Я разыграл свои карты правильно, решил Гас. И получил то, чего, кажется, и хотел.
Лонгмидоу, относительно новый район таунхаусов, преимущественно двухэтажных, казался Гасу странно знакомым. Быть может, давным-давно кто-то из молодых преподавателей, получив штатную должность, решил купить здесь жилье – всё лучше, чем платить за аренду, – а центр Шуйлера ему оказался не по карману? Застройщик высадил здесь деревья и кустарники, но недвижимость продавалась вяло, за растениями никто не ухаживал, часть их высохла и погибла. Сейчас все дома заселены, но, по мнению Гаса, этот район никогда не станет тем, что риелторы называют “обжитой”. Он сразу из нового превратится в запущенный.
Гас боялся, что когда доберется до места, Элис уже ускользнет, но нет, она сидела именно там, где ее заметили, на каменной скамье возле обшарпанного общественного центра, и, как обычно, вела разговор с воображаемым собеседником. На ней была все та же длинная свободная юбка, в какой Элис ходила чаще всего, и блузка, чему Гас был рад. Порой Элис, проснувшись в тревоге, ускользала из дома в халате и тапочках или, того хуже, в одной ночнушке. Гас заехал на парковку, заглушил мотор и, поскольку Элис так увлеклась разговором, что не заметила его появления, остался сидеть в машине, смотрел на жену и гадал, насколько он лично повинен в том, что сейчас наблюдает. Чуть погодя Гас все-таки вылез из машины, подошел к Элис и сел рядом с ней на скамью. Элис, заметив его, сказала: “Я тебе позже перезвоню” – и спрятала трубку в сумку.
– Что-то случилось? – спросила Элис.
– Ничего, – ответил он. – Я просто рад, что тебя нашел.
Она вытерла рукавом его мокрые щеки. Первая нежность за очень долгое время. Бог свидетель, нежности в их отношениях маловато. И в этом его вина, не ее, хотя, если вдуматься, и не его тоже. Может, в этом повинен Господь или природа. Поди разберись.
– Тебе грустно? – Элис взяла его за руку.
– Разве что чуть-чуть, – признался Гас.
– Почему?
– Потому что я хочу, чтобы ты была здорова.
– Я здорова.
– Вот и хорошо.
– Иногда мне тоже бывает грустно, – сказала Элис.
Она разглядывала ближайший таунхаус, и Гаса вдруг осенило, почему эта улица, черт бы ее побрал, кажется такой знакомой. Раньше здесь жили Реймер с женой, чуть ли не в этом доме, – как ее звали, Бекки? Господи, у него в голове каша. Нет, Бекка. Бедняжка запнулась о коврик на верхней ступеньке, упала с лестницы и сломала шею. Реймер до сих пор винит себя, это ясно. Может, мужчинам в принципе свойственно винить себя.
– Она рассказывала мне всякое, – проговорила Элис, не сводя глаз с таунхауса. Странно, она словно прочла его мысли.
– Например?
– Что у нее на душе.
Настал черед Гаса уставиться на жену. Быть может, она осуждает его за то, что он никогда не рассказывает ей, что у него на душе?
– Ты сегодня видела Курта? Это он тебя напугал?
– Курта нет.
Гас снова заплакал. Он чувствовал свои слезы.
– Бедненькая моя, – сказал он. – Вечно ты все путаешь.
– Разве?
Они поднялись со скамьи, Элис покорно пошла за Гасом к машине, но, пока он помогал ей пристегнуть ремень, всё смотрела на бывший дом Реймеров.
– Все будет хорошо, – пообещал Гас.
Когда их машина завернула за угол и таунхаус скрылся из виду, Элис немного успокоилась, но потом телефон опять зазвонил, пусть всего лишь в ее голове. Элис не сразу нашла в сумочке трубку.
– Алло, – проговорила Элис. – А, да, привет.
И тут до Гаса впервые дошло. В этих выдуманных разговорах Элис никогда никому не звонила. Он ни разу не слышал, чтобы она сказала: “Привет, это я. Если не вовремя, ты только скажи. Я просто подумала: давно мы с тобой не разговаривали”. Нет, непременно звонили ей. В ней нуждались, она выслушивала без споров и осуждений. Мудрый и верный друг. Та, к кому обратишься в трудную минуту.
– Ты слишком самокритична, – продолжала Элис. – Я знаю, как это сложно. Главное – помни, что ты не одна. Я рядом.
Электричество
Недолгая дорога до закусочной “У Хэтти” была для Рут лучшим временем дня: двенадцать минут покоя наедине с собой. Даже если с нею, вот как сегодня, ехала внучка. С Тиной ты все равно что одна. Как в роду у горластых теток появилась такая тихоня – загадка. Впрочем, подобных тайн в жизни не перечесть.
Взять хотя бы электричество. Вчера ночью в Заков сарай ударила молния такой силы, что на крыше лопнул стык. От последовавшего за молнией апокалиптического раската грома все три обитателя дома подскочили каждый в своей кровати. В следующий миг на пороге комнаты Рут появилась сонно моргавшая Тина – вылитая ее мать в том же возрасте. Рут не знала ребенка, который бы так боялся грозы, как Джейни.
– Не бойся, Два Ботинка, – сказала Рут, назвав внучку детским прозвищем. – Заходи.
Тина забралась к бабушке под бочок и мигом уснула. Чуть погодя на пороге возник Зак.
– Иди посмотри на это, – сказал он, и Рут пошла в его комнату, окно там выходило на сарай.
На коньке крыши, куда ударила молния, стояла, как часовой, полоска рифленой жести, на верхнем ее конце плясал призрачный голубой огонек, шквальный ветер отчего-то его не тушил. Небо разверзлось, дождь обрушился пеленой. Рут и Зак полагали, что теперь-то пламя угаснет, но оно все горело, словно мираж; дождь барабанил о жестяную крышу вокруг него, огонек постепенно тускнел и наконец исчез, и в это мгновение Рут осознала, что они с Заком держатся за руки, чего не делали уже долго. А потом они сделали то, чего не делали еще дольше.
Зак проснулся ровно в пять, тихонько оделся, спустился на кухню и, как всегда, соорудил себе чашку растворимого кофе. Рут, еще полусонная, очень жалела о произошедшем, и эта верность Зака привычкам вселила в нее надежду, что муж не придаст особенного значения случившемуся между ними. Может статься, он понимает, что, как и тот удар молнии, этот нежданный секс – лишь аномалия, статистически маловероятная, и вряд ли еще когда-нибудь повторится. Когда Рут в последний раз заходила к нему? Она даже уборку у Зака не делает. Постельное белье стирает вместе со своим и Тининым, но только если Зак сам его снимет и отнесет в подвал. А после стирки Рут складывала высохшие простыни, наволочки и пододеяльники в коридоре у двери его комнаты: постель Зак застилает сам. Зачем она вообще ночью пошла за ним? Что внушило ему мысль о малейшей возможности секса? То, что Рут не отняла у него свою руку, когда они смотрели на пламя? С чего вдруг Зак решил это ей показать? Зрелище, бесспорно, странное, даже удивительное, но она-то здесь при чем? Обычно Заку благодарно внимала Тина. Быть может, он сперва заглянул к ней в комнату, обнаружил, что ее нет, и тогда уж пошел к Рут? В этом она сомневалась. Скорее всего, Зак не решился будить внучку. Нет, это пламя он хотел показать именно Рут. А то, что после этого они занялись сексом, изумило Зака не меньше, чем ее саму. Секс получился средненький, но не то чтобы никудышный, а утром все было совсем не так, как хотелось бы Рут.
Рут услышала, как Заков пикап пятится с крутой горки, как скрежещут передачи – с задней Зак переключил на вторую, от первой не будет толку, и укатил в город; Рут лежала, силясь понять, что все-таки произошло и почему. Может, у нее просто давно не было секса? Или синий огонек на крыше сарая каким-то образом связан с давно дремавшим, еле теплившимся пламенем их супружеской близости, о которой Рут помнила очень смутно? Занавески шевелил приятный, свежий, душистый ветерок, воплощение еще не наставшего утра, и Рут, пожалуй, понежилась бы немного, но тут в ее комнате зазвонил будильник, а Рут не хотела, чтобы Тина застала ее у Зака и потом рассказала маме, та непременно начнет выпытывать подробности с любопытством тем более сильным, что ее это не касается.
Кровать Рут пустовала: Тина ночью, должно быть проснувшись, вернулась к себе. Рут приняла душ, спустилась на кухню, чуть погодя к ней присоединилась сонная внучка и объявила, что вообще ничего не помнит – ни как грянул гром, ни как она пришла к бабушке в кровать, Рут даже подумала, не почудилось ли ей все это – и молния, и синее пламя, и секс. Но даже в утренних сумерках было видно черневшую на крыше подпалину, и полоска рифленой жести по-прежнему стояла торчком, так что, по крайней мере, эта часть оказалась явью.
– Давай проедем по Главной, – попросила Тина, когда они въехали в город.
– Почему бы и нет, – ответила Рут, хотя они уже опаздывали, а это крюк в несколько кварталов.
Хоть Рут и сказала Салли, что для него будет лучше, если он станет заглядывать к ним пореже, сейчас она поняла: если он примет ее совет близко к сердцу, ей будет его не хватать. А следом за этой тревожной мыслью сразу явилась следующая. Что, если Салли умер сегодня ночью? Что, если синее пламя на крыше сарая поэтому и явилось – сообщило о том, что Салли ушел из жизни? Что, если Рут в глубине души уже знала об этом? Лишь вчера она представляла, как было бы замечательно жить в мире без мужчин. Что, если ее мечта каким-то образом повлияла на что-то? И случившееся между Рут и Заком – лишь зловещее подтверждение того факта, что отныне он единственный мужчина в ее жизни?
Когда они проезжали по Верхней Главной мимо дома, которым Салли владел и в котором отказывался селиться, Тина подалась вперед и впилась взглядом в дом. Прошлой осенью бедная девочка влюбилась в Уилла, внука Салли. Рут подозревала, что Уилл не догадывался об этом, но Тина говорила, что он добр ко всем девчонкам, даже к тем, которые полный отстой, и еще Уилл не задается, хотя при его популярности имеет полное право. И когда он с дедом приходил к ним в закусочную, Уилл непременно здоровался с Тиной. Всегда называл ее по имени, спрашивал, как дела. Словно ему и впрямь это интересно. Тина втрескалась по уши. Но Уилл уехал в Нью-Йорк – летом будет проходить практику, а осенью поступает в колледж, – и Тина не знала, когда увидит его опять, да и увидит ли. Однако по-прежнему просила бабушку проехать мимо его дома, и у той сердце рва