью до наоборот. Это его злость на Бекку дала смертельные метастазы, а не ее злость на него. О мести мечтала не она под землей, а он на земле, и ярость его подпитывало разъедающее осознание, что другой любил ее искреннее и сильнее, чем он. Другой мужчина дал ей торжественные клятвы и даже, судя по розам, сдержал их.