Гудение в ушах резко прекратилось.
Ты сам-то себя слышишь? Ты хоть понимаешь, до чего ты сейчас жалок?
Это еще что такое?
Ну а как бы ты сам себя описал?
Реймер не понимал, кто он, обвиняемый или обвинитель, и не нашелся что сказать в свою защиту.
Хоть раз скажи себе правду.
Правду?
Я понимаю, тебе это непривычно.
Да пошел ты.
Ладно, и все же подумай хорошенько.
Я знаю, кто я такой.
В ответ издевательский хохот.
Да ты понятия не имеешь. Старуха была права.
Голос изменился.
Кто такой Дуглас Реймер? Кто такой Дуглас Реймер?
В точности как мисс Берил в восьмом классе.
Ох, не могу, ты меня в гроб вгонишь.
Реймер дождался, пока смех утихнет, и наконец наступила тишина.
Ну ладно, а что с этой черной цыпочкой? Говоришь, ты знаешь себя? Тогда объясни мне, почему ты с ней путаешься?
Реймер почувствовал, как пожимает плечами. Подумал о Кэрис, о том, какой славный был вечер и что он, кажется, ей нравится. Реймер не помнил, когда ему в последний раз было так хорошо.
Не знаю, признался он.
Еще как знаешь.
Трудно объяснить.
Не трудно. Просто скажи правду.
Ну… мне сейчас не помешает дружеское участие…
Видишь? Вот об этой херне я и говорю. На самом деле тебе хочется увидеть бабочку на ее заднице.
Знаешь что? А ты недобрый.
Ну наконец-то. Хоть к чему-то пришли.
Реймер открыл дверцу машины, изверг на землю бараньи отбивные, спаржу и красное вино, надеясь, что вместе с содержимым желудка изгнал и того, кто поселился в его голове. Но увы.
Полегчало? – спросил голос, когда он закрыл дверцу.
Да.
Я тебе не враг, помолчав, продолжал голос.
Но и не друг.
Это мы еще посмотрим.
Отстань от меня. Уходи туда, откуда пришел.
Я там, откуда пришел.
Нет, ты прилетел на молнии. И когда зуд уймется, ты исчезнешь.
Нет.
Реймер сглотнул комок и почувствовал тошнотворный вкус этой правды.
Я спрошу тебя вот о чем: неужели тебе хоть капельку не любопытно?
Что именно?
Что написано на визитке, придурок.
Рука не разжимается, – сказал Реймер и поднял свою клешню так, чтобы видели все, словно рядом с ним был еще кто-то.
Попробуй еще раз.
Разумеется, на этот раз пальцы медленно разогнулись, кожу пронзила тысяча игл. В кулаке лежала смятая карточка цветочного магазина, Реймер положил ее на колено, разгладил, как мог, и поднес к свету. “ПРЕКРАСНЫЕ ЦВЕТЫ ГИЛКРАЙСТА”, – было написано рельефными буквами. Под названием магазина красовался вездесущий Меркурий в крылатых сандалиях и с букетом в руке.
Переверни.
Вновь ощутив дурноту, Реймер открыл дверь, но на этот раз ограничилось рвотными спазмами.
Не тяни.
Можно я тебе кое-что скажу? – спросил Реймер.
Что угодно.
Как же мне надоело быть всеобщим посмешищем.
Он ожидал, что над ним посмеются, но голос ответил:
Я здесь, чтобы помочь.
Реймер смотрел на визитку, размышляя о выборе, который ему предоставили.
Когда я узнаю, все переменится?
Давай выясним.
А если станет хуже?
Да переверни ты уже эту сраную карточку.
Реймер перевернул. Всего одно слово, и почерк наверняка был изящный, пока чернила не расплылись. Не то семь, не то восемь букв. Первая явно “Н”, вторая “а”. Найджел? Натаниэл? Нет, следующая буква, которую можно разобрать, вторая с конца, – вроде бы “д”. Что за имя такое? Наконец до него дошло. Это вовсе не имя, а слово: “Навсегда”.
Не знаю, как ты, сказал Дуги, а я очень разочарован.
И у Реймера снова загудело в ушах.
Загробные хлопоты
Когда Салли приехал домой, у тротуара стояла машина – чья именно, он не знал. Свет в доме мисс Берил не горел – по крайней мере, с улицы не было видно. Руб вскочил на переднем сиденье, опершись лапами на торпеду; он тоже заметил чужую машину, облаял ее и оглянулся на Салли.
– Вижу, – ответил тот. – Замолчи, пока не получил.
Пес озадаченно склонил голову набок. Салли ни разу пальцем его не тронул, но в угрозах его всегда ощущалась уверенность, и не обращать на нее внимания было невозможно. Пес замолчал, но от напряжения окропил мочой бардачок.
– Пошли.
Салли выбрался из машины, Руб его опередил.
Странно, что столько лет спустя Салли по-прежнему мысленно называл этот дом “домом мисс Берил”. Он так долго прожил в комнатах наверху, что по сей день, забывшись, поднимался по задней лестнице и утыкался в запертую дверь. Если Карл, ныне там обитавший, оказывался дома, то кричал ему: “Идиот, ты здесь уже не живешь”. И хотя Питер с Уиллом семь лет прожили в комнатах первого этажа, Салли до сих пор удивлялся, видя одного или другого, а не бывшую свою хозяйку. Последнее время ему сделалось неуютно в доме, и это было еще более странно. Особняк замечательный, один из лучших на улице, а та, в свою очередь, одна из лучших улиц Норт-Бата. Реши Салли продать дом, выручил бы за него небольшое состояние. Отчасти благодаря внуку – тот стриг газон и обрезал живую изгородь. Перебравшись сюда, они с отцом дважды перекрасили дом и в обмен на невысокую квартплату кое-что ремонтировали и подновляли. Салли вообще не хотел брать с них деньги, но Питер и слышать не пожелал. В результате дом выглядел куда лучше, чем когда мисс Берил была жива и приводить дом в порядок приходилось Салли.
Если бы он заподозрил, что она намерена завещать ему дом, непременно попытался бы ее отговорить. У Салли сроду не имелось ничего дороже автомобиля, и это совершенно его устраивало. Старушка наверняка понимала, что у него нет ни малейшего желания под старость сделаться домовладельцем, что для него это будет только обуза. Быть может, она надеялась, что это вынудит его смириться с новой ролью, которой он не желал и от которой так долго увиливал, – ролью человека взрослого и ответственного? Пожалуй что. Но, скорее всего, она лишь хотела отблагодарить Салли за моральную поддержку, которую он оказал ей, когда ее сын, Клайв-младший, скрылся из города после провала затеи с луна-парком “Последнее прибежище”. Постыдное бегство сына вкупе с перенесенными микроинсультами лишило старушку сил, ей было стыдно показываться на людях, она почти не выходила из дома и ни с кем не общалась. И стук шагов Салли над головой очень ее утешал. Мисс Берил знала, что в жизни Салли вновь неожиданно появились его сын и внук, и, видимо, предполагала, что однажды они, быть может, поселятся в этом доме. То есть со временем дом отойдет Питеру. Мисс Берил, должно быть, тешила себя мыслью, что если прежде Салли было нечего передать сыну, то теперь у него появится материальное имущество, которое можно оставить в наследство. Она никак не могла предвидеть, что Питер к этому наследству отнесется с полным безразличием и что Салли в конце концов расценит ее подарок как предвестье печальных жизненных перемен.
Хотя, если честно, перемены начались раньше, еще до того, как Салли достался дом. Это же Питер поставил на ту выигравшую тройку. До приезда сына дела у Салли более-менее шли своим чередом. Иными словами, скверно. Вообще-то у него была в самом разгаре одна из тех будоражащих глупых полос, которые отмечали почти всю его взрослую жизнь. Увенчалась эта полоса прямым ударом справа точно по носу тогда еще патрульного Реймера, отчего тот рухнул, точно мешок с картошкой, прямо посреди Главной улицы, а Салли загремел в кутузку. И почти все праздники провел за решеткой. А пока он сидел, трифекта, на которую он ставил вот уже много лет, – Карл Робак окрестил ее “тройкой тупости” – наконец победила. Упустить выигрыш для Салли было бы в порядке вещей, но Питер, согласно пьяным наставлениям отца, продолжал делать ставки в букмекерской конторе, так что на свободе Салли ждал выигрыш. Не бог весть какое богатство, однако вполне достаточно, чтобы оттащить его от края финансовой пропасти, у которого Салли стоял сколько себя помнил, – словом, произошло лучшее, на что он имел право надеяться. Но месяц спустя его тройка выиграла снова, еще больше, и в шестьдесят один год Салли сделал кое-что настолько для себя несвойственное, что порою даже гадал, не последует ли за этим катастрофическое возмездие, – он открыл сберегательный счет. Ведь теперь у него есть внук (вообще-то трое, но двое других жили с матерью, бывшей женой Питера, в Западной Виргинии), и однажды Уиллу понадобятся деньги на колледж. В обучение Питера Салли не вложил ни пенни, и меньшее, что он теперь мог сделать, – помочь деньгами его сыну.
Но и после второго неожиданного выигрыша Салли упрямо цеплялся за убеждение, что вновь обретенной удачи надолго не хватит. Ведь глупые его полосы всегда приходили с точностью европейских поездов. Того и гляди на горизонте замаячит следующая, и Салли вновь попадет в переплет, окажется на мели, не у дел и без перспектив – его нормальное состояние. Но нет. В том же году скончалась его хозяйка и оставила ему дом.
Однако и этим не кончилось. Последний счастливый случай – по крайней мере, Салли надеялся, что он окажется последним, – выбил его из колеи куда сильнее, чем все прошлые вместе взятые, потому что первоисточником его послужил Большой Джим Салливан, давно умерший отец Салли, пьяница и мучитель. Их фамильный дом на Баудон-стрит, с которым было связано столько болезненных воспоминаний, с годами пришел в запустение – Салли намеренно не занимался им, чтобы в последний раз насолить старику, – и городским властям ничего не оставалось, кроме как снести развалюху; Салли полагал, что на этом всё. О поросшем бурьяном участке в половину акра, на котором стоял дом, он не задумывался вообще, рассудив, что земля, расположенная столь неудачно, почти ничего не стоит. Но Гас Мойнихан, баллотируясь в мэры города, помимо прочего, пообещал проложить велодорожку через весь Бат и просторный парк “Сан-Суси”, на др